я в страшной потере.
К тому же Леонид Вячеславович часто стал погружаться в воспоминания. И вспоминал не только Светку маленькую, Светку школьницу, Светку девушку, Светку беременную. Это-то было естественно. Но вспоминал он еще и все то, что успел натворить в последние годы — интриги, подлоги, похищение Кармелиты Зарецкой. Вспоминал Розауру, Максима. И этот груз воспоминаний, эти тяжеленные гири его грехов тоже не давали ему жить с прежней легкостью.
Нет, нельзя сказать, что Форс раскаивался. Въевшийся в душу цинизм не давал этого сделать. Но и жить полноценно адвокат тоже не мог. Больше того, понимал, что уже никогда не сможет. Леонид Вячеславович не оставлял работы, не оставлял повседневной суеты — это помогало ему иногда забыться, но ненадолго.
И так он свой несчастный век
Влачил — ни зверь, ни человек,
Ни то, ни се, ни житель света,
Ни призрак мертвый…
Часто вспоминал строки из Пушкинского «Медного всадника», при этом одновременно и жалея себя, и посмеиваясь над самим собой.
А главное заключалось в том, что жить Форсу нынче было, в общем-то, не для чего. Раньше у него была дочь — и он старался, делал все ради нее. А теперь…
Леонид Вячеславович перестал бывать в так любимой им раньше «Волге» — лучшем управском ресторане. А обедать предпочитал в кафе на набережной — в том самом, где на разливе пива трудилась Маргоша.
В этот день, зайдя в кафе, он заметил за столиком знакомую фигуру — Олеся с заплаканными глазами чертила какие-то воображаемые фигуры ножом на скатерти. Мира с Астаховым никак не получалось — так, очередное перемирие.
— Позвольте к вам присесть? Если, конечно, у вас не занято?
Олеся подняла глаза — Форса она хотела бы видеть сейчас меньше всего. Но Леонид Вячеславович уже садился, не дожидаясь ее разрешения.
— Вы расстроены? — спросил он. — Могу я чем-нибудь вам помочь?
— А с чего вы взяли, что я расстроена? — вяло пыталась возражать девушка.
— Не обманывайте, я же вижу. Не знаю, как вам, Олеся, а мне всяческие игры ужасно надоели. Глупо это все…
Такое начало разговора с Форсом ее удивило.
— А в самом деле, Олесь, почему бы вам не рассказать мне, что у вас случилось? Кто знает, вдруг дам дельный совет? Все-таки мой жизненный опыт побогаче вашего. — И Леонид Вячеславович невесело усмехнулся.
— Знаете, я как-то не представляла вас в роли жилетки для дамских слез! — сказала она с ехидцей.
— Представьте себе, мне тоже не чужды «души прекрасные порывы».
— И ради меня вы готовы пожертвовать своим драгоценным деловым временем, господин адвокат?
— Нет, деловым временем пожертвовать я не готов, но как раз сейчас у меня выдалось несколько свободных от дел минут. Я просто убиваю время. Мы с вами давно знакомы, Олеся. И вы можете поделиться со мной своими проблемами. А можете и не делиться. В любом случае ни обманывать вас, ни использовать я не собираюсь.
Подошел официант, адвокат сделал заказ.
— Послушайте, Леонид Вячеславович! — начала Олеся, когда официант ушел. — Мы действительно давно знакомы, так неужели вы думаете, что я опять попадусь на вашу удочку?
— Должен признать — вы, к сожалению, имеете все основания меня ненавидеть. — Нотка горечи прозвучала в голосе Форса, но говорил он очень спокойно, как бы не о себе.
— Еще бы! Да я даже с этим Астаховым познакомилась из-за вас!
— А ведь мне казалось, что вы с ним счастливы… — заметил Леонид Вячеславович, приступая к принесенному официантом обеду.
— Были счастливы.
— Вы что же, с ним порвали?
— Очень на то похоже, — вздохнула Олеся.
— Из-за чего же?
— Сама толком не понимаю. Он изменился. У него постоянно какие-то дела, а я всегда на втором месте. Но я же так не могу!
— А вам не кажется, Олеся, что это скорее вы изменились?
— Я? Почему ж это я должна была меняться?
— Ну потому что вы фактически стали хозяйкой очень хорошего капитала.
— То есть из-за денег? Глупости!
— Вы только не спешите на меня обижаться, но большие деньги уродуют даже самых добродетельных людей.
— Это закон Форса?
— Это закон жизни! Поверьте, к сожалению, я хорошо знаю, о чем говорю. Знаю по себе. Большие деньги! Сладкая мечта! Самая соблазнительная вещь на свете!.. Я ведь очень долго был ими просто очарован, загипнотизирован. Обманывал себя, что они нужны мне ради дочери… А на самом деле капитал был нужен не Свете, а мне. А ей нужен был просто я — отец. Но из-за моей погони за капиталом отца у нее толком и не было. А теперь у меня нет ее… Деньги! Деньги!! Деньги!!! Я был на все готов ради них.
— Странно слышать такие признания от вас.
— Просто моя откровенность в обмен на вашу.
Помолчали. Каждый думал о своем.
— Вы знаете, — нарушила паузу Олеся, — может быть, в отношении меня вы и правы.
— Что, с какого-то момента капитал стал руководить вами?
