- Кто вы? - спросил он, наконец.
- Не молдаване, - ответил Стойка.
- А! - протянул раненый. - Вы тоже спаслись?
- Лагерь захвачен? - спросил Стойка.
- Да, - ответил раненый. - Там всё разгромлено.
- А много ли убито наших людей? Много ли в плену?
- Не знаю, - ответил раненый.
- Ты видел, кто ещё успел спастись? - продолжал спрашивать Стойка.
- Не видел. Было темно, - ответил раненый, всё так же глядя на нас почти не видящими глазами. - Братья, дайте пить.
Стойка снял с пояса фляжку, в которой, судя по малым размерам, была не вода, а затем повернулся ко мне:
- Нам нужно возвращаться в Букурешть. Армию мы уже не соберём. Она рассеяна. А даже если и соберём тысяч десять, это не в счёт. Это не поможет нам одолеть Штефана, а вот он может взять тебя в плен.
Меж тем раненый отхлебнул из фляжки, вложенной ему в руку, но против ожидания не закашлялся.
- Не бросайте меня, братцы, - проговорил он. - Если не смогу ехать, привяжите к седлу. У молдаван мне смерть. Они меня добьют. Гореть им в аду! Они и вчера никого не щадили. Не просто били нас, а убивали, как будто сам Штефан приказ отдал никого не щадить.
- Если Штефан не хочет брать пленных, значит, он намерен продолжить поход, - заключил Стойка. - Это значит, Штефан скоро придёт под стены Букурешть. Надо спешить.
- Хорошо, - без всяких возражений ответил я. - А как быть с раненым?
- Если что, привяжем его к седлу, как он просит, - последовал ответ. - Государь, главное, чтобы тебе в плен не попасть.
- Государь? - вдруг встрепенулся раненый и снова начал крутить головой, силился разлепить веки. - Государь!? Да как же ты допустил, чтобы с нами вот это всё случилось!? Государь, ведь у нас такое войско было! Такое войско! И проиграли... Как же так-то!? Как!?
Я не знал, что ответить, а Стойка решительным движением забрал назад свою фляжку и небрежно произнёс:
- Не обращай внимания, государь. Он захмелел.
* * *
Стойка настаивал, чтобы мы ехали быстро, потому что продолжал беспокоиться, как бы Штефан не отправил свою конницу за нами в погоню:
- Государь, если ты попадёшь в плен, это будет совсем плохо. Тогда мы потеряем всякую надежду избавиться от молдавской напасти.
Я соглашался, потому что теперь твёрдо знал, что с этим человеком надо соглашаться, но порой мне хотелось попасть в плен, ведь тогда не пришлось бы думать о том, как я вернусь в Букурешть и буду вынужден сказать всем, что проиграл. "Как я скажу это? - мелькала мысль. - Как буду смотреть людям в глаза?"
Конечно, Милко не стал бы меня укорять. Возможно, и жена не стала бы, но остальные... Казалось стыдно предстать даже перед Рицей, хотя с чего бы мне бояться укоров своей десятилетней дочери. И всё же я не хотел видеть её взгляд, когда она воскликнет: "Отец, ну как же ты?!" А другие люди из моего окружения промолчали бы, но подумали бы так же.
Я и сам не мог понять, как такое случилось. Как я мог упустить победу, которая сама шла в руки!? Если бы я не промедлил те два дня, сейчас Штефан оказался бы на моём месте - спасался бы бегством.
Все мои страхи и сомнения, которые ещё недавно казались такими неодолимыми, теперь представлялись блажью. Я упрёкал самого себя: "Почему ты не переборол эти страхи? Почему? Неужели это было так сложно? Следовало сказать всего одно слово - "нападаем", но ты неизменно повторял "подождём". И вот итог!"
Я сам покаянно склонял перед собой голову и отвечал, что, как видно, всему виной прошлая жизнь. Меня слишком хорошо научили уступать, подчиняться и бояться чужого гнева. Разумеется, это не могло служить оправданием, ведь если я понимал, в чём дело, то мог и противостоять этому. Но не противостоял. Или противостоял недостаточно. Ведь меня никто не заставлял идти в бой. Достаточно было лишь позволить это другим, а я не позволил. А в итоге вынужден был бежать прочь из своего лагеря.
Иногда мне представлялся Хасс Мурат - как он после неудачного нападения на лагерь Узун-Хасана в страхе скачет к Евфрату. Неужели страх перед вражескими воинами оказался сильнее стыда? Мне, наверное, было бы стыдно предстать перед Мехмедом и сказать, что я глупо проиграл. Лучше уж оказаться в плену. А Хасс Мурат решил, что плен хуже. Но зато этот юноша не побоялся напасть на врага, а я побоялся. Я хотел быть умнее, но в итоге оказался глупее. Как горько и стыдно было сознавать это!
Мне представлялся и мой старший брат, который одиннадцать лет назад бежал от турок, потому что надежды на победу не оправдались. Наверное, горько для него ощущалось поражение. Так же горько, как теперь для меня!
"Лучше уж попасть в плен", - думал я, когда в конце дня, проведённого в дороге, мы заночевали в одной из деревень. Назавтра предстояло подняться на рассвете и снова пуститься в путь, чтобы к вечеру быть уже в Букурешть.
