— Ты?! Значит, это ты взялась меня защищать?
— А чему ты удивляешься? Это моя работа.
— Соня, спасибо тебе большое, что пришла, но от твоих адвокатских услуг я, наверное, откажусь.
— Почему? Если это из-за гонорара, то мне ничего платить не надо. Я буду тебя защищать, потому что уверена в твоей невиновности!
— Сонь, ты не путай наши дружеские отношения с работой.
— Но нельзя же просто сидеть сложа руки и ждать чего-то. Надо верить в правосудие!
— Я в сказки давно уже не верю!
— Между прочим, я этим сказкам пять лет училась.
— Ну так я тебе скажу, что для начинающего адвоката дело ты выбрала неудачно! — В голосе Миро появилась жесткость.
— Почему?
— Да потому, что никакой суд не поверит в невиновность цыгана, которого обвиняют в воровстве! — И парень резко встал, попросив надзирателя увести его обратно в камеру.
— Миро, останься, пожалуйста, и давай поговорим спокойно! — не менее жестко сказала Соня — так мог бы говорить опытный адвокат, всю жизнь общавшийся с обвиняемыми в преступлении, а не молодая красивая девушка.
И парень подчинился, сел на место.
— Привыкни к мысли, что тебе необходим адвокат, — Соня брала быка за рога, — и суд не может состояться, если у обвиняемого не будет защиты. Тем более что адвокат, который верит в твою невиновность так, как я, — это большой плюс!
— Это нужно для защиты?
— Нет, это нужно для меня… — на одну секунду дала слабинку Соня, но, тут же спохватившись, снова взяла в руки и себя, и разговор: — Так что не будем терять времени. Расскажи мне все, что ты помнишь о дне этой кражи.
…Так у подозреваемого Милехина появился и начал работать адвокат.
Зарецкий вернулся в дом. Люцита дожидалась цыганского барона.
Баро пригласил ее к себе в кабинет, сам подошел к столу, открыл ящик, достал оттуда узелок, развязал его — и Люцита увидела свои же, проданные скупщику золота украшения.
— Откуда они у тебя? — спросила она удивленно.
— Во всяком случае, я их не украл. Тут все по-честному. Забери их.
— Но я не понимаю… Нет, я их не возьму. Это мой вклад в освобождение мужа.
— Люцита, твой муж на свободе. А украшения — у меня. Так что бери их, носи и радуйся!
— Не надо, Баро… Спасибо, но я не возьму их обратно! Я все готова была отдать, чтобы спасти Богдана. Вот если бы я отдала мою руку или мою душу — как бы ты мне их вернул?
— Но ведь эти украшения — не твоя душа. И их можно вернуть. Так что бери и носи!
Но цыганка никак не соглашалась.
— Да уж, ты с детства была упрямой девочкой, Люцита. Но подумай: эти украшения носила твоя бабушка, потом твоя мать. Они передавались из поколения в поколение! Так неужели ты хочешь нарушить цыганскую традицию?
— У цыган много традиций, Баро, — отвечала Люцита, перебирая рукой такие знакомые ей браслетики и брошки. — Одна из них — отдавать все ради спасения ближнего. Я отдала их ради спасения моего мужа, и ничего не возьму обратно!
Тогда из того же ящика стола Зарецкий вынул еще и ожерелье.
— А что ты скажешь об этом украшении?
— Постой, но это я видела на маме…
— Я подарил его Земфире, когда она сказала, что беременна.
— А потом отобрал? — В глазах Люциты появился испуг.
— Нет. Это ожерелье я купил у того же самого человека, у которого выкупил и твои украшения. Люцита, ты можешь мне что-нибудь об этом сказать?
— Но я… Я ничего не знаю. Мне нечего тебе сказать. Но знаешь что?.. Спроси у мамы!
Зарецкий молчал. Тогда Люцита наконец-то произнесла то, что хотела сказать с самого начала:
— Я одно знаю, Баро, — мама очень сильно тебя любит! Так что спроси лучше у нее. Просто возьми и спроси!
Глава 13
Дотошно расспрашивая Миро обо всех подробностях, Соня сразу же мысленно нащупывала слабые места в линии следствия. Кое-что было для нее непонятно, а значит, могло оказаться полезно. При этом она заставила себя забыть о том, что перед ней сидит ее любимый Миро. Для нее он сейчас был просто подзащитным.
И после разговора с Миро она была полностью готова к беседе со следователем. Ей было что у него спросить. Для начала Соня потребовала у Солодовникова протокол первого допроса Миро, внимательно его прочла.
— Ну? — спросил, не скрывая скепсиса, молодую девочку тертый следователь.
— Вам не показалось странным, что человек, совершивший кражу таких ценностей, принес картину к себе домой? — задала непростой вопрос Соня.
— А что вас в этом смущает?
— Миро — вожак табора, далеко не глупый человек. И вы считаете, что он мог запросто совершить такую глупость?
— Уважаемая адвокат! Оценивать все это будет суд. А мое следовательское дело — собрать улики. И у меня их более чем достаточно!
Но, не получив ответа на свой вопрос, Соня только улыбнулась. Солодовников завелся:
— Ну хорошо, я вам отвечу. С этой картиной он просто не успел ничего сделать. Наверняка решение украсть картины возникло у него спонтанно, после того как астаховский бухгалтер отказала ему в деньгах. Вы же сами при этом присутствовали! Он не готовился к этой краже специально.
