– Но… я хотел поговорить с ним. Задать вопросы относительно книги. Вы уверены, что он умер?
– Откуда мне знать? Может, жив, может, нет. Он чокнутый.
– Вы не понимаете, – сказал Эдвин. – Это важно. У меня плохое предчувствие. Боюсь… боюсь, эта его книжка запустила череду настолько ужасных и разрушительных событий, что…
– Тебя послушать, так можно подумать, что ты о конце света говоришь.
– Именно, – сказал Эдвин. – Если вы вдруг увидите мистера Суаре, передайте, пожалуйста, от меня пару слов.
Джек тяжко вздохнул:
– Валяй. Что передать?
– Скажите мистеру Суаре, что я его раскусил.
Первой рухнула табачная промышленность. Упала подобно гигантскому мамонтовому дереву – внешне величественному, а внутри трухлявому. Гиганта подкосила неизлечимая сухая гниль, и эта первая жертва стала предвестником последующих событий. Продажи сигарет упали больше чем на семьдесят процентов. Миллионеры разорялись. «Временная аномалия, которая исправится сама собой» вызвала биржевые волнения. Продается! Продается! Продается! Те руководители, которые не выбросились из окон, оставив на тротуаре маслянистые следы с запахом никотина, просто… ушли. По всей Америке акулы бизнеса покидали свои кабинеты, словно пораженные некой заразной формой болезни Альцгеймера. «Ушел на рыбалку», – гласили записки. Ушел на рыбалку.
Выросла популярность газет и журналов. Самодовольные авторы, обманщики нового образца (не будем называть имен, но один из них Джордж Уилл) с важным видом принялись стряпать статьи о том, что, как они и предсказывали, Америка практически за ночь избавилась от табачной зависимости, причем благодаря чистейшей силе воли, а не каким-то там налогам или ограничениям. Представители правого крыла говорили, что эти события подтверждают их точку зрения о священной ценности личного выбора. Представители левого крыла (точнее, среднего – у Америки нет настоящего левого крыла) стояли на своем: вот он, результат многолетней государственной политики, – да такой эффектный! И все им поверили.
Были организованы специальные команды, которые отмывали никотиновые пятна, оставшиеся от руководителей табачных компаний; быстро обанкротились производители табличек «Не курить»; но в основном последствия оказались не столь масштабными, как предсказывали, или боялись, большинство аналитиков.
Затем волна докатилась до производителей алкоголя и нелегальных наркотиков. Кокаина, гашиша, ЛСД. Спрос упал. Это же случилось и с менее серьезными товарами. Снова началась паника. Газеты писали теперь о «радикальном изменении парадигмы в области расходов», но комментаторы все равно не связывали эти перемены напрямую с книгой Тупака Суаре. С их точки зрения, «Что мне открылось на горе» – не причина, а «часть» тенденции. Некоторые называли книгу «последней каплей», «катализатором перемен», но утверждали, что предпосылки возникли раньше. (Теперь они даже рыскали по архивам в поисках этих предпосылок.) Комментаторы заговорили о новой Америке, о новом мировом порядке, о новом потребителе.
И как ни странно, в этот период экономической неопределенности – «время великих грядущих перемен», заявил серьезный хмурый президент по поводу гибели табачной и алкогольной отраслей – пошла на спад и уличная преступность. Конечно, еще можно было найти выпивку или пристрелить случайного прохожего, но дело явно шло на убыль – причем очень быстро. Наркоманы зачитывались книжкой Суаре. Пополнялись группы «Анонимных алкоголиков». Закрывались наркологические центры.
– Черные дни настали, – сказал сотрудник отдела информации одного из крупнейших государственных реабилитационных центров, пользовавшихся большой популярностью. – Мы вынуждены свернуть почти всю нашу деятельность в связи с отсутствием клиентов. Воистину, черные дни.
И через какое-то время некоторые стали подумывать о мести.
Глава двадцать девятая
Эдвин Винсент де Вальв вел машину жены большей частью силой сквернословия. Он ругал и проклинал эту маленькую ленивую двухдверную тварь каждый раз, когда выжимал сцепление и рывками продвигался по бульвару Саут-Сентрал. Вскоре он расширил границы своей злобы и осыпал проклятиями пешеходов, домашних животных и даже кусты. Эдвин ненавидел машину Дженни, ненавидел самодовольство жены и, конечно же, терпеть не мог ее котяру. Слишком уж наглая (машина то есть; котяра же огромный, перекормленный, чрезмерно холеный и ленивый). Желтая машинка Дженни не умела рвануть с места. Ползла еле-еле и не могла взреветь. А Эдвину нравились ревущие машины. И вся она была какая-то дурацкая, даже клаксон. Особенно клаксон. Скажем, тебя подрезали, ты ударяешь по нему кулаком, но его веселое «би-би» совершенно не выражает твои чувства: «Ах ты, сукин сын! Би-би». Все настроение ломает.
