— Тебя спрашивала какая-то девушка. Просила позвонить по этому номеру.
— Какая девушка?
— Она назвалась Зоей.
— Это имя мне ни о чем не говорит. Наверное, студентка. Будущие музыканты всегда тянутся к нам, людям искусства. Это понятно. — Сперанский прошелся по комнате, развязывая галстук и делая вид, что с этим разговором покончено.
— Мне показалось, что эта девушка знает тебя хорошо или... даже родственница.
— Ну это уж чепуха, — вновь раздражаясь возразил профессор. — Какие у меня могут быть родственники здесь, в этом провинциальном...
Договорить Сперанскому не дали настойчивые трели телефонного звонка.
— Какая Зоя? — небрежно спросил он. — Ах вот как! Какими судьбами? Да, еще побуду. Нет, ко мне неудобно. Давай лучше встретимся где-нибудь в сквере или в кафе...
Профессор опустился в кресло и некоторое время сидел мрачный и задумчивый. Только что ему позвонила дочь, родная дочь, о существовании которой он знал, но никогда не видел ее. С тех пор, когда она родилась, прошло двадцать лет. Ровно столько, сколько он не был в этих краях. И вот теперь ему звонила дочь, взрослая дочь, о жизни которой ему ничего не было известно. Скорее всего она такая же недалекая, как ее мать. Если бы он не уехал тогда в Москву, он никогда не достиг бы того положения, которое имел теперь. Но как сказать обо всем этом Ирине? Хорошо, что она молчала, ни о чем не спрашивала. Это была, пожалуй, самая хорошая ее черта. Ирина никогда не проявляла любопытства.
Он смотрел пустым взглядом на прямую спину Ирины, на ее девичью талию, на золотисто—пепельный узел волос и старался представить себе Зою, так неожиданно заявившую о себе. Ведь она совсем немного младше Ирины. Разница между ними была всего в каких-нибудь пять-шесть лет.
Мягко подымались локти Ирины, она играла прерванную его приходом пьесу; к забрызганному дождем окну снова плыли нескончаемые звуки.
— И дался тебе этот «октябрь»!
Но сказать о дочери все-таки надо. Впрочем, он не скрывал этого и раньше, но теперь ее существование стало реальным фактом. Его дочь, совсем взрослая, — не где-то в неизвестности, далеко, а здесь рядом, в этом городе.
Сперанский медленно поднялся и бесшумно подошел к Ирине. Он опустил руки на ее узкие плечи, постоял так некоторое время, потом сказал:
— Ма шер, ты знаешь... это звонила моя дочь.. Зоя...
Руки Ирины остановились на клавишах, мелодия оборвалась, и в комнате стало тихо. Она повернула голову и внимательно посмотрела в глаза Сперанскому.
— Почему же ты не пригласил ее? Ведь она твоя дочь. Или, может быть, ты стесняешься меня?
— Какая дочь?
— Я тебя не понимаю...
— Здесь нет ничего неясного.
— Но ведь ты только что сказал и говорил раньше.
— Ошибка! Ошибка молодости. Вот и все!
2
Зоя все-таки пришла. Шумная, неестественно восторженная, она бросила на стул прозрачный дождевик и, одергивая короткий жакет, прошлась по комнате.
— Будем знакомиться, — сказала она, улыбаясь и протягивая руку Ирине. — Даже не знаю, как вас называть.
— Зовите Ириной.
— Но это как-то неудобно, — засмеялась Зоя и оглянулась на Сперанского.
— Зови Ириной, — бесстрастно отозвался он. — И вообще, давайте без лишних церемоний. Выпьем лучше кофе!
Ирина поставила на стол коробку печенья, конфеты, потом взяла термос и пошла в буфет.
— У тебя очаровательная жена! — заговорила Зоя, как только они остались вдвоем. — Молодая, красивая и с именем, которое известно даже Западу. — А какие у нее клипсы! Самые модные.
— Пустяки.
— И браслет! Их тоже теперь носят.
— Видишь ли, — замялся Сперанский, — все это — мишура. В следующий раз я могу тебе подарить точно такой же браслет и точно такие клипсы. Расскажи лучше, как ты живешь?
— Но когда он будет этот следующий раз? Вообще, ты меня не балуешь.
— Но ты теперь взрослая. До твоего совершеннолетия я аккуратно посылал деньги.
— И все же дочь профессора Сперанского должна выглядеть эффектно.
— Собственно, кто об этом знает! — начиная раздражаться, спросил Сперанский.
— Весь город. Ведь и мое имя бывает на афишах: «концертмейстер Зоя Сперанская». Эта фамилия меня устраивает куда больше, нежели Яснова. К сожалению, не приходится рассчитывать на то, что мой муж принесет мне когда-нибудь славу.
Вошла Ирина, и Сперанский не успел выразить свое неудовольствие тем, что его фамилия появлялась на афишах концертов, в которых не участвовал он сам. Но его, человека себялюбивого, эгоистичного, все больше раздражала развязность Зои. И он не сдержался.
— Мой успех не пришел сам по себе! Я работал как вол. Пусть теперь потрудятся другие. Пусть сделают столько же. А с меня хватит. Дайте мне пожить в свое удовольствие.
Ирина удивленно посмотрела на раскрасневшегося, почти кричавшего профессора и тихо вышла из комнаты.
