— Мир, мир! — добродушно басил Андрей. — Кончай с пленкой, нето опоздаем к поезду. — И Андрей начал стягивать промокшую рубаху. Не найдя полотенца, он этой же рубахой насухо вытер широкую бугристую грудь и надел свитер.
— Готов? — спросил он Волегова и, увидев, как тот укладывает рулоны пленки в плоскую картонную коробку, коротко бросил: — Пошли!
Андрей шагал широко и размеренно. Волегов торопливо переступал короткими ногами, стараясь не отставать. Нередко он даже вырывался вперед, и тогда Андрей начинал свою предательскую команду. Стоило Волегову услышать: «Левой! Левой! Кто там шагает правой?», как он сбивался с ноги и сразу же отставал. Радуясь удавшейся шутке, Андрей начинал насвистывать походный марш, и они быстро шли по булыжной мостовой к приютившемуся в низине вокзалу. В той стороне завершал свой путь оранжевый диск солнца. Отблеск его лучей пламенел на окнах домов и лампионах, которые высоко подняли свои бездымные факелы над лабиринтом железнодорожных путей.
Андрей и Волегов пришли вовремя. Вдоль опустевшей полоски перрона вытянулся готовый к отправлению северогорский поезд. Они быстро разыскали бригадира — рослую чернобровую девушку в васильковом, под стать ее глазам, берете и черном форменном платье с серебряными пуговками. Она улыбалась всеми черточками румяного миловидного лица, но просьбу поняла не сразу: «Что передать, кому передать?..»
— Вот эту коробочку, — терпеливо разъяснял Андрей. — Ивану Васильевичу Плотникову. Он сам придет на вокзал.
— А что в коробочке? — подозрительно спрашивала проводница.
— Любовное послание, — пошутил Волегов.
— А не динамит? — лукаво улыбнулась она, наконец все поняв. — Еще отвечать придется.
Состав дрогнул и начал медленно двигаться вдоль платформы. Андрей поспешно повторил просьбу, объяснил, что именно находилось в коробке, и записал на ходу в блокнот имя девушки. Поезд все убыстрял ход.
— Софья Вакульчик! — мечтательно повторил Волегов и помахал ей рукой. — Наверное, с Украины. До чего хорошие девчата расцветают на той земле! Вот бы взять тебе и жениться на этой Софье Вакульчик. Одно имя что значит — Софья Вакульчик!..
— Вот и женись, хватит глазами стрелять, — в тон Волегову проговорил Андрей.
— И женился бы, да ростом мал. А тебе она под стать— Вообще, зарылся ты. Все хочешь звезду с неба ухватить. То ему пианистку выдающуюся подавай, то...
— Что — то?
— Ничего ты не понял.
— Ну, ну, — покровительственно, но в то же время смущенно сказал Андрей. — Поживем —увидим!
Утром следующего дня пленка с репортажем о пуске «Четвертой комсомольской» была в руках Ивана Васильевича Плотникова. Он специально поднялся пораньше, чтобы встретить северогорский поезд, и вот теперь радовался. Вечерняя передача была обеспечена.
Плотников не сомневался в том, что репортаж у Андрея Широкова получился, и все-таки не терпелось быстрее зарядить магнитофон и послушать пленку.
В безлюдных комнатах радиокомитета Плотников встретил Леонида Петровича Хмелева. Они вместе прошли в фойе, приподняли крышку магнитофона, общими усилиями установили кассеты.
— Включай! — сказал Хмелев и полез в карман пиджака за портсигаром. Диски закрутились, но вместо мужественного голоса Андрея Широкова из динамика полетели взвизгивающие выкрики, напоминавшие героя детских передач Буратино.
Хмелев вскинул дуги бровей и выругал себя и Плотникова:
— Старые мы ослы! Скорости-то разные!
Они принялись искать свободный «репортер», чтобы переписать пленку. Обшарили все углы. Магнитофона не оказалось.
— Придется ждать звукооператоров, — садясь на стул, сказал Хмелев. — Кури!
Плотников взял папиросу и начал тщательно разминать ее. Потом так же неторопливо поднес ее к полным губам и размеренным движением руки чиркнул спичкой.
За многие годы работы в радиовещании он привык к всевозможным неожиданностям и относился к ним спокойно. По крайней мере, так казалось со стороны. Его моложавое лицо никогда не выражало тревоги. Можно было подумать, что он никогда не расстраивался и не переживал неудач. Таким привыкли видеть Плотникова те, кто знал его еще до войны, таким он вернулся за свой редакторский стол после демобилизации.
— Расстроить тебя, что ли? — неожиданно спросил Хмелев, прищурив и без того узкие глаза и выпуская тонкую нескончаемую струйку дыма.
— Что опять? — равнодушно отозвался Плотников.
— Жалоба на тебя. Порочишь честных людей. Не находишь нужным проверять факты.
— Ну, ну, давай, — проговорил Плотников, ничуть не меняясь в лице, продолжая сидеть в прежней позе — ногу на ногу, немного сгорбившись и глядя в окно выцветшими голубыми глазами. Мысли между тем быстро бежали в его голове, он перебирал в памяти события последних дней и связывал их с тем, что сказал Хмелев. Никаких неприятностей, по его мнению, быть не могло. Единственное, о чем Плотников сейчас подумал и что могло вызвать жалобы, — это критические сюжеты, которые он ввел в выпуски известий после долгих препирательств с Буровым.
