[102], и другие, любимые чуть меньше, из «Моей детской библиотеки» издательства «Салани»[103].
За первые школьные годы я поняла, что любовь к одним и тем же книгам, одним и тем же писателям, одним и тем же персонажам сплетает узы дружбы куда крепче, чем что-либо еще. И очень скоро обнаружила родственную душу – в однокласснице, хрупкой и смуглой девочке с такими тонкими и непривычно восточными чертами лица, что мальчишки на улице дразнили ее «Китаезой». Эту сильнейшую близость чувствовали мы обе, потому что не просто любили одни и те же книги, но и читали их одинаково, с головой погружаясь в сюжет и настолько отождествляя себя с персонажами и событиями, что частенько теряли грань между ними и реальностью. Больше всего мы любили «Волшебство для Мэриголд» Люси Мод Монтгомери (чей цикл «Энн из Зеленых крыш» в Италии тогда известен не был). С Мэриголд в романе не случалось ничего необыкновенного. Ее жизнь была жизнью обычной девочки из обычной семьи (такой же, как наши), чуть замкнутой, но способной находить нечто «занимательное» и даже «волшебное» в самых банальных будничных мелочах. Одна из таких мелочей особенно нас очаровала. За домиком, где жила Мэриголд, начиналась Еловая роща, а в ней рос куст боярышника. В апреле этот куст был весь усыпан белыми цветами, и, зная, как на него посмотреть, можно было разглядеть уже не куст, а девочку, закутанную в белоснежную шаль, – весенний дух. Сильвия – так звали девочку – появлялась каждый год, и только Мэриголд знала ее тайну, только она могла ее видеть и играть с ней. Но рассказывать об этом было нельзя, иначе Сильвия исчезнет. И действительно, в самом конце романа, когда уже подросшая Мэриголд, пытаясь привлечь внимание возлюбленного, соседского паренька, рассказывает ему о Сильвии (в которую тот не верит и которой нисколько не интересуется), волшебная весенняя дева навсегда пропадает[104].
Мы с «Китаезой» даже на каникулы ездили в одну и ту же рыбацкую деревушку, где нам разрешали целыми днями гулять вдвоем. Буквально за оградой обнаружилась небольшая расщелина: там крикам вторило эхо, и мы сразу решили, что это голос нашей волшебной подруги, которую окрестили Сарой, поскольку еще одним нашим любимым персонажем была Сара Кру, главная героиня романа Фрэнсис Ходжсон Бернетт «Маленькая принцесса». Мы часами кричали «Сара!», а эхо отвечало нам «Сара!» Эти впечатления так врезались в память «Китаезы», что, уже став взрослой, она назвала свою старшую дочь Сильвией (еще и под влиянием Леопарди[105]), а младшую – Сарой.
Книжка про Мэриголд у нас была одна на двоих – моя, доставшаяся в наследство от кузины, и мы то и дело ею менялись, абсолютно уверенные, что другого экземпляра во всем городе не найти. Регулярно перечитывать ее стало для нас чем-то вроде религиозного обряда. Мы выписывали в тетради цитаты, через стекло переводили рисунки.
Но вот настал злополучный день, когда нас пригласили на день рождения к однокласснице, которую мы презирали за легкомыслие, поверхностность и простоватость. Она не могла похвастать ни страстью к чтению, ни воображением, ни чуткостью. Зато во время полдника мы обнаружили, что у нее в комнате, на полке, стоит точно такой же экземпляр нашего драгоценного романа! Возможно, она тоже получила его в наследство, но уж конечно ни разу не брала в руки. Был, впрочем, шанс, что однажды это несчастье все-таки случится. Мы тревожно переглянулись. Можно ли допустить, чтобы столь презренное существо листало своими гнусными пальцами священные для нашей религии страницы? Нам не нужны были слова, не нужны были сговоры и планы. Пока одна из нас отвлекала внимание хозяйки, другая в мгновение ока схватила священный том и сунула под лиф платья с узором пчелиные соты.
Кражи никто из присутствующих не заметил. А может, подумали мы, люди, не сознающие святости книг, в частности этой, не заметят ее и в дальнейшем. Поблагодарив за торт и наскоро распрощавшись, мы вышли из дома побагровевшие, запыхавшиеся, взмокшие, придавленные чувством вины, но готовые, если потребуется, снова пойти на преступление. Первая и единственная кража в нашей жизни – об этом я сегодня могу со всей ответственностью заявить как за себя, так и за «Китаезу».
Наверное, можно было бы ожидать, что, став счастливыми обладательницами сразу двух экземпляров священного писания, мы сохранили бы каждая по одному, чтобы больше не нужно было ими меняться. Но нет. Украденная копия казалась нам оскверненной уже потому, что стояла в том самом доме, на той самой полке, под взглядом тех самых недостойных глаз. На следующий день, укрывшись в глубине заброшенного сада, одного из тех, что еще оставались позади разбомбленных домов, мы сожгли украденный роман. И долго смотрели на пламя, пока последняя страница не обратилась в пепел.
