Неожиданно позвонила Катя. Предложила зайти и кое-что прояснить.
Оказалось, была проверка, в документации Песцова нашли нестыковки, его подозревают в злоупотреблениях.
– Екатерина Викторовна, вы же знаете, что все так работают! – сказал Песцов.
– Речь о вас, а не обо всех!
Разговор состоялся при коллективе. Коллектив сидел, нахохлившись, уткнувшись в компьютеры. По тону Кати, по громкости ее голоса, по тому, как она в ходе разговора постукивала ладонью по столу, отбивая такт своей гневной речи, Песцов понял, что Катя сильно изменилась. Чувствует себя уверенной, сильной начальницей и в этом купается.
Песцов кинулся за разъяснениями и возможной помощью к Михайличеву.
– Я в курсе, – сказал он. – Я тоже попал под раздачу. Знаешь, а она ведь и меня съест. Аппетит у девочки разыгрался.
– Сочувствую, но мне что делать? Она на уголовное дело намекает.
– Вопрос в финансах, – сказал Михайличев. – Ведь имел же ты бонусы, не будешь же отрицать.
– Все имели! Ты мне сам их в конвертах давал!
– Володя, чтобы ты не страдал неизвестностью, давай я озвучу реальную стоимость цены вопроса. То есть сумму, которую если ты внесешь, от тебя отстанут в покое, если не навсегда, то в обозримой будущей перспективе. – Михайличев, когда хотел придать своим словам особый вес, изъяснялся усложненно, а от этого косноязычно.
– Ну, озвучь.
Михайличев озвучил.
Цена вопроса оказалась, будто нарочно, ровнехонько такой, сколько стоила квартира. Конечно, у Песцова были и живые деньги, но на них надо жить с Таней, с них надо платить алименты прежним семьям. Что же, продавать квартиру?
– Если нет других ресурсов, то да, – сказал Михайличев. – Это лучше, чем срок получить, пусть даже условный. С условным ты уже и бизнеса никакого не построишь, и права подписи на документах не будет, то есть нормальной должности не займешь. Ты этого хочешь?
Песцов рассказал всё Тане.
– Этого еще не хватало, ты у меня еще и вор! Все строители воры, я так и знала!
– Я не вор, – сказал Песцов.
– Да мне пофиг! – кричала Таня. – Куда я денусь с ребенком, когда рожу?
– Снимем жилье, – сказал Песцов. – На это денег пока хватит.
И он, страдая, но крепясь, продал свою любимицу, свою квартиру, где всё было идеально, всё подлажено под него. Правда, в последние месяцы Таня нарушала порядок – грязная посуда на кухне, разбросанная одежда, валяющаяся там и сям косметика, но Песцов быстро всё прибирал и восстанавливал.
Квартира ушла сразу же: новый дом, вид на Волгу, отличное состояние. Сняли двушку в том же районе, вполне приличную, но без ремонта. Линолеумные потертые полы, сероватый обшелушенный потолок, на стенах обои в цветочек, прямоугольные большие пятна там, где стояла мебель и висели ковры. На ремонт Песцов тратиться опасался.
В марте его уволили из коммунальной компании под предлогом оптимизации штатов. Он походил по разным организациям и фирмам, но везде получил отказ. Словно кто-то всех предупредил: этого человека не брать. И Песцов догадывался, кто за всем стоит. Поражался женской мстительности. Но к Кате объясняться не пошел, предвидел, что ничем хорошим не кончится. Не исключено, что он сорвется и наговорит ей лишнего: нервы стали пошаливать, прежняя равновесность сошла на нет. Даже Чехова не мог читать, тот травил душу напоминанием о прежней счастливой жизни.
В конце апреля Таня родила немного недоношенную девочку.
Матерью она оказалась никудышной, да еще молоко у нее быстро кончилось, что, однако, ее не огорчило. Наоборот – одной заботой меньше. Песцов покупал подгузники, смеси, присыпки, соски, бутылочки, термометры, пеленки-распашонки, взял всё на себя, вставал к Олечке ночью, купал ее, целуя в заднюшку и с удивлением видя, как брезгливо морщится Таня, наблюдая за этим.
Песцов сумел пристроиться штукатуром в небольшую фирму по ремонту квартир. Руководитель фирмы быстро понял, с кем имеет дело, сказал, что хочет поставить Песцова прорабом.
– Только не надо этого нигде записывать, пусть я значусь штукатуром.
– Не бойся, я твою ситуацию знаю. Будешь прорабом как бы подпольно.
– Откуда знаете?
– Город маленький, все всё знают.
Став прорабом, Песцов вынужден был сбрить усы и бородку, потому что и подчиненные рабочие-ремонтники, и оптовики на строительных рынках, с которыми он имел дело, и заказчики, видя в нем слишком культурного человека, пытались надуть чуть ли не в открытую. После бритья открылись угловатые скулы, линии рта выглядели тверже, от одного этого отношение сразу изменилось. Да и Песцов изменился, начал говорить с ироничной грубоватостью, давая понять, что всех видит насквозь, не стеснялся и выругаться матом, когда надо.
Таня допускала его к себе редко. Ее прежний темперамент куда-то исчез. Видимо, ее саму это беспокоило, она пыталась себя искусственно разогреть, показать прежнюю прыть, получалось плохо, она злилась и упрекала Песцова в неумелости.
