— Нет. Не боялись.
— Ну и сейчас не надо. В прошлый раз вы стояли на сцене впервые в жизни. А сегодня вы уже настоящие артисты. Так что бояться нечего.
— Не то что бы мы боялись. Мы волнуемся.
— Ну волнение, это понятно… все артисты волнуются перед выходом.
— Даже самые известные?
— Даже самые известные! Такие, как Сличенко!
— Понимаешь, Кармелита. — Васька на правах старшего увел ее в угол и там признался: — Нам тяжело оттого, что мамы в зале не будет.
— Ах вот оно что. Послушай, Вася. Я договорюсь и сделаю так, что место, на котором раньше сидела ваша мама, будет свободным. Как будто она вышла на минутку из зала и скоро вернется. Вот с такой мыслью вы и выступайте. Тогда страшно не будет!
Говоря театральными терминами, мизансцена затянулась. Алла и Форс стояли друг против друга. В руке у Орловой был пистолет, направленный в голову адвоката. Форс сделал несколько шагов в ее сторону. Алла нажала на курок, но выстрел не прозвучал.
Леонид Вячеславович про себя улыбнулся: «Неужели осечка? Как говорится, кому суждено загнуться на каторге, не помрет от пули». Он сделал еще шаг, выхватил пистолет из ее рук, спрятал его в карман.
В первое мгновение Алла растерялась. Но потом быстро взяла себя в руки и зло сказала:
— Убили сына, убейте и мать.
Форс устало посмотрел на нее.
— Дорогая Алла. Я вас понимаю. Но и вы поймите меня. Когда вы нажимали курок, я смотрел прямо в дуло и ждал, что оттуда вылетит пуля. Поверьте, ощущение очень неприятное.
— Ну и что? — спросила она мертвенным голосом.
— Да ничего. Просто предлагаю… Давайте успокоимся, сядем и поговорим.
Оба присели. Форс — на диван. Алла же устроилась в кресле.
— Значит, Алла Борисовна, вы намерены меня убить?
— Да. Таким людям, как вы, вообще не стоит жить.
— Угу, хм, понятно, — хмыкнул Форс. — Концепция мстительницы. Зорро в юбке. Хорошо, допустим, вы меня убьете. Но если даже так, то ведь вы тоже станете убийцей. Так чем вы тогда будете лучше меня? Ничем. Вы тоже станете человеком, преступившим закон.
— Нет. Я буду человеком, который не просто преступил закон, но отомстил за гибель ни в чем не повинного человека. Сына. Вы вообще знаете, каким был мой сын?
— Знаю. В свое время я даже защищал его в суде. И спас, между прочим, от большого срока. Он был прекрасным человеком. В чем-то даже прекраснодушным…
— Да. Максим был не приспособлен к этому миру. Я хотела заставить его жить так, как живу сама… и тогда он ушел от меня. И вот что получилось…
Форс понимающе кивнул головой:
— Знаете, у меня с дочерью были те же проблемы… Она занималась живописью, а я ей твердил, что ее удел — исключительно удачное замужество… И вот теперь я… один… Ждать некого. Вот разве что вы пришли. И то неудачно. Повторяю, очень легко отдать приказ убить человека. Но убить самому — это намного труднее…
— А я все равно убила бы вас. И скажите спасибо, что пистолет не выстрелил.
Форс достал пистолет из кармана. Осмотрел его, удовлетворенно хмыкнул, щелкнул какой-то железкой и протянул оружие обратно Алле:
— Возьмите. Берите-берите. Это была не осечка. Вы просто забыли снять его с предохранителя. Но теперь можете не сомневаться. Он точно выстрелит…
Алла взяла пистолет, поднялась с кресла, недоверчиво посмотрела на собеседника.
— Нет-нет, — поспешил успокоить ее Леонид Вячеславович. — Не ждите от меня какой-нибудь каверзы. Оружие в полном порядке. Если вы так уверены, что сможете убить, пожалуйста, стреляйте. Может быть, так будет правильней. И легче. Для нас обоих.
Алла поудобнее обхватила рукоять оружия и подняла его, правда, не вполне решительно.
— Нет уж, так не пойдет, — возмутился адвокат. — Прицельтесь хорошенько. Стрелять так насмерть. Я не хочу быть калекой.
Алла направила пистолет на Форса, прицелилась. И тогда он вновь увидел холодное, но уютное дупло дула.
— Вот, теперь хорошо. Прекрасно! Стреляйте.
У Аллы затряслась рука.
— Ну давайте же. Смелее… Пожалуйста, не тяните. Извините, но у меня тоже есть нервы!
Алла опустила оружие. Глухо произнесла:
— Да, вы правы. Убить намного трудней, чем отдать приказ на убийство.
— То есть вы не будете стрелять?
Орлова ничего не ответила, просто спрятала оружие в сумочку и молча ушла.
Форс понял, что ему суждено еще какое-то время пожить в этом постылом мире.
Выйдя из детской гримерки, Кармелита забилась в какой-то уголок и там всплакнула. Перед глазами у нее стояла одна картина: Соня целует молодого цыгана, а тот довольно улыбается. Но потом она успокоилась: что ж, значит, судьба такая. Просто нужно навсегда забыть о Миро. Вот и все.
Кармелита пошла к своим, предупредила, чтобы никто ни в коем случае не занял место, на котором когда-то сидела Розаура. И после этого собралась домой. Но Баро ее остановил:
— Кармелита! Куда ты, дочка? Скоро представление начнется.
— Да я пойду… мне надо…
Тут и Астахов подоспел:
— А что, тебе неинтересно?
