А Таня так и осталась лежать на тротуаре, не веря своему избавлению. Слезы струились по ее лицу, затекая в уши, последнее было очень неприятно, поэтому Таня попыталась приподняться на локтях... В таком положении ее обнаружила Роза Петровна, оказавшаяся поблизости совершенно случайно.
— Боже ж ты мой, живая! — Роза Петровна запричитала, засуетилась, но быстро совладала с собой и помогла Татьяне подняться.
Потом она отпаивала ее на кухне горячим-прегорячим чаем. Не настоящим, конечно, а травяным. Детдомовцы еще прошлым летом собирали в полях целебные травы, оттуда и чай. Таня молчала, а Роза Петровна, напротив, говорила очень много, что девочек на улице обижают и грабят те, кому не хватает ни ума, ни смелости осуществить себя в чем-то достойном. Таких людей можно только пожалеть. Однако добавила под конец: «Это счастье, что только валенки украли». Татьяну вдруг царапнуло слово «счастье». Неужели то, что с ней случилось сегодня, — может так называться? Счастье! Какое же это, оказывается, нелепое и странное слово!
Роза Петровна еще напутствовала Таню, что следующей осенью хорошо бы продолжить учебу в педучилище, например. Фабзавуч — это не для нее, потому что у Тани редкие математические способности.
— Поверь мне, Татьяна, с такой головой можно в жизни многого достичь. Правда, за тобой тянется хвост, я узнавала.
— К-какой еще хвост? — удивилась Татьяна.
— Ты же из раскулаченных. Родителей твоих сослали, поэтому с такой биографией ты... Но не расстраивайся, ты же не виновата. Напишешь отказ от своих родителей...
— Как отказ? У меня же нет родителей!
— Но когда-то же были. Отец и мать Третьяковы, сосланные в Сибирь. Вот ты и напишешь, что ничего общего с ними не хочешь иметь...
Но Таня и так не имела ничего общего с родителями. Она знала только детский дом, это и была ее семья. А что некогда у нее были настоящие папа и мама... Нет, она даже представить себе не могла!
— Ладно, я откажусь. Напишу. Только научите как.
Роза Петровна научила. Письмо опубликовали в газете, Таню тут же в комсомол приняли, а там учебный год завершился, и директор детдома Борис Мефодьевич лично стал думать, куда бы Таню на дальнейшую учебу пристроить. Роза Петровна за нее все пороги обила.
Но тут детдомовцам велели собираться в обратный путь, потому что советскую территорию очистили от фашистов. Пора было отправляться на родину. И этот обратный путь почему-то гораздо больше походил на бегство, нежели дорога в эвакуацию. Может быть, Таня в жизни смыслила уже гораздо больше, чем до войны, а еще успела прикипеть к молотовскому детдому, Розе Петровне, уральскому климату, производственным мастерским, школьным партам, матрасам, набитым мочалом, физиологической норме питания — пять граммов сахара, десять граммов масла, тринадцать граммов лапши, еще сколько-то граммов муки...
И пейзаж за окошком поезда уже не резал глаз новизной. Перелески, убогие деревеньки, тыловые, но тронутые разрухой; на полустанках военные с неизменной папиросой в зубах, безногие инвалиды, одинаковые старухи в мужских пиджаках. И все же повсюду на протяжении долгого пути жизнь текла своим чередом. Сновали воробьи, ничего не знавшие о войне; драные коты, промышлявшие на вокзале, валялись в пыли, грея бока под редким солнцем; вороны орали во все горло, пересказывая друг другу сводки информбюро. Что-то вроде радости сквозило в их надрывных криках, и это даже раздражало Таню, потому что она не могла заставить себя радоваться возвращению, хотя вокруг все именно радовались: «Домой! Мы едем домой!». А куда домой? Дом остался в Молотове.
5.
— Ладно, Тань, беги домой! Мне ж завтра к восьми на смену. — Миша Веселов, скомкав шапку и чмокнув Таню на прощание в щечку, дунул на последний автобус.
Домой — означало в общежитие педтехникума, которое находилось от остановки в двух шагах, так что ничего страшного не было в том, что Миша оставил ее одну на темной улице. Вечерами шпаны в округе шастало немало, но Мишу тоже можно было понять: рабочий человек, живет на заводской окраине, да и мать у него, по рассказам, строгая. Таня с ней так до сих пор и не познакомилась, потому что боялась.
Едва только увидев Мишу Веселова на танцах в ДК под Новый год, Таня отчего-то решила, что с ним можно запросто сойти с ума. Как именно это делается, она сама точно не знала, но от такого открытия даже прикусила нижнюю губу и охнула про себя: «Как же он мне нравится-а».
Миша Веселов улыбался задорно и открыто, причем целому миру. Миша нравился не только Тане Третьяковой, а вообще абсолютно всем девчонкам. И все девчонки мечтали, чтобы он пригласил их на медленный танец. Он и приглашал всех по очереди, Таню тоже пригласил, и она очень смутилась. В основном потому, что она была в чужом платье. Девчонки в общежитии любили одеждой меняться, а у Тани нарядного платья не было. У нее вообще было всего одно платье, коричневое в клеточку, которое ей еще в детдоме выдали. Естественно, его у нее никто не просил поносить, но на танцы идти в таком платье было крайне неприлично. Поэтому Таня выклянчила у Зины Белогуровой зеленое платье, которое Зине к тому же было немного мало, а Тане как раз. И вот, когда Миша пригласил Таню на танец, она запереживала, что, может, Мише понравилось исключительно платье, а не она сама. Нет, правда интересное платье, да еще с бахромой по подолу. Миша еще сказал, что она очень похожа на елку, и Таня весь вечер думала, это хорошо или плохо, ну, когда ты на елку похожа. Но поскольку Миша подробно расспросил, где она учится и где живет, Таня решила, что хорошо.