— Но если так, то откуда у него оказался тубус? Ведь картина была в нем?
Ефрем Сергеевич открыл было рот, но понял, что на сей раз возразить этой девочке нечего.
— Кстати, могу я взглянуть на картину? — продолжала наступление Соня.
— Можете! — буркнул Солодовников. — Сейчас я за ней схожу. Подождите меня в коридоре.
Идя коридорами Угрозыска в специально охраняемую часть за картиной и обратно, Ефрем Сергеевич старался взять себя в руки и понять, как же ему вести себя дальше с адвокатским цыпленком, только что вылупившимся, но уже таким резким и своенравным. «Ладно, пусть себе копает, — решил он, — Милехин-то действительно вряд ли выкрал эти астаховские шедевры. Просто выпускать его в мои планы пока не входит. А так — пусть уж эта девчонка повоображает себя большим адвокатом».
Солодовников вернулся с тубусом, вновь пригласил Соню в кабинет и положил черную пластмассовую трубку перед ней.
— А отпечатки пальцев с картин сняли? — спросила девушка, аккуратно доставая старинное полотно.
— Сняли-сняли, — усмехнулся следователь. — Не переживайте!
— Ефрем Сергеевич, а у вас лупы не найдется? — спросила Соня, не отрывая цепкого взгляда от лежавшего перед ней холста.
— Найдется. — И Солодовников вынул из ящика стола большую лупу с массивной рукояткой. — В комиссара Мегрэ играете? Или в Шерлока Холмса? — резвился следователь. — А может быть, вы еще и трубку курите?
— Нет, не курю, — отвечала Соня, тщательно рассматривая картину через линзу лупы и особое внимание уделяя ее обрезанным краям. — А не могли бы вы дать мне эту лупу на некоторое время?
— Считайте, что я вам ее уже подарил. На память о вашем первом деле!
…Был целый ряд вопросов, ответов на которые у Сони не было. Но больше всего ее занимал один. Адвокат Орлова не сомневалась в том, что картину Миро подбросили. Но как же преступники, прекрасно понимавшие огромную ценность старинных полотен великого мастера, так легко расстались с одним из них? Так просто Дюрером не разбрасываются!
Оставшись одна, Олеся погрузилась в невеселые раздумья. Отношения с Астаховым зашли в тупик. Он не понимал ее. Больше того, не хотел понимать. Она слишком долго уговаривала себя не замечать этого. Слишком долго мирилась, возвращалась, прощала, старалась забыть, не думать. Но ничего не менялось. И никакого выхода она не видела. Вернее, видела только один.
И Олеся собрала вещи.
…Возвращаясь в свой дом после тяжелого разговора с Кармелитой, на пороге Астахов столкнулся с любимой. В руках у нее была большая дорожная сумка.
— Ты куда-то уходишь? — спросил он, не чувствуя опасности. — А что это за сумка?
— Здесь мои вещи.
— Какие вещи? Ты что, уезжаешь?
— Я ухожу, Коля.
По лицу Астахова пробежала тень.
— Та-а-ак, ну это больше похоже не на уход, а на бегство…
— Я так решила, — тихо сказала Олеся в ответ.
— Подожди, ты не можешь уйти просто так, не объяснившись со мной!
— А что тут объяснять? Вспомни все наши ссоры, обиды, недомолвки… Я устала. Я ухожу.
«Тоже мне Ельцин в Новогоднюю ночь!» — чуть не сорвалось с языка у Астахова, но он сдержался и вслух сказал:
— Подожди! Я думаю, нам надо поговорить. Присядь, пожалуйста.
Олеся села на край дивана, Астахов — на стул.
— Коля, — Олеся начала сама, без предисловий, — просто я понимаю, что мне не место в твоем доме… И в твоей жизни.
— Это неправда, Олеся. Неправда! Да я… Я просто не могу жить без тебя! Без тебя я не справился бы со всеми теми несчастьями, что навалились на меня за эти полтора года!
— Но теперь-то все неприятности уже позади. Жизнь налаживается. И я стала тебе не нужна.
— Но почему ты так решила?! — Астахов уже кричал. — Почему?! Объясни!
— Потому что в твоей жизни, Коля, всегда есть кто-то или что-то важнее меня. Я все время прошу твоего внимания, как милостыни!
— Олесь, но я же бизнесмен! Да, у меня куча дел, куча проблем. Ты же понимаешь, с кем связала свою жизнь!
— Ты — бизнесмен, Коля. А я — женщина. Любящая женщина. И в ответ я тоже хочу твоей любви.
Последние слова Олеся сказала тихо, но всем сердцем, всей душой. И что-то в Астахове дрогнуло. В эту секунду он действительно ее понял.
— Ну что ж, может быть, ты и права. То есть, конечно же, ты права. Но я люблю тебя! Я не могу без тебя! Прости меня, Олеся!.. Ну скажи, что я должен сделать, чтобы все это исправить?
…Уже через десять минут они обнялись. А еще через десять Астахов принес с кухни дымящийся кофе и поставил его перед любимой. Олеся с благодарностью сделала глоток.
— Вкусно? — нетерпеливо спрашивал мужчина.
— Вкусно… — томно отвечала женщина.
— Вот и хорошо! И вообще, все у нас с тобой будет хорошо! Ты мне веришь, Олеся?