Стараюсь держаться и незаметно стряхиваю с ресниц капельки.
Орлов смотрит на меня внимательно с мягкой улыбкой. Но…
В его глазах читается грусть, будто он вспоминает что-то давно забытое, но всё ещё болезненное.
– Назар, ты действительно необыкновенный для меня человек. Мне очень приятны твоя забота и участие в моей жизни. Если честно, с тобой я перестала чувствовать себя одинокой и не нужной.
– И это хорошо, Муза, потому что на самом деле я не хочу, чтобы ты чувствовала себя одинокой. – он отвечает тихо, спокойно, уверенно.
И все же я улавливаю в его тоне нотки сожаления.
– Я знаю, каково это – потерять, разочароваться, разбиться о боль и горе.
Молчу, чувствуя, как его слова проникают глубоко в мое сердце, обволакивают меня, даря забытые ощущения легкости и радости.
– Ты заслуживаешь счастья, Муза! – Назар говорит так искренне, что не верить ему невозможно.
– Да, я хочу снова стать счастливой, – выдыхаю в унисон тону Орлова.
– Вот и здорово. Давай и поможем друг другу найти его это счастье, – предлагает Назар уверенно с нотками нежности в голосе.
Слушая его чувствую, как внутри меня поднимается вопрос, который я уже как-то однажды задавала ему.
Подумав немного, поворачиваюсь к Орлову, внимательно смотрю на него и спрашиваю:
– Назар, зачем тебе пятидесятилетняя, беременная от другого мужчины женщина? Любая другая молодая и фертильная была бы счастлива быть с рядом тобой, родить тебе детей.
Он смотрит на меня, и в его глазах вижу сокровенное и настоящее.
– Дети – это счастье, Муза. Я хочу быть счастливым. И мне не нужна любая. Даже молодая и фертильная, – слова Назара звучат так искренне, что я чувствую, как моему сердцу становится тепло, потому что внутри меня начинает таять лед.
Орлов подвозит меня к дому. Открываю ворота, чтобы он въехал на территорию, подальше от любопытных глаз соседей.
Назар помогает мне выйти из автомобиля.
Снова долго смотрит на меня, словно что-то хочет сказать, но не решается.
Через время выдыхает и произносит:
– Муза, я на некоторое время опять уеду в командировку. Если возникнут проблемы или какие-то непредвиденные ситуации, или вопросы, звони безотлагательно Петру.
– Спасибо, Назар, – отвечаю очень тихо, чувствуя, как предательницы слезы подступают к ресничному ряду. – Буду ждать твоего возвращения, а еще сообщений. Пусть всего в два слова: “Все хорошо”.
В этот момент Орлов притягивает меня к себе за плечи и обнимает.
Его объятия крепкие, надежные, горячие. И мне очень приятно и комфортно в руках и у груди чужого мне мужчины. И главное…
Я слышу четкий и ровный ритм его сердца и понимаю: драмы больше нет!
– Будь аккуратнее, – шепчу на прощание.
– Я скоро вернусь, Муза, – отвечает мне Назар, целуя мою руку.
Наклоняюсь к мужской голове и вдыхаю его запах, чувствуя, что тепло и аромат еще долго будет со мной.
И в этот момент я понимаю, что, несмотря на все сложности, все будет хорошо…
Глава 35
До дня боя курантов осталось совсем мало времени. Я сижу в кафе и думаю о том, что елка, которую мне привез Назар, так и стоит на улице в сугробе.
Понимаю, что в этот раз нет у меня настроения ни для елки, ни для праздника. Но…
Солнечный свет, золотистый и навязчиво-яркий, что льётся через высокие панорамные окна, играя бликами на столе, будто насмехается над моим смятением.
Слежу за игрой света, сжимая в пальцах теплую чашку латте. Смотрю на картинку кофейной спирали на поверхности напитка и думаю, что она, как мои сжатые в комок нервы.
Запах кофе, который обычно меня успокаивает, сегодня мне кажется слишком резким. Еще и лёгкий, ванильный шлейф дорогих духов моего адвоката Виктории Вишневой, раздражая меня, подчёркивает, насколько я сейчас “не в своей тарелке”.
– Муза Анатольевна, не переживайте…
Виктория аккуратно кладёт передо мной папку с документами, её маникюр блестит под светом люстры.
Голос Вишневой ровный, как поверхность озера в безветренное утро, но в её глазах читается тревога.
– Сегодняшнее судебное заседание, на мой взгляд, прошло отлично. Все складывается в нашу пользу. Карпович проигрывает.
Киваю, но внутри меня – буря.
И не из-за суда, не из-за этих бесконечных бумаг… Из-за НЕГО. Из-за Орлова.
Мои пальцы сами тянутся к телефону, будто ища спасения. Сообщение от Назара горит на экране: “Муза, береги себя и малышку. Пиши мне. Переживаю за вас”.
Всего несколько слов. Сухих, скупых. Но я “чувствую” их. Прямо сейчас ощущаю, как генерал сжимал телефон, прежде чем отправить сообщение, как его он останавливал себя, хотя хотел написать больше. Но… Не смог. Не стал торопиться…
Отвечаю, и буквы плывут перед глазами: “Спасибо! Я тоже переживаю за тебя. Береги себя!”
И тут же – вибрация. Новое сообщение от Назара: “Ты точно в порядке? Если что-то случится – сразу звони.”