Впрочем, этот вечер так и закончился ничем. Миша куда-то исчез, остальные парни тоже рассеялись, девчонки отправились в свое общежитие пить чай с сушками, зеленое платье вернулось к Зине Белогуровой, и робкая надежда на что-то лучшее растворилась в морозном воздухе. Да и если хорошенько подумать, чего лучшего-то Тане приходилось желать: война кончилась, учиться она поступила, ее даже хвалили и ставили в пример... Это она так себя уговаривала, пытаясь не думать о Мише.
На праздники девчонки разъехались по домам, а ей было совершенно некуда ехать и некуда идти. Зато она спала вволю, оставшись в комнате совершенно одна, и книжки читать никто не мешал. Очень странным это казалось — остаться в одиночестве на несколько дней. Такого еще никогда не случалось, чтобы она оставалась в комнате совершенно одна. Проснувшись среди ночи от яркого лунного света, бившего прямо в окно, она даже поднялась, походила туда-сюда по комнате, посмотрела в окошко на заснеженный двор, снова залезла под одеяло, но так больше и не заснула от всей этой странности отсутствия чужого дыхания.
В тумбочке у Зины Белогуровой хранились журналы мод, которые она иногда одалживала девчонкам, хотя никто ничего не шил, а все только рассматривали. Теперь Таня вспомнила про эти журналы. Брать их без разрешения было нехорошо, но ведь она только посмотрит картинки и положит на место, Зина даже ничего не заподозрит...
Она включила настольную лампу, осторожно, как будто опасаясь кого-то разбудить, открыла тумбочку Зины и на ощупь взяла сверху первый попавшийся журнал. Потом вернулась в свою постель и — утонула в картинках. Она была уверена, что если прочтет этот журнал от корки до корки, включая инструкции к выкройкам, то станет такой же, как эти нарисованные тетеньки, у которых из прически не выбьется ни один волосок, а носочки целый день сохраняют первозданную белизну. У нее будет такая же осиная талия, стянутая ремешком, изящные щиколотки. А воротничок, вышитый вручную, подчеркнет гибкую шею... Но — все это будет, когда она окончит техникум, станет учительницей и выйдет замуж. Почему только преподавательницы из техникума одевались гораздо проще, чем на этих картинках, хотя все были замужем и могли купить себе отрезы на такие наряды? Таня всерьез задумалась. А с утра решила прогуляться, потому что дома делать было совершенно нечего. И даже рассматривать журналы ей порядком надоело. Вдобавок, кажется, в них все было неправдой.
Ночной заморозок прихватил ветки инеем, и они застыли, точно фарфоровые, боясь растрясти свою хрупкую мимолетную красоту. шлепками туши на снегу чернели вороны, Тане даже стало немного обидно, что она совершенно не умеет рисовать, вот ничего не получается у нее, как ни старайся, она только в математике и сильна. На всякий случай подсчитав ворон, Таня двинулась дальше, к железнодорожному мосту, а вернее — просто куда глаза глядят. И снова ей было очень странно вот так гулять в одиночестве, без какой-либо цели.
По мосту прогромыхал длиннющий товарняк, заглушив собой весь остальной мир. И пока колеса наверху отсчитывали мгновения жизни, Таня не решалась зайти под мост, а так и стояла, зажмурившись, как будто опасаясь, что опоры не выдержат тяжести состава и вот-вот обрушатся, но на сей раз обошлось. Шум колес отдалился, и, распахнув глаза, Таня заметила Мишу на противоположной стороне дороги. Нет, это точно был он, и в тот момент она даже задумалась: что он делает здесь один ранним утром? Девчонки же рассказывали, что Миша живет на заводской окраине, очень далеко отсюда...
— Миша! — она кинулась через дорогу к нему, как к старому знакомому. И только в самый последний момент спохватилась: а вдруг он ее не помнит? Мало ли с кем он танцевал в тот вечер в ДК.
— А-а-а... — неопределенно протянул Миша. — Ты... Ты откуда взялась?
— Так я же тут живу в общежитии! Я тебе рассказывала... — Таня стушевалась, потому что Миша явно не помнил, ни кто она, ни тем более что она там ему рассказывала.
— Тебя, кажется, Таней зовут! — Миша наконец осознал происходящее, и Таня обрадовалась, что он назвал ее по имени, что само по себе было необычно. Ну, что Миша Веселов все-таки ее не забыл. Хорошо, что они встретились именно на улице, потому что Зина Белогурова увезла домой свое зеленое платье, а Таня с утра влезла в свое сиротское, в клеточку. Оно вдобавок ко всему стало ей коротким — кажется, Таня еще немного вытянулась. На физкультуре она стояла первой и лучше всех прыгала в длину, потому что ей и прыгать почти не приходилось, такие у нее были длиннющие ноги. Физрук как увидел, так даже присвистнул: «А ты, милая, учебным заведением не ошиблась? Зачем тебе наука вообще? Займешься баскетболом...» Ну, в том смысле, что спортсменам нынче зеленая улица, и можно страну за просто так объездить, да еще талоны на доппитание дают. Но Таня не хотела заниматься баскетболом. Ей представлялось это вообще крайне некрасивым, когда девушки скачут по залу, как лошади. Да и какой смысл ловко закидывать мяч в корзину? В этом, что ли, достоинство человека?