– Чего ты хочешь, скажи? – виновато спрашивал он.
– Мужчина сам догадываться должен!
– Ну не догадываюсь, тупой.
– С чем и поздравляю!
Прошло полтора года с тех пор, как Песцов уехал из Москвы. Периодически позванивал прежним женам, общался с Данилой и Никитой, которые становились день ото дня заметно разумнее и этим радовали отцовское сердце, и с Ларочкой, говорившей всё бойчее и складнее и этим умилявшей Песцова до влаги в глазах.
В начале ноября он простудился, но была срочная и выгодная работа, поэтому на ночь наглотался лекарств, напился чаю с медом и лимоном, утром отправился на объект, но к обеду почувствовал, что совсем плох – пот, озноб, сердцебиение. Поехал домой. Дверь была заперта изнутри на засов, он позвонил. Таня открыла не сразу, сказала:
– Не слышала, в туалете была. А ко мне одноклассник Витя заглянул.
В квартире влажно пахло терпким мужским и сладковатым женским потом, густым алкогольным духом, да еще добавлялся запах замоченного для стирки детского белья.
Песцов слил из пластикового корытца воду, отнес белье на кухню, засунул в стиральную машину.
– Хоть это могла сделать? – спросил Таню.
– Ты видишь, ко мне человек зашел?
Песцов распрямился и посмотрел на человека. Короткая стрижка, как у всех у них сейчас, робко-нагловатые глаза, кожа лица облепляет продолговатый череп, да и сам худ – вряд ли оттого, что мало ест, скорее, много пьет.
– Виктор! – представился человек с широкой улыбкой рубахи-парня, который нравится всему свету и не представляет, что может быть иначе.
– Ушел отсюда, – приказал Песцов.
– Что-то вы как-то невежливо! Мы сидим, беседуем, пьем пивко, в чем проблема?
На столе стояла двухлитровая пластиковая бутыль дешевого пива. Песцов взял ее, завинтил крышкой и сунул в руки Виктору:
– Ушел, я сказал. Или помочь?
– Володя, чего ты, в самом деле? – спросила Таня.
И по этому ее почти заискивающему голосу Песцов всё понял.
– Валялась с ним? – спросил он, глядя ей в глаза.
Таня попыталась ответить прямым и честным взглядом, но не получилось, вильнула глазами.
– Если вы так резонно ставите вопрос… – завел было Виктор, и эта его вежливость в сочетании с неотесанным дворовым голосом, не привыкшим выговаривать подобные слова, окончательно убедила Песцова в его догадках насчет происшедшего между Таней и одноклассником.
Он взял Виктора за ворот, рванул, поволок к выходу.
– Я щас отвечу кому-то! – кричал парень, но ответить не успел, был вышвырнут за дверь.
Песцов хотел добавить вслед ногой, но, жаль, не дотянулся.
Вернулся, сел за стол. Молчал.
– Володь, честное слово… – забормотала Таня.
– Я сейчас лягу спать, я заболел, – сказал Песцов. – А ты развесь белье, когда постирается, приберись в кухне, вымой посуду. И сама вымойся, от тебя псиной пахнет! Молодая ведь женщина!
Таня тут же воспрянула, зацепившись за возможность активной защиты.
– Нам не нравится? – иронично пропела она. – Раньше всё нравилось, а теперь я уже плохая? Так будь здоров, прощай, никто не держит!
– Замолчи!
– Ты меня достал, Песцов! Ты мне дышать не даешь, понял? Ты меня нормальной жизни лишил! Да другая вообще бы давала всем направо и налево, а я, как дура, боюсь лишний раз друзей позвать!
Песцов ударил ее по щеке.
Таня тут же, словно ждала этого, схватила тарелку и кинула в него. Тарелка ударилась о голову, отскочила и разбилась о батарею.
Песцов пощупал пальцами: кровь. Пошел в ванную, залепил рану пластырем.
И лег спать.
Когда проснулся, не было ни Тани, ни Олечки.
Он догадался: уехала к матери.
Позвонил по домашнему телефону, мать сказала, что Татьяна просит не беспокоить. Что она никогда не вернется. И что вообще всё. Сказано было громко и ясно, как под диктовку. А потом, после долгой паузы (наверное, отошла куда-то с трубкой), заговорила быстрым шепотом:
– Володя, приезжайте, она сама не знает, что творит! Я так рада была, когда она с вами стала жить, ребенка родила, а теперь не знаю, что будет!
Песцов поехал.
Таня закрылась с Олечкой в своей комнате. То есть условно своей – там еще помещался и младший брат, а мать и ее новый сожитель занимали вторую, то есть первую, она же гостиная, она же и проходная.
Не стесняясь матери и сожителя, Песцов заговорил с Таней через дверь.
– Хватит дурить, поехали домой! Как ты с ребенком тут жить будешь?
– Вот именно! – поддержала мать, осмелевшая в присутствии Песцова.
Таня не отвечала.
Песцов еще что-то говорил, стучал, молча стоял, давая Тане возможность подумать. Опять стучал и говорил.
Таня наконец подала голос:
– Сейчас милицию вызову!
– А милиции давно нет! Полиция давно же! – захихикал сожитель, узкоплечий мужичок в тренировочных штанах с белыми лампасами.
Уговорить не удалось, Песцов уехал.
Каждый день звонил или приезжал. Она не брала трубку и не открывала дверь.
Через неделю вернулась.