Сегодня движение оказалось не столь оживленным, сцепиться было не с кем. Обычно по дороге в супермаркет подстерегают примерно шесть летальных исходов, четыре серьезные травмы и, по крайней мере, один кулак перед носом. Сегодня улицы спокойны. Ни намека на пробку. Солнышко светит, птички поют. Многие люди просто гуляют, что особенно обидно, ведь когда в воскресенье, в четыре часа дня, на середине повтора отличной передачи «Кто тут босс?» женушка посылает вас за шамбалой… елки-палки, просто хочется продираться через пробки, чтобы хотя бы найти оправдание своему раздражению. Однако на улицах – как на коммерческом канале: тишь да гладь. Солнце просвечивает сквозь листву, парочки гуляют, держась за руки. Эдвин заглушил мотор перед торговым центром «Холистический Эмпориум солнечной, здоровой и радостной пищи» (прежде он назывался «Эконом»). Стоянка практически пуста, зато магазин переполнен. Никто не спешит, все спокойно выбирают товары, сдачу не выхватывают, неторопливо идут к выходу. Смотреть противно.
– Живи, люби, учись! – напутствовал охранник с растрепанной бороденкой, когда Эдвин с пакетом натуральной, собранной вручную шамбалы выскочил на улицу.
Какая-то машина стояла вплотную к его автомобилю, мотор не выключен. «Странно, – подумал он. – Стоянка ведь пустая, зачем парковаться рядом со мной?» Из машины вылезли трое в шелковых костюмах и встали, сложив руки на груди.
– Эй! – крикнул Эдвин. – Вы облокотились на мою машину.
Тут появился еще один – с улыбкой на веснушчатом лице, в светлой тенниске, свитер с нарочитой небрежностью наброшен на плечи.
– Привет. – Он шагнул навстречу. – Вы Эдвин де Вальв, верно? Как делишки? Денек шикарный, правда? Прямо-таки жить хочется.
У Эдвина екнуло сердце.
– Разве мы знакомы?
– Я – Джей, как с ди– или О-. – Протянулась рука. Радостное пожатие. – Я, что называется, внештатный ангел-хранитель.
– То есть как? Улыбка стала жестче.
– То есть я – то, что называется «внештатный ангел-хранитель». – Последовало неприятное молчание. Тип смотрел Эдвину в глаза. – Ну, хватит обо мне. Лучше о вас поговорим. Эдвин де Вальв. Женат. Детей нет. Работает в «Сутенир Инк.»… о котором сейчас только и говорят. Живет в доме 668 по Саут-Сентрал.
– Что все это значит? Откуда вы меня знаете?
Улыбчивый человек с веснушчатым лицом и острым взглядом посмотрел через плечо Эдвина.
– Слушайте, Эд… можно вас так называть? Пойдем, поговорим в более укромном местечке. Скажем, на заброшенном складе в порту, где никто не услышит ваших жалобных криков о помощи… – Он хлопнул Эдвина по плечу. – Не парьтесь, Эдвин. Я, вероятно, пошутил. – И понизил голос: – Быстро в тачку.
Они придерживали дверцу. Эдвин было отступил, но один из головорезов шагнул ему за спину, и он натолкнулся на огромную глыбу из мышц, обтянутый шелком холодильник. Головорез положил ему руку на плечо – тяжелую опасную руку.
– Ты никуда не пойдешь, друг мой.
Эдвин перевел дыхание. Согнулся, проскользнул под его рукой и побежал, ничего не соображая, прямо в тупик. Черт! Переулок рядом с Эмпорием здоровой пищи упирался в металлическую сетку. Словно соль особо дурацкого анекдота.
Молча и неторопливо подошли головорезы, словно финал известен, а они просто доигрывают сценку.
– Предупреждаю, – сказал Эдвин, когда его окружили. – Меня чуть тронь – и я весь в синяках.
Глава тридцатая
Очнулся Эдвин в темноте.
Потное лицо пылало, на голове мешок из грубой ткани; он повертел головой, пытаясь его стряхнуть. Мешок не стряхивался. Эдвину стало жутко.
Шаги. Приглушенные голоса. За шею дернули, мешок убрали с головы. Эдвин растерянно заморгал. Впереди – ряд слепящих огней, за ними в полумраке силуэты. Где-то близко шумело море, он чувствовал его запах. Вокруг высились ящики. Он пошевелился – руки оказались связаны за спиной. Попытался заговорить, но в горле пересохло.
– Где я? Взрыв хохота.
– Видал? Это первое, о чем спрашивают. «Где я?» Помнишь, как мы обрабатывали Колоне? Привязываем к его груди клинкерные блоки, уже нахлобучиваем на голову целлофановый пакет, а он все твердит: «Где я? Где я?» Будто это имеет значение.
Новый взрыв смеха. Из тени выступил веснушчатый. Взгляд полон неискренней жалости и сочувствия.
– Мистер де Вальв, примите мои извинения за столь банальное использование тяжелых предметов. Я сторонник более гуманных мер, но жизнь диктует свои правила. Так трудно найти хороших помощников. Особенно сейчас, когда всех понесло исправляться. Сигарету?
– Я… пытаюсь бросить.
– Похвально. Курить вредно. – Веснушчатый зажег сигарету, сделал глубокую, почти трансцендентную затяжку и бросил окурок на пол. Выпустил смертоносное сизое облако. Затем небрежно сунул руку в карман, словно за ручкой, и достал неизменный предмет. Приставил дуло к виску Эдвина. – Скажите, Эдвин, вы азартный человек?
Тот ответил слабым голосом:
– Не особенно. Иногда покупаю билеты мгновенной лотереи, но… – Голос его окончательно угас.
Веснушчатый кивнул:
– Тоже сойдет. Потому что ваши шансы выйти отсюда живым с целыми руками и ногами практически равны нулю. – Он убрал пистолет в кобуру и спросил: – Ну как, теперь закурите?