ти мистера Бэнкса», претендовавший на звание подлинной биографии Памелы Л. Трэверс, в полной мере воссоздающей ее отношения с Уолтом Диснеем.
К экранизациям любимых книг я всегда относилась весьма настороженно, ведь даже самые лучшие фильмы обычно в корне отличаются от моих представлений о сюжете, месте действия, атмосфере и, главное, персонажах. Если бы сегодня мне пришлось подводить баланс, я сказала бы, что лишь пять из виденных мною фильмов меня не «оскорбили», не испортили «внутренней картинки», сформировавшейся в процессе чтения. Это «Мэр Кэстербриджа», «Комната с видом», «Пикник у Висячей скалы», «Искупление» и «Новости со всех концов света»[122]. Однако должна признать, что случается и обратное: хороший режиссер способен создать прекрасный фильм даже по плохому роману.
В послевоенные годы Сардиния потихоньку восстановила нормальную жизнь и контакты с материком. Снова, пускай и в час по чайной ложке, стали поступать книги. В начальной школе я жадно глотала все, что только попадало мне в руки, хотя, конечно, теперь вряд ли вспомню каждый томик и обстоятельства, при которых его заполучила. Но точно знаю, что именно тогда впервые прочла «Когда боги были детьми. Античные истории» Лауры Орвието[123], а после, вдохновленная этим довольно-таки наивным знакомством с греческими мифами, отправилась в дедову библиотеку и отыскала небольшую книгу в красном переплете, называвшуюся «Классическая мифология», где в алфавитном порядке перечислялись все герои мифов и рассказывались их истории. На каждые две-три страницы, напечатанные микроскопическими буквами, полагалась черно-белая иллюстрация – обычно фотография античной статуи описываемого персонажа. Это был один из «Справочников Оэпли»[124], изданный в Милане в 1908 году и стоивший три лиры, а автором значился некий Феличе Раморино[125].
После трехсот пятидесяти страниц, посвященных мифологии, можно было увидеть набранный куда крупнее заголовок, утверждавший, что по состоянию на 1 января 1908 года опубликовано уже добрых девятьсот «Справочников Оэпли»! Следом шел полный список этих справочников, представленный дважды: сперва в алфавитном порядке по названиям (от «Аббревиатур латинских и итальянских» до «Языков Африки»); затем – тоже в алфавитном, но уже по авторам, от Аббо П. В. («Справочник пловца») до Эреди Дж. («Справочник по практической геометрии»). Один этот список, набранный крайне мелким шрифтом, занимал не менее шестидесяти четырех страниц.
Здесь позвольте мне сделать небольшое отступление о каталогах изданных ранее произведений. Во времена оны такие каталоги, полные или, если книг оказывалось много, последние две-три сотни выпусков, издательства помещали в конце каждого тома. Нынче такой практики не существует: слишком уж коротка жизнь отдельных выпусков… Но как же жадно я их читала, встречая в конце «Справочника Оэпли», романа «Медузы», BUR или «Книг павлина»! И с каким вожделением мечтала о каждой из перечисленных книг, обещая себе в будущем непременно ее прочесть и одновременно воображая их все – быть может, совершенно иначе, чем на самом деле.
Эти девять сотен «Справочников Оэпли» предлагали читателю огромный набор сведений и понятий, знания поистине всеобъемлющие. Мне тогда не было и десяти, и я считала, что у меня вполне хватит времени, чтобы прочесть их все. Став экспертом по Автомобилестроению; Арабскому разговорному; Бильярду; Буддизму; Взрывчатым веществам и способам их производства; Коллекционированию занятных мелочей; Литературе, от албанской до японской; Обществам взаимопомощи; Обязанностям корабельного механика; Певчим птицам; Пеллагре[126]; Породам крупного рогатого скота; Простонародным заблуждениям и предрассудкам, опровергаемым при помощи науки и логики; Ремеслу модистки; Рудникам и шахтам; Санскриту; Свету и звуку; Сельскохозяйственным животным; Спиритизму; Тригонометрии; Туберкулезным санаториям; Хорькам (основы правильного воспитания, дрессура и др.) и Японскому разговорному – назову лишь первые несколько пунктов из алфавитного списка, сразу привлекших мое внимание – так вот, став экспертом во всех этих предметах, я обрела бы могущество куда большее, чем даже у жюльверновского капитана Немо: ведь его силы ограничивались подводной лодкой «Наутилус».