Читаю сообщение генерала в дцатый раз. Сжимаю пальцами телефон так, что под подушечками возникает ощущение треска стекла.
“Чужой мужчина обо мне заботится. А тот, с которым я прожила всю жизнь – нет”, – и этой мысли мое сердце сжимается до размера грецкого ореха и у меня во рту появляется горечь.
С ощущением этой горечи возвращаюсь в клинику. Сев на диван в своем кабинете, пью маалокс и глажу разбушевавшуюся малышку.
Впервые за все годы светлые стены давят на меня, как саван, обволакивая со всех сторон, не оставляя ни единой лазейки для побега.
Немного придя в себя и купировав изжогу, иду на прием, который мне все тяжелее вести. Резкий запах антисептика жжет ноздри, напоминая, что здесь нет места слабости, что любая дрожь в пальцах, любой срыв голоса – признак некомпетентности.
Перед приемом первого пациента некоторое время сижу за столом, стиснув зубы и заставляя себя сосредоточиться.
Вернувшись уже вечером в свой кабинет, пью ромашковый чай и заполняю документы, но цифры и строки от усталости сливаются в одно серое пятно, пока...
– Муза…
От работы меня отрывает голос: низкий, привычный, как старая рана, которая никогда не заживёт.
Узнаю его сразу, даже не поднимая головы.
По моему телу пробегает нервная дрожь и рассыпаются мурашки – не от страха. Нет…
От чего-то более острого, болезненного и ядовитого.
Поднимаю глаза и вижу Карповича. Он стоит в дверях. Его пальцы до белых костяшек сживают портфель, будто это не кожаный аксессуар, а глиняный, который он вот-вот раздавит в пыль.
Лицо Дениса напоминает каменную маску. И только глаза…
В его глазах арктический холод, злоба и раздражение, словно он уже продумал каждый следующий шаг, каждое слово, которое заставит меня сломаться.
– Нам нужно поговорить, – чеканит каждое слово Карпович.
Сижу без движения, будто приросла к креслу попой и ногами к полу.
Мое сердце бешено колотится в висках, глухо, как барабанная дробь перед расстрелом.
– Я не собирался разводиться, – говорит Денис спокойно, но в каждом его слове – сталь. – И уж тем более делить что-то.
Сжимаю кулаки до боли. Ногти впиваются в ладони.
– Поздно, – мой голос тише шепота, но в нем все равно слышны уверенность и сила.
Карпович делает шаг вперед. Воздух между нами сгущается настолько, что его можно потрогать рукой.
– Муза, ты серьезно думаешь, что в нашем возрасте ребенок – это нормально? – его голос шипит, как раскаленное железо в воде. – Нет, Муза, это проблема.
Волна ярости на меня накатывает так резко, что перехватывает дыхание. Как он смеет?!
– Ты даже не пытаешься скрыть, что не хочешь его...
Внезапно тон Дениса меняется. Становится мягким. Фальшивым, как шелк на лезвии.
– Но если ты решила оставить его... я готов смириться. Ради семьи. Ради бизнеса.
– А твоя любовница? – спрашиваю резко, не давая себе передышки, и язвлю. – И тот ребёнок, которого ты так "не хотел"?
Губы еще не бывшего мужа растягиваются в ухмылке, но в глазах – лёд.
– Ну что ж... Есть такая история в моей жизни, – цедит брезгливо Денис и морщится, будто вспоминая что-то неприятное. – Хотя "любовница" – слишком громко звучит. Я бы назвал это временным развлечением.
Меня передёргивает от его тона. Как он может говорить с таким презрением о женщине, которая вот-вот должна ему ребёнка?
– А ребёнок? – сжимаю кулаки, чтобы голос не дрогнул. – Он тоже "временное развлечение"?
Карпович пожимает плечами, будто речь идёт о пустяке.
– Ну да, есть такой... нюанс.
Денис проводит рукой по волосам. По его жесту понимаю, что это его раздражает.
– Но это, Муза, не твоя забота. Ты же сама решила, что наши жизни больше не пересекаются.
Его спокойствие взрывает меня изнутри.
– Ты действительно настолько циничен? – мой голос срывается. – Денис, ребёнок – это не "нюанс"!
Карпович внезапно делает шаг вперёд, и него исходит волна опасности.
– А твой – разве не "нюанс"? Ты хочешь обсуждать мои грехи, забывая про свои? Я не верю, что этот ребенок мой. – шипит он, показывая пальцем на мой живот. Может он от этого мужика, который приходил?
Между нами повисает тяжёлое молчание. Его дыхание горячее, злое. Я чувствую, как учащается мой пульс, но отступать не собираюсь.
– Может и так, – иду ва банк. – Но… Я не прячусь и не называю своего ребёнка "проблемой", – бросаю в лицо мужчину, которого любила больше тридцати лет.
Карпович откидывается назад и смеётся – сухо, без радости.
– Какая разница, как мы это называем? – голос Дениса снова становится гладким, ядовитым. – Главное, что теперь у нас есть... паритет.
Карпович делает паузу, давая мне понять, что все уже сказано.
– Так что давай не будем лезть в чужие дела.
Чувствую, как дрожь бежит по спине, но это не страх. Это ярость.
– Ты ошибаешься, – произношу тихо, но так, чтобы каждое слово дошло до него. – Между нами никогда не будет "паритета". Потому что я люблю и не стыжусь своего ребёнка.