Еще не зная, что книги о Биби сжигались на площадях нацистами, а сама преследуемая писательница была вынуждена искать убежища в Америке, я почувствовала ее важность для формирования личности, как моей, так и других девочек вроде меня. Полюбив Биби и взяв ее, сознательно или не очень, за образец для подражания, мы стали схожи с ней – и непохожи на других.
Много лет спустя, ближе к моим тридцати, в подруги ко мне упорно набивалась одна ровесница и коллега – назовем ее Блондинкой, – с которой мы едва успели познакомиться. Доверия она у меня не вызывала, все в ней было не так: завуалированное мещанство, отсутствие критического мышления, рабское следование штампам и стереотипам, «приземленное» воображение, плохо скрываемое за покровительственным тоном буржуазное превосходство… В общем, легкие нюансы, всплывавшие время от времени из-под маски современной, эмансипированной, независимой женщины, отстаивающей свои права. Блондинка взяла меня в осаду, ухаживала, как влюбленный юноша, желала стать ближе моих самых давних подруг. Она восхищалась мной, я ей нравилась, но, подозреваю, самыми дурными, поверхностными и непроизвольными сторонами моей натуры, или, еще хуже, потому что, опубликовав уже несколько сравнительно успешных книг, была в меру «знаменита», и, назвавшись моей подругой или появившись рядом со мной на публике, она обретала столь желанный социальный престиж. Я опасалась, что мои истинные, глубинные черты, которые труднее всего оберегать и защищать от нападок, она попросту не поймет или же снисходительно сочтет «причудами поколения 68-го»[110], а то и попытается «исправить кривизну», если, конечно, сможет. Наверное, мы и читать любим разное, подозревала я, ведь, стоило нам только заспорить о книге, ни в версиях, ни в оценках мы не сходились.
Разумеется, чтобы дружба пустила корни, люди вовсе не обязаны походить друг на друга как две капли воды: различия, оцененные и принятые обеими, зачастую являются скорее скрепляющим отношения цементом. Но некоторая близость, общее мировоззрение все-таки необходимы. А в Weltanschauung[111] Блондинки я все никак не могла разобраться, пока однажды она не пригласила меня в гости на чашечку кофе. Выйдя из лифта, я столкнулась с ее матерью, которая увязывала на лестничной площадке бесконечные стопки книг, намереваясь вынести их во двор и выбросить в мусорный бак. «Места совсем не стало, чтобы дома все это старье держать, – заявила мне синьора. – Здесь то, что Блондинка в детстве читала: школьное там и всякое такое».
Вскоре, держа в руках очередную стопку, немедленно занявшую место на полу, к нам присоединилась и моя самозваная подруга. «Все! – бесцеремонно выдохнула она. – Прости, но если я ей не помогу, мать никогда от этого хлама не избавится. Мам, ты кофе сварила?»
Я не верила своим глазам. В последней стопке «этого хлама» лежали все шесть книг о Биби – те самые, в оранжевом переплете, даже с иллюстрациями на суперобложках. И на меня вдруг снизошло озарение, в чем именно состоит истинная природа Блондинки и наша полнейшая несхожесть. Смелости отказаться от кофе у меня не хватило, но это был последний раз, когда я позволила моей честолюбивой «подруге» считать себя таковой. С тех пор я стала выдерживать дистанцию; резко оборвать контакты было невозможно по рабочим мотивам. Я выдавливала ее из своего круга, несмотря на унылое нытье и жалобы нашим общим знакомым. Но дружить с той, кто выбросил Биби на свалку, с той, кто не понял ее внутренней свободы, ее критического чутья, ее стремления изменить мир, с той, кто не берег как зеницу ока эти методички по революционной борьбе, я никак не могла. На свалку книги, кстати сказать, не попали, поскольку на рассвете, еще до того, как проехал мусоровоз, я перелезла через забор и достала их из мусорного бака на заднем дворе. С тех пор у меня по два экземпляра книг о Биби и на одну фальшивую подругу меньше.
Книги о Биби и о Мэриголд, вышедшие в издательстве «Валларди», иллюстрировала одна и та же художница – некая Едвиг Коллин. Карандашный штрих и акварельный тон, лирика или юмор, в зависимости от ситуации, – ей было подвластно все. Так что заодно с Биби я влюбилась и в саму Едвиг, чьи рисунки казались мне идеальными. Я не раз пыталась их скопировать, а если не удавалось, обводила через стекло. Прочие иллюстрации меня раздражали: я считала, что они больше искажают текст, чем раскрывают его.
Как-то мне подарили сказки Андерсена с рисунками Витторио Аккорнеро[112], мужа Эдины Альтары – тоже художницы, подруги моей матери и крестной. Крестная даже попыталась объяснить мне художественную ценность этих иллюстраций, но они мне все равно не нравились: от них хотелось плакать, как, впрочем, и от самих сказок (из всего Андерсена я полюбила только Маленькую разбойницу, второстепенную героиню «Снежной королевы»). Никакого сравнения с Едвиг Коллин работы Аккорнеро не выдерживали.