— В какой-то момент мне стал очень интересен этот бизнес. Вы меня понимаете?
— Вы даже не представляете, насколько хорошо я вас понимаю.
— Ну что ж, по-моему, мы поняли друг друга впервые за все время нашего долгого знакомства.
Они даже слегка улыбнулись друг другу и вскоре разошлись в разные стороны.
После большой утренней репетиции детей Розауры привезли в табор, накормили обедом и уложили спать в их палатке. Только Васька, как самый большой, был от дневного сна освобожден и бегал где-то вокруг табора под присмотром Рыча.
Но не спалось и малышам — после репетиции они были не столько усталые, сколько перевозбужденные. Один из мальчиков, шести лет от роду, увлеченно водил карандашом по листку бумаги.
— Смотлите, смотлите! — стал он хвастаться, показывая рисунок, на котором угадывались солнышко, цыганская кибитка, взрослая тетя и пять маленьких детских фигурок. — Смотлите, я маму налисовал! И мы тут все с ней лядышком!
Младший пятилетний мальчик в ответ заревел.
— Что такое? Ты почему плачешь? — спросила его старшенькая семилетняя девочка.
— К маме хочу! — проговорил тот сквозь слезы.
— Ну и что? Я тоже к маме хочу! — отозвался средний.
И только самая младшенькая, которой не исполнилось еще и четырех, молчала, не очень-то понимая, о чем говорят старшие. Она и маму-то толком запомнить так и не успела.
— Что вы как маленькие?! — стала сердиться на маленьких старшая. — Ну как мы маму найдем?
— А я знаю! — заявил вдруг младший из мальчиков. — Нам звездочка путь укажет!
— Точно — как в сказке! — поддержал его средний и вспомнил заученный на репетициях стишок:
Если маму любишь очень,
А не как-нибудь —
Звездочка на небе ночью
К ней укажет путь!
— Ну и где же вы сейчас звездочку найдете? Сейчас же день, светло, — не отступала старшая.
— А мы ночью пойдем! — нашлись братья.
— Ночью? И вы не боитесь?
— Нет, не боимся! — самоуверенно ответил младший.
— Мы ничего не боимся! — не мог позволить себе уступить младшему средний.
— Давай пойдем! — подала голос и самая маленькая, дергая за платьице старшенькую.
Тут в палатку заскочил глава семейства — старший девятилетний Васька.
— Что это вы тут расшумелись? Чего не спите? Куда идти собрались? Что затеваете? Быстро признавайтесь!
Младшие были, понятное дело, недовольны, но признаться во всем старшему брату пришлось.
— Ты, Вася, старший мужчина в семье — вот и скажи: сможем мы маму найти или нет? — сказала сестра, с облегчением передавая Ваське все полномочия и ответственность.
— Вась, ты не бойся — нам звездочка поможет! — загалдели младшие.
— А я и не боюсь! — заважничал Василий. — Только вы про звездочку откуда узнали? Из сказки. А я в сказки не верю!
— Да? А Миро верит — он ведь сам захотел, чтобы мы ее репетировали! — привел неоспоримый довод младшенький.
— Мило плосто так ничего не говолит — он вожак табола! — поддержал его и средний.
— Вась, я к маме хочу! — младший опять готов был разреветься.
— Тихо, не хнычь! — строго сказал старший брат. Ссылка на авторитет Миро Ваську почти убедила. — Ладно, давайте пойдем проверим, есть ли такая звездочка или нет.
— Да? А вдруг на нас звери нападут? — спросила разумненькая старшая.
— А я вас защищу вот этим ножом! — Василий достал из ножен свою гордость. — И никто тогда нам не страшен!
— Но ведь нас не отпустят, — не сдавалась старшая. — А увидят, что мы без спросу идем, — накажут!
— Не накажут, мы ведь поздно пойдем, — старший в семье уже принял решение. — Дождемся, когда все по палаткам разойдутся — и пойдем. Никто не увидит!
Разговор с Кармелитой все не шел у Рубины из головы. И сердце болело за нее. Сначала внучку била жизнь, да так, что и взрослому мужчине мало бы не показалось, — не то что молоденькой девушке. А теперь вот она сама себя ест.
Хотелось чем-то ей помочь, но чем? Как? Старуха не находила себе места, и в конце концов опять приехала к Баро в дом. Вернее, не в дом, а на конюшню.
— …Запуталась ты, моя родная. Запуталась, мучаешь и себя, и других.
— Думаешь, я сама не хочу со всем этим разобраться, бабушка? Но не могу! И ты мне тут ничем не поможешь…
— И все же давай-ка мы с тобой сядем рядком да поговорим ладком. Покумекаем, старая да молодая, может, что-то распутать и получится.
— Ничего мы, бабушка, с тобой не распутаем. Я люблю Миро! Раньше не любила. А теперь чувствую, что люблю! Недавно только это поняла. Как увидела его вместе с другой, с Соней, прямо сердце остановилось!
— А это не самолюбие твое говорит? А то ведь бывает и просто из-за соперничества мужчину на себе женят. Ну чтоб над соперницей возвыситься, хоть любви-то нет никакой и в помине.
— Нет, тут другое, бабушка. У нас с Соней нет войны. Она хорошая — добрая, искренняя… Только не прощу я ей Миро! Ни за что не прощу!.. Злая я, да?