- Может, и через месяц придёт, - ответил Стойка, встав со своего места на скамье, стоявшей справа вдоль прохода к трону.
Формально в совете ничего не изменилось. Бояре размещались на скамьях всё так же: кто сидел на первых местах, то есть ближе всех ко мне, продолжали там сидеть, и никого из тех, кто сидел дальше, я не пересадил поближе. Вот и Стойка занимал всё то же место, которое положено занимать начальнику конницы, но все присутствующие знали - теперь я прислушиваюсь к этому человеку гораздо больше, чем к остальным, а за спасение своих сыновей пожаловал ему два новых имения.
- Не холодно ли ему будет воевать? - продолжал спрашивать я. - Зима - плохое время для войны. Не лучше ли подождать, когда потеплеет?
- Всё возможно, государь, - ответил Стойка. - Но Штефан ведь знает, что в тёплое время года нам проще получить от турок помощь. Турки теплолюбивы и охотнее идут в поход, когда снега нет. Даже те, которые сейчас на пути в Молдавию, идут лишь потому, что исполняют волю султана, и потому, что надеются погреться возле горящих молдавских домов, - он улыбнулся. - Я ведь прав, государь, когда говорю, что, будь сейчас весна, султан дал бы нам гораздо больше людей?
В этом вопросе не было подвоха, ведь Стойка не знал, что султан, принимая решения, думает не столько о пользе для своего государства, сколько о своих личных выгодах. Будь мне двадцать пять лет, а не тридцать шесть, Мехмед дал бы мне гораздо больше войск. И если бы я обещал ему своих сыновей в заложники, он дал бы мне гораздо больше.
- Когда султан принимает решения, у него может быть множество соображений, о которых он не говорит до времени, - ответил я. - Поэтому неизвестно, сколько людей мне досталось бы, будь сейчас весна. Если султан наметил на лето новый поход, то станет беречь своих воинов и не захочет утомлять стычками со Штефаном.
- А если он подумывает о походе на Штефана? - спросил Стойка. - Он наверняка заметил, что последнее время от молдаван слишком много беспокойства.
- Если так, султан сказал бы мне как соседу молдаван, что собирается воевать с ними, - ответил я и задумался. - А впрочем... он мог решить, что лучше держать это в секрете.
Стойка продолжал ждать, что ещё я скажу о возможных планах Мехмеда, но мне действительно нечего было сказать. В прежние времена, когда я был ближе к султану, многие его планы становились известны мне гораздо раньше, чем другим.
"Запомни эту минуту, Раду, - шепнул мне внутренний голос, - вот так ощущают себя другие вассалы султана. И теперь ты такой же, как они, потому что знаешь о намерениях Мехмеда не больше, чем все остальные".
Я ничего не мог поведать Стойке и поэтому снова начал его спрашивать:
- Так значит, ты думаешь, что Штефан опасается, что я получу от турок большую помощь? Больше той, которую уже получил?
- Посмотрим, насколько велик будет гнев Штефана, когда в Сучаву придёт весть о разорении южных молдавских земель, - ответил Стойка. - А может, эту весть опередит Басараб, когда явится к Штефану и скажет, что изгнан. Если Штефан сильно разгневается, то решит, что лучше собрать поменьше людей, но прийти к нам зимой. А если он разгневается не очень сильно, то решит всё же выждать, собрать побольше людей и прийти к нам весной или в начале лета. Но, конечно, он будет понимать, что чем позже выступит, тем больше вероятности, что ему придётся иметь дело не только с нами, но и с турками.
- С турками он уже имеет дело, поскольку мы отправили их грабить, - напомнил я.
- Это для Штефана пустяки, - вздохнул Стойка. - Они пограбят и уйдут. И даже не станут дожидаться, когда Штефан соберёт войско, чтобы их выгнать. Они не дураки, чтобы вступать в бой, когда на руках добыча. Нет, они пограбят и убегут, а Штефан задумается, идти ли к нам сейчас, или позднее.
Пожилой Нягу с окладистой рыжеватой бородой, сидевший на первом месте справа, то есть той же скамье, что и Стойка, но гораздо ближе к трону, осмелился спросить:
- Государь, а чем же мы встретим Штефана, если он придёт через месяц? Мы уже докладывали тебе, что казна сильно оскудела. Мы не дали Басарабу, когда он сбежал, забрать последнее, но Штефан, когда нас пограбил, много золота из подвалов забрал. Если не воевать, то до осени как-нибудь дотянем, но денег на войну у нас нет совсем. И даже то, что ты скопил на чёрный день, нам не поможет.
Я вздохнул, когда мне напомнили о накоплениях, которых теперь не осталось. Не один год я откладывал деньги, чтобы в случае, подобном нынешнему, не бороться за власть, а уехать в Трансильванию и жить там вместе с семьёй в одном из укреплённых городов. Я скопил столько, что хватило бы на безбедное существование до конца моих дней, но невозможно было уехать, когда жена и дочь оставались в плену.