Мне показалось странным, что кроме имени о ней ничего не было известно. Сколько я ни старалась, никакой информации найти так и не смогла. Когда в Болонье увлеклись исследованиями иллюстраций в детской литературе, Антонио Фаэти[113] и Паола Паллоттино[114] написали на эту тему целые трактаты, но мою любимую Едвиг даже не упомянули. С появлением Интернета я занялась поисками в сети – ничего. Пока не вспомнила, что романы о Биби издавались в Италии в эпоху фашизма, а значит, ее имя, скорее всего, было итальянизировано, как у героев книг из «Моей детской библиотеки». Но почему тогда «Валларди» не указали «Едвига», с «а» на конце? В общем, я поискала «Хедвиг»… и нашла! К невероятной своей радости! Она, как Биби и сама автор, говорилось в статье, тоже была датчанкой, фотографом и художницей, писавшей пейзажи и портреты. Рисовала обложки для журналов, проиллюстрировала множество книг. Путешествовала, объехала полмира. Когда я читала унаследованные от кузины книги и восхищалась ее акварелями, Хедвиг Коллин[115] была еще жива. Чего бы я тогда ни отдала, чтобы с ней познакомиться и научиться рисовать, как она!
Среди книг, доставшихся по наследству от Габриэллы, вспомню еще одну, в которой меня, помимо текста, зачаровали иллюстрации – две повести Памелы Л. Трэверс о Мэри Поппинс под одной обложкой. Рисунки были подписаны некой Мэри Шепард – как я узнала значительно позже, дочерью куда более известного Эрнеста Говарда Шепарда, иллюстратора «Винни-Пуха», которого я в то время не знала, потому что, полагаю, на итальянский книгу еще не перевели.
Кажется, Памела Л. Трэверс попросила проиллюстрировать ее повести именно Шепарда-старшего, но тот по какой-то причине не захотел или не смог принять это предложение и передал работу дочери. Образ Мэри Поппинс навеяла Шепард-младшей деревянная куколка, подаренная самой Трэверс, которой, вероятно, хотелось, чтобы фигура таинственной няни была несколько чопорной и не слишком «женственной», строгой и неуступчивой – полной противоположностью кокетливой, поющей и пляшущей субретке, продемонстрированной Уолтом Диснеем в фильме 1964 года с Джули Эндрюс в главной роли. К моменту выхода фильма прошло уже много лет с тех пор, как я читала «Мэри Поппинс», и все-таки на меня накатило чувство отторжения, негодования от почти кощунства. Это была не «настоящая» Мэри Поппинс – слишком уж она отличалась как от иллюстраций, так и от описания в тексте.
О загадочной няне, придуманной Памелой Л. Трэверс, написано множество исследований, в которых особо подчеркивается ее образ как своего рода «шамана», проводящего пятерых детей через опыт инициации, а не «забавной певуньи-нянюшки», какой она является в фильме. Тогда я не знала, что Трэверс была ученицей и последовательницей Гурджиева[116] – отца западного эзотеризма, знатока дзен-философии, буддизма и языческих традиций, – а сформировалась в этом смысле под влиянием поэта Уильяма Батлера Йейтса[117], лидера Герметического ордена «Золотой Зари». Ей также приписывают заявление о том, что и сама фигура Мэри Поппинс родилась из герметической и теософской культуры. Много лет спустя я прочла весьма интересную книгу об этом аспекте цикла, написанную шведом Стаффаном Бергстеном и озаглавленную «Мэри Поппинс и миф»[118] (в Италии она издана Розеллиной Аркинто в прекрасной серии «Золотой осел»[119]).
Но даже в детстве у меня было какое-то смутное чувство, что за приключениями пяти маленьких Бэнксов и их няни, как экстравагантными, так и простыми, будничными, вроде наших с братьями и сестрой, стоит нечто более глубокое, загадочное, метафорическое, аллюзия иного взгляда на мир и человеческую жизнь. Особенно, до восхищенного благоговения, я была очарована главой, в которой малышка Аннабелла рассказывает о своем путешествии в космос еще до рождения. Во взрослом возрасте я даже процитировала фрагмент в lectio magistralis, когда в 1996-м получала honoris causa[120] Болонского университета:
«Я – земля, вода, огонь и воздух. Я пришла из тьмы, в которой все вещи берут свое начало. Я спустилась с неба и далеких звезд, я прилетела с солнечным светом на его ярких лучах… Я явилась из леса и зеленых лугов… Сначала я двигалась очень медленно… Я помнила все, чем я была раньше, и знала то, чем буду потом… Но вдруг мой сон прервался, и я куда-то быстро пошла…»[121]
Не то что Джули Эндрюс с ее «Чтобы выпить лекарство – ложку сахара добавь»! Правда, говоря о кинематографических «предательствах», еще больше я возмутилась, когда в 2013 году на экраны вышел фильм «Спас