Пока можно, следовало отдохнуть, но у меня не получалось толком заснуть, хотя эта бессонная ночь получалась уже второй подряд. Я пребывал где-то посредине между сном и явью и всё пытался вернуться назад, к разгромленному лагерю, чтобы собрать там остатки своей армии и повести их в бой. "Лучше умереть или попасть в плен, чем прослыть трусливыми!" - говорил я людям, которых силился собрать и сплотить.
Даже во сне у меня это не получалось. "Наше дело проиграно", - услышал я и проснулся, обнаружив себя лежащим на кровати в тёмной комнате деревенского дома. Мои спутники, полтора десятка которых разместились в той же комнате кто на лавках, а кто - на полу, спали как убитые, поэтому никто из них не услышал лошадиный топот где-то вдали. Этот звук был ещё плохо различимым, так что его можно было принять за наваждение.
Я минуту прислушивался, а затем встал, натянул сапоги, накинул на плечи кафтан и вышел на крыльцо. Никто так и не проснулся. Очевидно, всех измотала дорога, поэтому люди, через которых я аккуратно перешагивал, даже не пошевелились, а тот, кого мне пришлось побеспокоить, открывая дверь, лишь пробормотал что-то неразборчивое и снова провалился в сон.
С крыльца топот уже был слышен явственно. Значит, мне не показалось, и пусть этот звук мог предвещать опасность, я вдруг поймал себя на мысли, что буду рад любому исходу. Если это люди Штефана - хорошо, потому что для меня настанет конец войне. Если это кто-то другой - буду рад узнать, кто.
О том, что Штефан может представлять угрозу не только для меня, но и для моих людей, я как-то позабыл, а вспомнил только тогда, когда рядом со мной появился Стойка:
- Что ж ты не разбудил-то, господин? - спросил тот скорее с недоумением, чем с укоризной, а затем уже с явным недоумением добавил: - А что ж ты стоишь-то здесь? А если это Штефановы люди?
Не дожидаясь ответа, он кинулся в дом и принялся будить всех:
- Вставайте! Едет кто-то! - а я меж тем думал, что полторы сотни воинов так утомлены, что в случае чего не смогут сражаться с должным упорством и твёрдостью.
Меня и самого вдруг накрыла усталость, но не телесная, а усталость от страхов и волнений: "Кто бы ни ехал к нам, пусть уже приезжает скорее. И будь, что будет".
Свет луны хорошо освещал деревенскую улицу, поэтому я сразу увидел, что на неё въехало несколько десятков всадников.
- Государь, уйди в дом, - сказал мне, вновь появившись на крыльце, Стойка, уже одетый в кольчугу и держащий в руке меч.
Боярин боялся за меня, а мне было за себя нисколько не страшно, хотя я остался почти без защиты. Это казалось так не похоже на то, что я чувствовал недавно, находясь в лагере с сильным войском и боясь принять решение.
"Не стану метаться, как загнанный заяц, - решил я. - Если это и вправду люди Штефана, посмотрю, сколько их. И если много, не стану сопротивляться".
По счастью всадники, приехавшие в деревню, оказались своими. Это были мои бояре с некоторыми своими людьми, которым тоже удалось спастись. Спасся и Нягу - тот, что ранее, пока не напал Штефан, настойчиво советовал мне быть осторожным.
- А как вы нас нашли, да ещё ночью? - после спрашивал Стойка.
- Повезло, - улыбнулся Нягу. - В одной из деревень нам сказали, что недавно через них проезжал большой отряд. Вот мы и решили: "Раз так, прибьёмся к своим". И пошли по следам отряда. Нам и невдомёк было, что найдём здесь самого государя!
* * *
Когда к вечеру следующего дня мы достигли столицы, то я, въезжая в ворота Букурешть, нарочно не смотрел по сторонам. Мне не хотелось увидеть недоумение и растерянность на лицах моих подданных. Ведь все ждали, что я вернусь с победой, а вместо этого видели жалкие остатки большого войска, и понурого государя, который стремился скорее добраться до дворца и спрятаться там.
Наутро по приезде я созвал во дворце боярский совет. Небо заволоклось облаками, так что по залу заседаний разливался тусклый сероватый свет ненастного осеннего дня. Даже свечи, призванные сделать освещение ярче, не могли победить эту серость, рождавшую уныние. Жёлтые огоньки лишь подчёркивали её.
Я сидел на троне и внимательно слушал доклад начальника столичного гарнизона о том, сколькими силами мы располагаем.
Казалось счастьем, что я перед походом решил не отпускать по домам тех воинов, которых отправлял султану. Как же было хорошо, что вместо этого они получили от меня приказ охранять столицу! Эти люди как раз успели отдохнуть для новой битвы - битвы за город. Но их было всего десять тысяч.
- Штефан приведёт больше, - задумчиво проговорил я. - Что же нам делать?
- А если попросить помощи у турок? - предложил один из бояр.
- Султан не даст. Да и времени нет ехать ко двору, - ответил я. - В Истамбул я не успею доехать и даже до Эдирне не успею.
- Можно попросить у никополского бея, - вдруг встрепенулся Стойка, до этого задумчиво сидевший на скамье среди других бояр.
Бей Никопола, то есть начальник над турецкой областью, которая пролегала вдоль моей юго-восточной границы, и впрямь мог бы помочь. Я мог бы заплатить туркам, как наемникам, и тогда гарнизон крепости Джурджу и гарнизоны других крепостей на этом участке границы оказались бы в моём расп