— Ну как, догадался?
— Не иначе как пострадавшие плачутся.
— Плачутся! — с ухмылкой воскликнул Хмелев. — Требуют возмездия! Возмущаются! Звонят во все колокола!
— Тем хуже для них. Они звонят о том, что не поняли решений двадцатого съезда. Только и всего.
— Я бы сказал — не поняли лично для себя! Ясно? Применительно к себе! — Хмелев встал, сделал несколько крупных шагов и бросил окурок в урну.
— Ты понимаешь, что происходит? С докладами выступают с партийных позиций, задачи ставят принципиально верные, а коснись самого докладчика — прежний стиль работы, прежнее отношение к людям. Вот тебе вчерашний пример. И Хмелев начал рассказывать о встрече, которая произошла в кабинете Бурова.
Тихон Александрович вызвал его в конце дня. Когда Хмелев вошел в кабинет, он увидел рослого плечистого человека, который сидел против председательского стола в массивном кожаном кресле. Большие серые глаза его смотрели поверх Бурова, черные лохматые брови были сдвинуты, тонкие губы плотно сжаты.
Буров представил Хмелеву начальника производства машзавода. И тогда заговорил он — раздраженно, стремительно, не оставляя малейшей возможности для того, чтобы ему могли возразить.
Пронзительным, срывающимся голосом он говорил о критическом кадре, включенном в выпуск «Последних известий». По его мнению, радио исказило действительное положение дел, авторы не разобрались в обстановке, бросили тень на авторитетных, всеми уважаемых работников.
Он требовал опровержения, наказания виновных, обещая в противном случае добиться этого через обком или министерство.
Больше всего возмутили Леонида Петровича не атаки человека, по вине которого завод в конце каждого месяца штурмовал программу, а отношение ко всему этому Бурова. Он полностью соглашался с претензиями посетителя, сочувственно кивая ему головой, а когда получил, наконец, возможность высказать свое мнение, заверил его в том, что ошибка будет исправлена.
Леонид Петрович не стал рассказывать Плотникову о том, как сцепился он с Буровым в жаркой словесной схватке, как назвал его лакировщиком. Он не считал это своей заслугой, а если бы и считал, все равно хвастаться не любил. Да и разговор он затеял не ради этого. С кем, как не с Иваном Плотниковым, старым товарищем и честным коммунистом мог он разделить свой гнев? Хмелев не был ортодоксом и фанатиком, он хорошо представлял себе, что решение, принятое партией сегодня, не может уже завтра претвориться в жизнь, он давал себе отчет в том, что для этого понадобится время, но надо сокращать сроки.
— Вот тебе и помощники партии! — закончил свой рассказ Хмелев. — Между прочим, — добавил он после небольшой паузы, — этот жалобщик, на прощанье хлопнув дверью, так и сказал: «Или я уйду с завода, или вы уберете своего аполитичного редактора!»
— Ну, ну! — многозначительно вставил Плотников.
— А мы должны сказать: или мы перевоспитаем их обоих, или — грош нам цена!
— Сложное это дело. Ты правильно сказал — вопрос времени...
Разговору помешал Виктор Громов, который неожиданно появился в фойе с переносным магнитофоном за спиной.
— Приветствую, товарищи! Не иначе как меня ждете? — спросил он, улыбчиво глядя на Хмелева и Плотникова.
— Привет, привет! Ждем, как манну небесную! — воскликнул заулыбавшийся Плотников и шагнул навстречу Виктору, чтобы помочь ему освободиться от его ноши.
— Вот так! — сказал он, ставя магнитофон на стол. — Послушаем, чем порадовал нас сегодня Широков.
Глава третья
1
Первым, кого увидел Андрей, когда приехал в город, был Юрий Яснов. Он шел вдоль кромки тротуара и слегка покачивался.
Привокзальная площадь в этот утренний час была пуста, редкие машины бежали вдалеке, около круглого островка клумбы, и поэтому Яснову ничто не мешало идти туда, куда он хотел. Вопреки запретительным знакам, он стал пересекать площадь. Шел упрямой походкой; легкий, незастегнутый плащ трепыхался на ветру, волосы беспорядочно сбились на глаза. Юрий ничего не замечал, не обращал внимания и на машины, которые все чаще проносились около него.
Не выпуская из рук чемодана, Андрей широкими шагами стал догонять Яснова.
— Юрий! Ты куда? — повелительно окликнул он.— Стой, тебе говорю!
Яснов остановился, покачнулся на месте и, не подымая головы, повернулся к Андрею. Отбросив рукой волосы, он тупо посмотрел усталыми голубыми глазами на Андрея. Умиленная улыбка начала медленно проступать на его губах.
— Андрей Игнатьевич! Какими судьбами? Давай помогу. Юрий наклонился к чемодану, но поднять его не смог.
— Идем за мной! — приказал Андрей и быстро пошел к тротуару. Юрий старался поспеть за ним и все норовил ухватиться за ручку чемодана. Наконец площадь осталась позади; Андрей глубоко вздохнул и спросил:
— Ну, рассказывай, откуда ты такой выискался? Еще солнце не взошло, а ты уже готов.
Юрий молчал. По всему было видно, что он испытывал неловкость, и тогда Андрею показалось — Яснов чем-то удручен и напился не просто по привычке.