Марго успокоилась. Нет, конечно, коня ей было жалко. Но понять этого цыганского отношения к лошадям, как к самым близким людям, она так до конца и не могла.
— Я ведь его с рождения знаю, — продолжал конюх. — Вот этими руками вскормил. Он же мне был почти как сын.
— Вот-вот, тебе лошади дороже людей. Ни детей тебе не надо, ни жены! Все бы пропадал с лошадьми целыми сутками…
— Не заводись, Маргош, не время сейчас. Лучше пожалей.
— Пусть тебя собутыльники твои жалеют!
И в самом деле, какой-то пьяный подсел к Сашке на соседнее место у стойки.
— Бабы — одно слово, — заговорил слегка заплетающимся языком пьяный.
— Точно! — Сашка рад был встретить единомышленника.
— От них все несчастья, — развивал свою мысль случайный знакомый. — Мы ради них — на все, а они… Эх!..
Это был Игорь. В последнее время, после многих жизненных неудач он сильно переменился, постарел. В нем уже трудно было узнать того ловкача, который подбрасывал драгоценности Рубине, обвиняя ее в воровстве.
Пьяным Игорь не был. В кафе он зашел просто перекусить еще минут двадцать назад. Но, увидев Сашку — конюха с конюшни Зарецкого, — понял, что можно узнать новости об отравлении Кармелиты из первых рук. Вот и подсел к нему, изображая выпившего.
— А у тебя горе, что ль, мужик? — спросил он Сашку.
— Да.
— Ну пойдем, помянем за мой счет. — Игорь пригласил Сашку за свой столик, даже не сомневаясь, кого они идут поминать.
Марго с беспокойством наблюдала из-за стойки, как ее Сашка с каким-то мужиком разливают бутылку водки.
— Ну что, за знакомство, Саша? — говорил Игорь, чокаясь.
Выпили по первой.
— Так что там у тебя стряслось? — спросил он, тут же наливая по второй.
— Лошадь померла.
— Лошадь? — Игорь не мог скрыть разочарования.
— А ты что, лошадей не любишь? Да лошади — они ж гораздо лучше людей! Лошадь — она не обманет, не предаст! — Сашка говорил громко, с надрывом, почти кричал. И все это для того, чтобы его услышала Марго.
Игорь еле-еле его урезонил, налив очередную рюмку.
— А от чего она умерла-то, лошадь?
— От ринопневмонии. Болезнь такая. Ну это как у людей воспаление легких. Знаешь, у них ведь даже болезни, как у людей. И вообще, лошади — они лучше людей. Я тебе сейчас докажу — наливай!
Выпили еще по одной.
— Вот мы с тобой эту гадость пьем, — продолжал Сашка, — в голове — дурь, во рту — бр-р-р… А вот лошади эту дрянь никогда пить не станут. Они, как дети, сладкое любят. Вот и Торнадо тоже… — Перед Сашкиными глазами, как живой, встал образ коня, пьющего молочко.
— Что «торнадо тоже»? Какое еще «торнадо»? — Своими вопросами Игорь вывел конюха из оцепенения.
— Торнадо — это жеребец, который сегодня помер. Кличка у него такая была — Торнадо. Вот он тоже сладенькое любил. И перед смертью даже молока сладкого, с медом выпил. Выпил, и того… — Сашка готов был уже расплакаться пьяными слезами, но Игорь, почувствовав, что они подходят к самому интересному, быстренько налил еще рюмку и сунул ее Сашке в руку.
— А вы что ж, лошадей молоком с медом поите? Не слишком ли дорого? — осторожно задавал он наводящие вопросы.
— Да не поим мы их молоком. Это Кармелита, хозяина дочка, больного Торнадо молочком с медом напоила. Сердце у нее доброе…
— У кого? У лошади?
— Да нет, у дочки хозяина. Она днем и ночью на конюшне, постоянно. Молодец она! Давай выпьем за ее здоровье!
И Игорь выпил за здоровье Кармелиты, внутренне дивясь и усмехаясь парадоксам жизни, причудливым поворотам судьбы. Тратил силы и рисковал он, как оказалось, зря.
Однако Земфира с узелком своих вещей пошла в табор не сразу. Она пришла к Рубине.
— Земфира, что случилось? — всполошилась старушка, откладывая свое вышивание. — Да на тебе лица нет! И почему ты с вещами?
— Я ушла от Рамира…
— Как ушла?
— Ушла из дома. Хочу вернуться в табор.
— Да что произошло, в конце концов? Ты же его так любишь! Он что, выгнал тебя?
— Нет, я сама ушла. Понимаешь, я его обманула. И если бы он только узнал, то сам бы меня выгнал. Вот я и решила уйти первой, пока ложь не открылась.
— Что это за ложь, Земфира?
— Я не готова тебе рассказать, Рубина. Мне стыдно.
— Земфира, но ты же — шувани, а шувани никогда не может говорить неправду, не имеет права! Как же ты могла солгать?
— Вот поэтому я и пришла к тебе, Рубина. Я больше не шувани. Я потеряла свой дар…
Потрясенная Рубина опустилась на стул.
— Я понимаю, как это для тебя важно, — продолжала Земфира, — ты ведь передала свой дар мне. И надеялась на меня. А я не смогла ни доверие твое оправдать, ни дар сохранить.
— Может быть, ты ошибаешься, и дар шувани все еще с тобой?
— Нет, Рубина, я больше ничего не вижу.
— И давно ты это поняла?
