Было не больно, вообще никак. Леся плыла по черной реке, окруженная плотным кольцом тумана. Река тащила куда-то ее тело, утаскивала в водовороты, затягивала в воронки и, наконец, в десять утра выплюнула из своего чрева на панцирную кровать к Максу, где Леся себя и обнаружила.
Она встала, быстро оделась, погладила на прощание Макса по темным кудрям и вышла из комнаты. «Спасибо за подарок, малыш», – сонно промямлил Макс на прощание и повернулся на другой бок.
Они еще встречались с Максом пару раз. Но вот странность – после той ночи Макс вдруг стал Лесе неприятен. Его поцелуи больше не будоражили ее, а зеленые глаза не восхищали. Хотелось отмотать время назад и «чтобы ничего этого не было» – ни дурацкой «днюхи», ни «провожаний». Макс эту перемену в Лесе заметил, но отнесся к ней философски:
– Вы, бабы, сами не знаете, чего хотите, – сказал он в очередную их встречу в коридоре общежития. – Ладно, не хочешь – не надо. Чё я, не вижу, как ты от меня гасишься? Телок нормальных до фига, ты не единственная вообще-то.
Сказав это, Макс ушел в свою комнату и провожать Лесю в тот вечер не стал. Больше Леся в общагу не ходила.
Через два месяца Леся поняла, что беременна. Но рассказать матери об этом решилась только когда начал выпирать живот. Мать поначалу кричала, что воспитала проститутку, но тут Леся в первый раз за свою жизнь огрызнулась и напомнила ей, что своего отца она так-то тоже ни разу не видела. Мать быстро перевела разговор на другое и больше Лесю ни в чем не обвиняла.
Пришлось уйти из школы, из одиннадцатого. «Но это не так уж и страшно, – размышляла Леся, – девять-то классов есть, поступлю потом в какой-нибудь колледж».
Беременность проходила легко, Леся как будто не заметила ее. Снова начала рисовать в тетрадке, но уже не принцесс, а маленьких девочек, играющих то с котятами, то со щенками.
В середине января родился мальчик. Андрюша. И жизнь закрутилась, ощетинилась, понеслась полноводной рекой куда-то – сначала хлопоты с младенцем, потом пришлось выйти на работу в ларек, потом кладовщицей в магазин, сына устроила в садик, появился ухажер Сережа, который всё набивался в мужья, но по причине «запойности» был отвергнут, потом Виталик, потом Илья… Леся мужчинам нравилась, но все они были «не то». От Виталика неприятно пахло потом, Илья заикался… Не то чтобы Леся была гордая, но с годами появилась в ней какая-то самодостаточность и даже самоуверенность, не хотелось ей размениваться на «абы что». А «тот самый» никак не появлялся в ее жизни. Так и жила она с мамой и сыном в хрущевке. Надо сказать, что несмотря на предсказания местных старух-соседок, которые утверждали, что «эта шалава малолетняя ребенка как пить дать на мать скинет», матерью Леся была хорошей. По вечерам бежала к сыну с работы, покорно играла с ним и в лошадку, и в паровозики, а чуть позже в бэтмена и в человека-паука. Шила ему на праздники костюмы пиратов и рыцарей и даже прочитала две книги по детской психологии.
Леся уже работала в тубдиспансере кастеляншей, когда появился «тот самый». Пришел в их отделение проведать друга, был навеселе, громко смеялся и отпускал проходящим медсестрам комплименты. Ну и Лесю не обделил. А Леся возьми да и нагруби ему в ответ, мол, «еще всякое хамло будет задницу мою оценивать». На следующий день «тот самый» приехал с коробкой конфет – извиняться. Так и закрутилось. Того самого звали Владимиром, а чуть позже Володей. Вовой он называть себя запрещал.
Графика встреч у них никакого не было, просто в очередной вечер раздавался звонок и его голос, всегда немного навеселе, с придыханием, произносил в трубку: «Принцесса, а поехали в ночь?» И тогда Леся просила мать забрать Андрюшку из садика и неслась к своему принцу на другой конец города.
Встречались они в его холостяцкой квартире. То, что квартира нежилая, Леся поняла сразу, но разузнать у Володи обстоятельства его жизни постеснялась. Да всё и так было понятно – женат, кольца он не снимал. Во все их встречи Володя пил, но не до отключки, а как-то бодро, с огоньком, с куражом. Пил виски либо коньяк. Леся сама алкоголь не очень любила, но для приличия выпивала пару рюмок. Володя шутил, играл на гитаре песни собственного сочинения и Высоцкого, называл Лесю то «принцессой», то «царицей», то «колдуньей». И Леся влюбилась, околдовалась. Она как будто оказалась в каком-то параллельном мире, где всё – то же самое, все те же машины, деревья, улицы, светофоры, но в то же время другое – зачарованное. И саму себя Леся ощутила другой – легкой, манящей, наполненной тайным волшебным знанием. Она как будто летела и сама удивлялась, как же раньше она не замечала, что умеет летать.
Леся пролетала всё лето, осень и половину зимы. А в середине февраля у нее случилась задержка… И лететь стало еще легче. Леся знала, что будет рожать несмотря ни на что. И она летела, летела к нему на встречу, еще не зная, как он отреагирует и продолжатся ли их отношения вообще.
Он не отговаривал ее, не просил сделать аборт, но новость о беременности принял сухо.
– Видишь ли, принцесса, я в некотором роде женат. И у меня двое детей.
– Я знаю, – пролепетала Леся.