С тех пор мы читали, перечитывали и менялись множеством других книг, хотя подобного культа не удостоилась больше ни одна. Были среди них и романы из «Моей детской библиотеки». Нам нравились эти приключенческие сюжеты о похищениях, побегах, подмененных детях и узниках, экзотических странах, жестоких и коварных злодеях, верных животных, но особенно нравилось то, что главными героинями почти всегда бывали женщины. Точнее, смелые и отважные девочки, с которыми нам легко было отождествлять себя. А мы с «Китаезой» настолько сблизились, что в то единственное лето, которое провели не вместе, поскольку я уехала с родителями в путешествие, ежедневно обменивались письмами (почта в то время еще работала), подписываясь «Майя» и «Мадху», как главные героини романа «Индийский браслет»[106].
Среди кузининых книг нашлось и шесть романов, написанных в 1930-е датской писательницей Карин Микаэлис и объединенных главной героиней, девочкой (а позже девушкой) с длинными косами по имени Биби. «Китаеза» моей пылкой страсти к этому циклу не разделяла. Я даже некоторое время думала, что любовь моя одинока и безответна, пока вынужденно не признала наличие у Биби многотысячной армии поклонниц по всей Европе. Шесть томов в оранжевом тканевом переплете напечатало в Италии издательство «Валларди».
От других героинь подростковых романов Биби отличалась тем, что была независимой, ни на кого не похожей и, главное, со всеми держалась на равных. C подобным поведением, да еще описанным и декларированным настолько открыто, мы столкнулись впервые. Сестры Марч из «Маленьких женщин», навещая и угощая бедняков в их лачуге рождественским завтраком, делали это в порядке благотворительности, а после возвращались домой, где, даже обладая весьма скромными средствами, старались блюсти подобающие приличия. Мэри Леннокс из «Таинственного сада» могла дружелюбно общаться с горничной Мартой, однако брат Марты, Дикон, приручавший животных, прекрасно знал, что они с сестрой принадлежат к другому социальному классу, нежели Мэри и ее кузен Колин – «маленькие хозяева». А вот Биби голубая кровь нисколько не заботила, как, впрочем, и ее мать, потомственную дворянку, сбежавшую из замка Клинтеборг, чтобы выйти замуж за начальника железнодорожной станции.
Теперь, когда мать умерла, Биби, как дочь начальника станции, обзавелась своего рода бесплатным билетом для проезда на поездах по всей Дании. И в свои девять лет уже не раз путешествовала одна, предупреждая отца запиской лишь после отъезда. А если по пути встречала цыганский табор, присоединялась к нему и жила с цыганами в их кибитках, пока не начинала тосковать по дому.
Книги «Биби, девочку из Дании», «Биби и ее большое путешествие», «Биби и заговорщиц», «Биби и Уле», «Биби становится фермершей», «Биби на каникулах»[107] я проглотила одну за другой. На мое счастье, в наследство Габриэллы не попало творение итальянской переводчицы Эмилии Виллорези, которая в начале 1950-х годов взяла на себя смелость написать и седьмой том, «Биби выходит замуж», где Биби переезжает в Италию, обручается с молодым антифашистом и переходит в католичество. Прочти я это, была бы ужасно разочарована.
Именно благодаря «Биби и ее большому путешествию» я в возрасте девяти лет познакомилась со стихами Иоганна Вольфганга Гете, ставшего впоследствии одним из самых любимых и самых важных писателей в моей жизни. Строки «Ночной песни странника» так меня поразили, что я выучила их и до сих пор знаю наизусть. Вот они:
На вершинах горных —
Покой,
Тревоги в кронах
Никакой
Здесь не найдешь;
И птиц не слыхать разговора.
Жди, уже скоро
Ты отдохнешь[108].
Биби стала образцом как минимум для двух поколений итальянских девочек, будущих женщин – тех, кто родился в начале 1930-х, и нас, дочерей Второй мировой. Об этом явлении написано очень много, и я, пожалуй, не буду здесь повторяться, скажу только, что именно Биби, а вовсе не Пеппи Длинныйчулок, оказалась первой в литературе девочкой-«феминисткой», хотя в то время даже слова такого еще не придумали. Вот в «Папиной проказнице» Хенни Кох[109], изданной в той же серии, нам в качестве героини продемонстрировали, напротив, бунтарку липовую, а на деле – ярую поборницу самых заскорузлых стереотипов о роли женщин.
Помню еще, как, читая «Биби и заговорщиц», сделала открытие, которое очень меня удивило: одна из ее подруг, Анна-Карлотта, оказалась дочерью приходского священника! Да разве ж так бывает? В свои девять лет я была абсолютно уверена, что католицизм – единственная христианская религия, а священники поголовно хранят целибат и не могут иметь детей. Но благодаря Биби я открыла для себя протестантские конфессии и Мартина Лютера, и потом, поразмыслив, уже не с таким доверием выслушивала то, что нам рассказывали на уроках закона Божьего.