— Нет, поняла я это не сразу. Потом пыталась скрыть, от этого еще больше запуталась… И во всем этом виновата моя ложь.
— Земфира, послушай меня: если ты искренне раскаешься, то и дар к тебе может вернуться. Я знаю такие случаи.
— Нет, Рубина. Я не хочу быть шувани… — Земфира опустила голову.
— Почему же ты только сейчас говоришь мне об этом? Ты ведь знала, на что шла, когда принимала этот дар.
— Нет, я не знала… Не знала, что это такое. А теперь знаю. — Земфира решилась поднять взгляд и посмотреть Рубине в глаза. — Я не смогла. Это не для меня. Я простая цыганка, простая женщина.
— А я?
— Ты — мудрая, Рубина. И добрая. Ты была настоящая шувани. А у меня нет в душе той силы, что есть у тебя.
— Что же ты собираешься теперь делать?
— Вернусь в табор. Буду жить, как прежде… Ты прости меня, Рубина. И, если можешь, не осуждай.
— Я не осуждаю тебя — я вижу, как ты страдаешь. Плохо то, что табор остался без шувани, а значит, без помощи и без защиты… А ты — тебе нужно вернуться к Рамиру.
Но Земфира только покачала головой:
— Нет, Рубина… Пойду я. Прости меня еще раз.
Земфира вышла, и Рубина перекрестила ее вслед.
Глава 8
Миро сидел в своем шатре один. Вернее, вдвоем с гитарой. Он был настоящим цыганом — и гитара всегда помогала ему в самые тяжелые минуты жизни. Неожиданно в шатер вошла милиция, помогающая в цыганской жизни куда меньше, чем гитара.
— Добрый день! — Солодовников поприветствовал Миро и предоставил вести дальнейший разговор стажерке Поляковой.
— Дело в том, — начала девушка довольно уверенно, — дело в том, что сегодня в доме Николая Андреевича Астахова была совершена кража. А вы, Миро Бейбутович, — один из последних, кто там побывал. В связи с этим мы должны произвести у вас обыск.
— То есть вы обвиняете меня в воровстве? — повернулся Миро к следователю.
Солодовников развел руками:
— Под подозрением все, кто был в доме Астахова. Мы можем начать обыск?
— Вот ордер, — сказала Полякова и протянула Миро бумагу.
— Я ничего не брал в доме Астахова! И вообще никогда не брал ничего чужого! Обыскивайте!
Милиционеры сходили за понятыми, одним из которых оказался Степка, и приступили. Здесь обыск оказался куда результативнее, чем у Рыча с Люцитой, — за кроватью один из оперативников нашел черный пластмассовый тубус.
— Это принадлежит вам? — спросил у хозяина Солодовников.
— Нет. Я не знаю, что это… — Миро растерялся.
— А как эта вещь сюда попала?
— Понятия не имею.
В присутствии понятых тубус открыли и достали из него свернутый в трубку холст с картиной, явно очень старинной. Полякова сверилась по блокноту с астаховским описанием — сомнений не было: перед ними лежала картина Дюрера.
— А где остальные? — сухо обратился следователь к Миро.
— Я не понимаю, о чем вы говорите?
— Здесь только одна картина. А из дома Астахова пропало семь. Вот я и спрашиваю вас, где остальные?
Миро молчал — он никак не мог прийти в себя.
— Хорошо, — продолжал Солодовников, выдержав паузу, — может быть, вы все-таки объясните нам, как эта картина оказалась у вас?
— Я не знаю. Меня целый день не было в таборе. Шатер всегда открыт. Может быть, ее кто-то подбросил?
— Почему именно вам? — Следователь сыпал вопросами, не давая Миро опомниться.
Но тут не выдержал Степка:
— Да как вы вообще можете подозревать нашего вожака?! Вы просто хотите свалить на него чужое преступление! Только бы засадить кого-то в тюрьму!
— У вас, молодой человек, — отвечал Солодовников Степке совершенно спокойно, — у вас ложное представление о работе милиции. Мы не преследуем цель, как вы выражаетесь, «кого-то засадить».
— Но Миро же сказал вам, что он не брал этих картин.
— А воры, по-вашему, всегда сразу сознаются в своих преступлениях? — Следователь позволил себе усмехнуться. — Так что у нас есть все основания для ареста гражданина Милехина — у него мы нашли украденную картину огромной ценности. И вам, гражданин Милехин, придется проехать с нами. В мои обязанности входит предупредить вас о том, что вы можете хранить молчание. Но, честно говоря, лучше для вас будет, если вы все нам расскажете.
— Мне рассказывать не о чем!
— Продолжим наш разговор в милиции.
И Миро вывели.
— Степка, я тебя прошу — успокой народ, и продолжайте репетиции! — крикнул молодой вожак на прощание.
Кафе на набережной опустело и закрылось. Только за одним столиком спал, уронив голову на руки, пьяненький Сашка. Игорь давно уже ушел, узнав все, что его интересовало.
Марго подошла к своему суженому, вздохнула и потрепала его по голове. Позвала:
— Эй, Сашка!
Тот проснулся, поднял тяжелую голову.
— A-а, Маргошенька! Рыбка ты моя ненаглядная!
— Хорошо еще, что лошадушкой не назвал, горе ты мое луковое.
— Значит, все-таки твое?
— А куда ж мы друг от друга денемся? Вставай давай!
Но самому Сашке подняться было непросто — он то и дело терял равновесие. Пришлось Марго взять все в свои руки. И прежде всего взять в свои руки Сашку, поставить его на ноги и повести с собой.