Глава шестая
1
К утру следующего дня Андрей почувствовал себя вполне здоровым. Несмотря на то, что за окном накрапывал дождь, он решил выйти на улицу, но в самую последнюю минуту вспомнил об утренней программе, в которой должен был передаваться очерк Фролова. Это была первая работа, которую выпускала его редакция после длительной подготовки.
Закончился обзор центральных газет, и, к удивлению Андрея, вместо радиоочерка, Жизнёва объявила о концерте, записанном по трансляции из зала филармонии. Она говорила о большом успехе, с которым проходили в городе концерты профессора Сперанского, а потом пригласила его к микрофону и задала несколько вопросов.
При первых же словах, произнесенных самодовольным металлическим голосом, рука Андрея невольно потянулась к вилке репродуктора. Еще через секунду хлопнула входная дверь, и послышался по-мальчишески бодрый голос Яснова. Оговариваясь, что он на минуту, только проведать, Юрий развернул принесенный с собой пакет — и на письменном столе появились бутылка коньяка и лимон.
Андрей молча наблюдал за Ясновым и, улыбаясь, покачивал головой.
— Журить тебя вроде неудобно, пришел навестить больного. Но все-таки зря это.
— Есть причины, Андрей Игнатьевич. Сногсшибательная новость! Состоялась встреча на высшем уровне профессора Сперанского и Зои.
«Опять профессор! Однако почему это занимало Яснова?».
— Причем тут сногсшибательная новость? — стараясь быть спокойным, спросил Андрей.
Яснов, раскупоривая бутылку и нарезая лимон, отвечал веселыми короткими фразами.
— Новость для тебя. Сперанский — отец Зои. Заблудший, правда, а вот приехал и встретились. Но мне все равно. Давай за твое выздоровление!
Андрей принес рюмки, поставил их на край стола и сел на диван, подперев кулаками подбородок.
Яснов тем временем налил коньяк и, подняв сразу обе рюмки, одну подал Андрею.
— О чем задумался? — спросил он.
— О чем угодно, только не о папаше твоей супруги.
— И не о ней? — ухмыльнулся Яснов.
— И не о ней... Давай-ка лучше выпьем. — Андрей быстрым движением опрокинул рюмку и, не почувствовав ни горечи, ни жжения, сказал: — Давай еще по одной, — и сам налил коньяк.
— Как ты живешь с Зоей? — неожиданно спросил он. — Помирился?
— Неинтересный разговор. Помирился или не помирился — в этом нет никакой разницы. Выпьем лучше по третьей за твое здоровье!
— Не усердствуй, — возразил Широков.
— Вот именно, — сказал появившийся в дверях Хмелев. — Связался черт с младенцем.
Широков и Яснов, увидев главного редактора, вскочили на ноги.
— Проходи, Леонид Петрович! Рад видеть! Может быть, рюмочку?
Хмелев похлопал Андрея по плечу и наотрез отказался.
— Лучше выпей сам. Мне еще сыновей вытянуть надо. Противопоказано. — Он посмотрел на Яснова и спросил: — И кто тебя приучил к этому зелью?
— Жизнь, — многозначительно ответил Юрий.
— Вот оно что! Осталось выяснить, правильно ли мы живем... Федор Митрофанович! — крикнул Хмелев в открытую дверь.
Появился Кондратов в свежей голубой рубашке, чисто выбритый и благодушный.
— Федор Митрофанович, заходи, здесь развертывается дискуссия о жизни. На-ка выпей рюмашечку, это коньяк, благородный напиток.
Хмелев налил рюмку.
— И то верно. Нам бы чего попроще. А уж выпить, так всем. — Кондратов покосился на Яснова. — Что ж, молодой человек, коли попал в компанию таких забулдыг, как мы, — держись!
Яснов, не теряя времени, точным движением разлил оставшийся в бутылке коньяк.
— Глазомер у тебя что надо, тебе бы на разметке работать. Ну, а пьешь как?
Юрий лихо опрокинул рюмку, не поморщился и не закусил.
— Вот это закалочка — первый сорт! — удивленно пробасил Федор Митрофанович.
Он тоже выпил свою рюмку, вытер усы и присел на единственный стул.
— Выпить выпили, а познакомиться не успели.
— Юрий.
— А по батюшке?
— Его батька — твой батька, — ответил Леонид Петрович.
— Это как же?
— Твой главный инженер и есть отец этого юноши.
— Александр Васильевич? Ну, Юрий, батька у тебя — голова! А ты, стало быть, корреспондент?
— Звукооператор.
— Все равно молодчина. Дело у вас ответственное. Радио, оно всегда хвалит. Корреспондента газеты, к примеру, кроме того, что уважают, еще и побаиваются, кабы не пропесочил. А вас — только уважают. Уж это известно: пришел радиокорреспондент, так и знай — распишет в лучшем виде, что есть и чего никогда не было. А мне никак невдомек, почему мы боимся пропарить кое-кого по радио? Газету иной раз взять недосуг, а радио само в уши лезет. Или заграниц боимся, или отношения портить не желаем кое с кем? По-моему, круши то, что плохо, да похлеще, лишь бы тайна государственного значения через границу не перелетела. То, что хорошо, — прямо, то, что плохо, — тоже не в бровь, а в глаз. Мы-то знаем, что плохому хорошее не осилить.
Федор Митрофанович закурил и немного помолчал.
— Вот, Юрий Александрович, большое дело ты делаешь. А этим, — Кондратов кивнул на бутылку, — не увлекайся. Таким зельем только горе заливать. И опять же причин у нас для горя нет, тем более у таких молодых, как ты.