— Почему же? Интересно. Мне просто лошадей надо кормить, поить.
— На конюшне Сашка… Он всегда с этим сам справлялся. Справится и сегодня.
— Не сомневаюсь. Но все-таки будет лучше, если я ему помогу. Главное я уже сделала — сходила к детям Розауры, поговорила с ними… у них все будет хорошо. Я уверена.
— Кармелита, ну пожалуйста, не уходи, побудь с нами, — чуть не взмолился Зарецкий.
— Не могу. Извините меня.
— Дочь, ну останься, хоть ненадолго. Тебе необходимо развеяться, — перешел на тот же тон и Астахов.
— Возможно, — ответила Кармелита, неожиданно жестко. — Но только не здесь, — и добавила, уже мягче: — Вы только не обижайтесь на меня. Ну все, я побежала.
На прощание поцеловала в щечку и Баро, и Астахова.
— До свидания, папашки!
— До свидания, — ответили они дуэтом и проводили дочь взглядом.
Но был и еще один взгляд, который провожал Кармелиту. Тамара! Как только девушка ушла, она достала мобильный телефон.
— Алло! Возвращается, встречай. Нет, повторяю: меня там не будет. Давай делай все и живо сюда. Разговор окончен.
И снова ее взгляд уперся в глаза Антона.
— Мамочка, а что эти твои слова означают?
Этим вечером не только дети Розауры терзались сомнениями в своей гримерке. Груша с Марго тоже места себе не находили. Грушу, впервые собравшуюся выйти на сцену, просто колотило от страха. Казалось бы: вот деревянный пол за кулисами, а вот деревянный пол сцены — никакой разницы. А поди ж ты, никак не настроиться, не взять себя в руки.
Пока Груша тряслась на стуле, Марго измеряла комнату шагами.
— Ты чего, Маргоша? Тоже боишься?
Та наконец-то плюхнулась на диван.
— А?!
— Я говорю, ты чего? Боишься, как и я?
— А… нет. После моей кафешки я ничего не боюсь… У меня другое. Груша, миленькая ты моя, ты Сашку, случаем, не видела?
— Нет. Не видела.
— Точно? Ой. Ну все…
— Что «все»? Он просто остался на конюшне.
— Да?! Вот стервец. Это он мне назло. Вот ведь упрямый какой! Ну ты посмотри, решил мне праздник испортить! И испортил! Таки не пришел…
Груша повернулась к подруге. Казалось, чужая проблема ее саму немного успокоила:
— Да ты подожди, не кипятись. Придет твой Сашка, никуда не денется.
Марго чуть не расплакалась:
— Нет. Он не придет. Я точно знаю. Ну вот… зачем это все, а? Вот! Вырядилась, как дура. Ради кого?
— Красиво…
— Красиво?! Я говорю, а для кого это все? Не придет он! Все напрасно! Не нужна я ему!
— Нужна.
— Не-а. — Маргоша расплакалась по-настоящему.
— Поверь мне. Я Сашку давно знаю. Сколько баб за ним ухлестывало… ни одна долго не задержалась. А вот ты — другое дело.
— Я?
— Да. Поверь мне. Уж я-то знаю.
— Правда? Ну хорошо, а если ты… если ты, вот сказала сейчас, что… ты его, это… ну, хорошо знаешь. Вот тогда ответь мне на один вопрос. Почему он… предложение мне не делает? А?
Груша немного растерялась. Вот так вопрос, как на него ответить, чтобы не обидеть.
— Ну что ж ты молчишь, Грунь! Или я все ж таки недостаточно хороша для него, а? Чего? Чего ему надо то, окаянному, еще?!
Груша посмотрела на нее с полуулыбкой.
— Ты чего на меня так смотришь? Как будто первый раз в жизни увидела.
— Думаю.
— Чего думаешь?
— Ой… думаю я, что ты для нашего Сашки слишком хороша. Да и молода тоже.
— Это как? А?
— Боится он твоей красоты. Понимаешь? Это он сейчас такой прыткий, а как чуть состарится, что тогда?
— Так… все мы когда-нибудь состаримся. Я ж его любого любить буду.
— А вот он думает, что ты его бросишь. А кому старики нужны?
— Ну дурак, а?! Это же надо такую глупость придумать! Ну только приди… Гад любимый!
— А знаешь, Маргоша. — Груша вдруг улыбнулась с какой-то чисто цыганской лукавинкой. — Чудится, может, конечно, я и ошибаюсь… В общем, чудится, что предложение он тебе сделает даже быстрее, чем ты ожидаешь…
Глава 27
А Сашка тем временем занимался женским полом другой масти и совсем иной породы — чистил кобылку Звездочку. И разговаривал с ней, как с человеком.
— Эх, Звездочка ты моя, Звездулечка! Вот ты, наверно, думаешь, почему я здесь постоянно с вами, с лошадьми? Да потому, что довериться вам могу, вы не предадите. Не то что женщины человечьей породы…
Кобылка недовольно фыркнула, как бы заступаясь за свой пол во вселенском масштабе.
— Чего фыркаешь? Не согласна? Зря! Взять, к примеру, Марго! Ничего не понимает. Все время норовит сделать по-своему, все поперек тому, что я говорю. А ведь жене кто голова? Мужчина! Правильно? Вот видишь, тут ты со мной согласна. А она — нет. А ведь каждое мое слово для нее должно быть чем? Правильно — за-ко-ном!
Сашка тяжело вздохнул:
— Но для Марго, к сожалению, вообще, никаких законов не писано.