Однако в руки мне в итоге попали лишь жалкие крохи. Второй том – «Занятия для женщин» авторства Терезиты и Флоры Оддоне[127], который я бережно храню, тот, что в синем тканевом переплете, – был издан в 1911 году и стоил уже пятьдесят пять лир (перечень «Справочников» к этому времени разросся уже с девяти до тринадцати сотен наименований). Книга принадлежала старшей бабушкиной сестре, которая умерла совсем молодой, и, как обычно, подписана на титульном листе: Анжелика Систо. Эти страницы меня многому научили, кое-что я до сих пор с удовольствием применяю на практике. Но поразительнее всего последние строки предисловия:
Благородные дамы древних времен, создавшие искусство кружевоплетения, развивали его за закрытыми дверями своих поместий и в кельях монастырей; синьоры нынешние возрождают его и, пользуясь достижениями промышленности, возносят к новым высотам, чтобы не только добавить в жизнь капельку уюта, но и побудить других женщин совершенствовать мастерство, приносящее им хлеб, а вместе с хлебом – и независимость.
Невероятно: мысль о том, что работа – даже простейшая вышивка – делает женщину независимой, приводится как совершенно очевидная уже в 1911 году! Скорее всего, именно из этих строк много лет спустя и родился мой роман «Швея с Сардинии».
Книгу по мифологии я, не спросив дедушкиного разрешения, из шкафа утащила, да так и не вернула. Она сопровождала меня во всех моих переездах, лежала на столе, чтобы я могла с ней сверяться, читая «Брак Кадма и Гармонии» Роберто Калассо[128], и до сих пор неизменно поблизости, только руку протяни.
Еще в начальной школе мне непостижимым образом стало ясно, что это не просто сказки, что в них содержится глубочайший смысл и что они затрагивают нас в нашей самой сокровенной и самой подлинной человеческой сущности. Что они – часть нашего самосознания, корни которого лежат в этих историях, как бы те ни были «ужасны». Вот почему я и по сей день не выношу ироничных сокращений или переделок классических мифов. Слыша о богах и героях как о забавных и экстравагантных персонажах, о диковинках их цирка с конями, я безумно обижаюсь, возмущаюсь, злюсь. Не выношу и американских интерпретаций «наших» мифов, в своей поверхностности типичных для людей, подобных корней не имеющих.
В качестве примера могу привести очень мной любимую писательницу Донну Тартт, шедевром которой я считаю «Маленького друга», хотя «Щегол» тоже прекрасен. А вот ее дебютный роман – нет. Завязка «Тайной истории», где группа студентов вдохновляется мифом о Дионисе, наводит меня на мысль, что сама автор в этом мифе ничегошеньки не поняла. Занимающие первые позиции в списках бестселлеров романы Мадлен Миллер, вроде «Песни Ахилла», в последнее время мне скорее скучны, хотя раньше бесили. Знаю, это мое мнение не все разделяют, может, даже считают меня чересчур обидчивой. Утешает только мысль о великих писателях-европейцах, относившихся к нашим мифам с должным трепетом и уважением, и о том, что именно их произведения вдохновили Фрейда[129] на исследование глубин человеческой души и ее страданий.
У дедушки в библиотеке были и различные издания «Илиады» и «Одиссеи», как на греческом, так и в переводах Монти и Пиндемонте[130]. На сей раз я решила с ним посоветоваться, и дедушка сказал: «Поскольку в средней школе тебе все равно придется прочесть „Илиаду“ и сделать ее прозаический пересказ, бери и потихоньку начинай проглядывать».
Интересно, почему он не дал мне заодно и «Одиссею» или почему я не попросила сама? Наверное, уже тогда чувствовала, что «мой» Гомер – это Троянская война, а не плавания Улисса. Мне вообще больше нравилось уезжать из дома, а не возвращаться. Сердце мое стремилось в лагерь тевкров на берегу Скамандра[131], а не к Итаке и винноцветному морю.
Не помню, сколько песней «Илиады» я успела прочесть в начальной школе и сколько поняла. Знаю только, что декламировала стихи и пересказывала различные эпизоды всем, кто готов был слушать. Одним из самых любимых моих героев стал Менелай. В нашей семье этим именем называли рогоносцев, а рогоносцы были предметом всеобщего сарказма и презрения, так что меня за мою любовь вечно дразнили[132]. Особенно когда обнаружили, что я написала стихи о Троянской войне, заканчивающиеся такими строками:
Парис был побежден – как эта мысль мила!
Елена отвоевана и долг свой отдала.
Между собой взрослые вообще частенько подшучивали над моими представлениями о браке как о боксерском ринге. В другом стихотворении, перечисляя этапы взросления главного героя, я писала:
Только он студентом стал,
Первый зуб уж потерял.
А пока придет любовь,
Сколько выпадет зубов?
Происходила моя поэтическая деятельность исключительно дома, тайком от учительницы: уверена, она бы этого бы не оценила. За всю жизнь я никогда так не наслаждалась собственными стихами. В отсутствии хороших книг мне просто не с чем было сравнивать. Впрочем, хватило всего нескольких встреч с «настоящими» поэтами уже в средней школе, чтобы понять: взрослые, посмеиваясь над моими виршами, были правы, и лучше бы мне, за явным недостатком таланта, это дело бросить. Стихов я с тех пор не пишу, разве что из желания похвастать техникой (случается, даже на латыни или французском). И первая над этим смеюсь.