– Я тебе ничего не обещаю. Но с ребенком буду помогать.
Это было главным. Он будет помогать. Он не исчезнет из ее жизни навсегда. Пусть нечасто, украдкой, но они будут видеться. У них будет расти ребенок. Быть может, он придет к ним в дом и познакомится с мамой.
Но он исчез. Исчез не сразу. Поначалу помогал немного деньгами, оплатил покупку кроватки и коляски, несколько раз свозил на своей машине Лесю к врачу. Но звонки становились всё реже и реже. Леся звонила пару раз сама, но он то не брал трубку, то разговаривал с ней так холодно и отстраненно, что лучше бы не разговаривал вообще. Качать права, закатывать истерики Леся не умела. И перестала звонить. В назначенный срок Леся родила девочку. Первым делом посмотрела – не картошкой ли у нее нос. Слава богу, нос был обычным – две маленькие черные точки на сморщенном личике жадно втягивали воздух. Леся назвала дочь модным именем Милана.
Отсидела в декрете положенное и снова вышла на работу. И снова как белка в колесе – Миланкин садик, Андрюшина школа. Конечно, помогала мать.
А потом прогремел гром – на медосмотре у матери нашли рак груди. Поначалу врачи сказали, что не смертельно, нужно просто вырезать опухоль, и всё. Но мать, которая всегда казалась Лесе женщиной разумной и земной, вдруг ударилась в народную медицину и никаких Лесиных доводов слушать не хотела. Она обтиралась мочой, пила святую воду, покупала в аптеке «Травник» килограммами сушеные травы и заваривала их в каких-то хитрых пропорциях, читала сложновыговариваемые заговоры и заставляла Лесю покупать ей в церкви освященные свечи. К врачу мать пошла только когда начались боли. Рак дал первые метастазы в лимфоузел…
Операцию предложили делать по месту прописки, но сам врач на приеме начал их отговаривать. Больница была старенькая, медикаментов не хватало, хирург был один, и отзывы о нем ходили не лучшие… «Получите квоту, вы имеете право делать операцию в любой больнице России», – уверенно сказал им тогда врач и написал на бумажке адрес лучшего в городе онкодиспансера. Но квоту получить оказалось не так-то просто – Леся моталась по городу с материнскими выписками и результатами гистологического исследования – то в департамент здравоохранения, то в сам онкодиспансер, то обратно в больницу по прописке, куда каждый раз ее отфутболивали.
И, наконец, в онкодиспансере ей предложили сделать операцию за деньги, безо всяких квот. «Возьмите кредит, сейчас многие так делают», – сказал ей тогда главврач. Голос его звучал убедительно, и упор на «многих» Лесю как-то успокоил – если все берут, а потом выплачивают, то и она, Леся, справится.
Кредит Лесе дали довольно легко, под семнадцать процентов годовых. Знающие люди на работе сказали, что это ей еще повезло, бывает и двадцать, и двадцать четыре процента, но всё равно люди берут – куда деваться. Взяла триста тысяч.
Матери сделали операцию. Опухоль вырезали и назначили химиотерапию – для профилактики метастазирования. Правда, уже бесплатно – на химиотерапию Леся квоту таки выбила. Мать химиотерапию переносила очень плохо – почти ничего не ела, за жизнь не боролась, лежала словно мумия на кровати и смотрела в одну точку. На заводе ее дотянули на больничном до пенсии, а после помахали рукой.
Так началась Лесина первая в жизни черная полоса… Даже в шестнадцать, когда родился Андрюша и приходилось несладко, жизненная энергия не покидала ее, скорее, наоборот – била ключом. Даже когда из ее жизни ушел Володя, было больно, но силы оставались, да и маленькая Миланка не давала ей окунуться в эту боль – требовала жить и веселить ее. А после материной операции вдруг что-то тяжелое, черное, липкое запрыгнуло Лесе на спину, обвило ее своими лапищами и начало душить, ни днем ни ночью не давая покоя.
Леся получает восемнадцать тысяч. Мамина пенсия – двенадцать. Итого – тридцатка в месяц. Семь с половиной тысяч в месяц уходит на кредит. Еще около четырех – на лекарства матери. Примерно полторы тысячи в месяц – на проезд. Маме нужно ездить в больницу, Лесе на работу, хорошо садик и школа у детей близко. Две с половиной Леся платит за Миланкин садик. Коммуналка – около четырех. Пятьсот рублей в месяц – интернет, еще пятьсот – мобильная связь на троих, Миланке, слава богу, пока что телефон не нужен. На оставшиеся девять с половиной тысяч семья живет весь месяц.
Леся уже привыкла смотреть в магазине только на продукты с красными ценниками – те, что по акции. Вещи ни себе, ни детям она давно уже не покупает – вечерами сидит на сайтах «Авито» и «Отдам даром». Ездит, извиняется, забирает… Иногда отдают такое старье, что стыдно везти домой, и Леся оставляет его у ближайшей помойки, высчитывая в уме, сколько она потратила на проезд туда-обратно и проклиная себя за свой идиотизм. Но частенько отдают вполне годное, пусть ношеное, но целое и чистое. На прошлой неделе, например, Леся разыскала осеннюю курточку для Миланки, на очереди – ботинки для Андрея. Для него найти хорошую вещь сложнее. Одежда снашивается на мальчишечьих телах моментально и реанимации часто не подлежит, не говоря уж о том, чтобы передать ее куда-то дальше по цепочке… Но Леся в этом деле профессионал. Она найдет.