И даже на выкуп эти сбережения не получилось бы потратить, потому что Штефан пока не начинал переговоры об этом. Зато уже сейчас требовались деньги, чтобы платить жалование гарнизонам крепостей, таможенникам и другим служилым людям, следовало содержать двор и даже думать о далёком будущем - об осени, когда придётся отвозить дань, от которой никто меня не освобождал. Дань я отвозил в начале сентября, когда период сбора податей за минувший год только-только начинался, то есть, если не предусмотреть заранее, деньги на дань могли своевременно и не найтись.
Вот почему я, больше повинуясь внутреннему чутью, чем действуя по расчёту, положил почти всё накопленное в общую казну. Об этом было объявлено на рождественском пиру, когда бояре, видя, что празднество получилось богатое, стали спрашивать меня, надо ли устраивать такое, если казна пуста. Услышав про мои сбережения, которые покрыли почти все прежние потери, бояре ободрились, и я был доволен, а вот теперь начал жалеть: "Что толку в моём поступке, если денег на войну всё равно нет? Меня сгонят с трона и всё, что я так щедро отдал в общую казну, украдут, положат в свой карман. Штефан положит или Басараб - не важно".
Я посмотрел на Стойку в надежде получить совет на счёт войны и вдруг опять подумал, что он своими чёрными усами и бойким характером чем-то напоминает мне Влада - моего старшего брата.
И тут решение пришло само. Даже не знаю, как мне раньше не пришло подобное в голову. Не нужно быть опытным военачальником, чтобы суметь применить против врага подобное средство.
Я расправил плечи и, спокойно оглядев всех присутствующих, произнёс:
- Значит, мы в случае войны встретим врага так, как когда-то мой брат встречал его на этой земле: не оставлял вражескому войску ничего съестного. Когда появятся молдаване, мы должны заранее узнать об этом, а затем будем ехать впереди них и отдавать всем нашим жителям одно и то же повеление: пусть берут всё своё имущество и скот, и уходят на северо-запад. Даже сено они не должны оставлять, а если не могут увезти, пусть сжигают. Если холод не остановит Штефана, то голод остановит и заставит повернуть обратно в Молдавию.
* * *
Штефан снова явился в мою страну в начале марта, когда с полей уже сошёл снег. Это время подготовки к пахоте, все крестьяне весьма заняты, в деревнях кипит работа, поэтому молдавский князь, кажется, был немало удивлён, встречая на своём пути лишь пустые селения.
Однако через несколько дней удивление сменилось беспокойством, потому что оказалось, что его людям скоро будет нечего есть. Припасы, взятые в поход, заканчивались, а кони теперь вынужденно питались прелой соломой, покрывавшей крыши домов в покинутых деревнях, и остатками прошлогодней травы на пастбищах. Ничего другого найти не удавалось, поэтому если попадались селения, где крыши покрывала не солома, а камыш, то коням приходилось совсем тяжело.
Именно поэтому Штефан решил идти не вдоль Дуная, а напрямик, к моей столице, но с осени мы основательно укрепили в Букурешть все ворота, поэтому мои бояре, получая донесения о приближении молдавского войска, только посмеивались:
- Что ж, пусть поголодают, стоя у нас под стенами.
К тому времени Штефан уже понял, что его ждёт, поэтому в гневе предавал покинутые селения огню. А может, таким образом он согревал свою армию, ведь голодному человеку и голодному коню весенний холод кажется зимней стужей.
Явившись к Букурешть, молдаване окончательно поняли, что у них нет возможности вести осаду. Они увидели, что все ворота в крепости новые, а главное - вокруг города не найти ни одного селения, где можно было бы достать еды.
И всё же Штефан не хотел уходить, не предприняв совсем ничего, поэтому он отправил к восточным воротам посланца, который прокричал, что молдавский государь приглашает меня в свой лагерь для разговора.
Бояре настоятельно советовали мне не покидать крепость, поскольку опасались обмана, но я понимал, что в обещанном разговоре речь пойдёт о моей жене и дочери, об условиях их возвращения, поэтому отказываться нельзя.
Тем не менее, по настоянию бояр я выдвинул условие, что Штефан должен сам явиться к восточным воротам и у всех на глазах, целуя крест, поклясться, что в то время, пока я буду за пределами Букурешть, никто не попытается взять меня в плен или штурмовать город.
Штефан поклялся, а когда ворота открылись и я в сопровождении небольшой свиты выехал ему навстречу, молдавский князь улыбнулся и сказал:
- Доброго дня тебе, супротивник мой. Будь моим гостем сегодня, - и, повернув коня, широким приглашающим жестом указал на молдавский лагерь, раскинувшийся неподалёку в поле у того же самого леса, где мы минувшей осенью столкнулись в битве.
* * *
Мы воевали в общей сложности уже полгода, но лицом к лицу я своего противника увидел впервые, поэтому мысленно отметил, что тот совсем не молод. Это казалось удивительно, ведь я знал, что Штефан дружил с моим старшим братом Владом и что они почти ровесники, то есть молдавский князь был старше меня лет на семь-восемь. Почему же он казался таким утомлённым жизнью? Почему в его волосах, светлых подобно моим, уже появились целые пряди седины? Почему усы выглядели такими поникшими? Почему лицо казалось совсем увядшим? Правда, когда он улыбался, то выглядел заметно лучше, потому что в улыбке и глазах проскальзывало что-то по-юношески задорное, почти мальчишеское.