Ей очень хотелось рассказать обо всем этом Мише, но он уже спросил:
— А ты почему не уехала? Каникулы же.
Таня пожала плечами:
— Некуда мне ехать.
— Что так? Никто не ждет или...
— Детдомовская я. Вот, в общежитии дали комнату...
— Соседки небось разъехались? — быстро подхватил Миша.
— Разъехались.
— Так это же как хорошо! — обрадовался Миша.
— Почему?
— Пойдем сейчас к тебе, выпьем. Я тут шкалик заначил. — Миша вынул из кармана бутылочку. На этикетке большими буквами было написано: «Водка».
— Ой. — Таня вздрогнула.
— Чего «ой»? Еще скажи, что ты водку не пьешь и парней в общагу не водишь.
— Не пью и вообще... — Таня засомневалась, а то ли она говорит.
— Что вообще? Ты же детдомовская, видали мы таких в ФЗО.
— А я не в ФЗО, я в педтехникуме учусь, между прочим.
— Да одна малина... Нет, ты серьезно водку не пьешь?
Таня замычала, отрицательно мотая головой.
— Ладно, так бы сразу и сказала.
— А я и сказала.
Миша наконец посмотрел на нее с интересом.
— Странная ты. И такая высокая, почти с меня ростом.
— Меня в баскетбол приглашают, — сказала Таня, потому что больше не знала, что сказать.
— Да ну его в баню, этот баскетбол, — ответил Миша. — Все вокруг агитируют за спорт, как будто больше нечем заняться. Несерьезно это. Нет, если ты, конечно, хочешь...
— Я не хочу. Я лучше книжку какую-нибудь почитаю.
— Работник умственного труда? Интеллигенция вшивая?
— Почему вшивая? — Тане вспомнилась детдомовская короткая стрижка, и она вздрогнула.
— Ну так говорят. Вшивая интеллигенция. Вшивая — потому что вместо того, чтобы что-то такое сотворить, все репу чешет. А правильно ли это? А вдруг неправильно?
— Ладно, доставай свою водку, — неожиданно для себя сказала Таня.
— А чего вдруг? Ты же не пьешь. Или замерзла?
— Замерзла, да. — Таня поняла, что в самом деле замерзла. Ботиночки на ней были легкие, а других не было.
— Так, может, к тебе пойдем? Тепло, и закуску сообразишь.
— Нет у меня никакой закуски, из еды только сушки остались.
— А-а, ну так бы сразу и сказала.
— Так я сразу и сказала.
— Ла-адно. — Миша подцепил зубами сургучную пробку шкалика. — Это хорошо, что ты такая высокая.
— Почему?
— Потому что мы с тобой как будто на равных пьем. Одного роста, ну.
Таня боязливо поднесла бутылку ко рту. Как же вот такое могло случиться, что она преспокойно распивает водку под мостом с Мишей Веселовым, с которым они едва знакомы? Однако первый же жгучий глоток выгнал из головы все прочие мысли, кроме одной. А именно, что с Мишей можно сойти с ума. С ней это и случилось.
А больше в тот день ничего не случилось. Миша залпом осушил бутылку, а пустую тару отправил в карман. Таня отметила про себя, что за пустую бутылку дают пятьдесят копеек. И эта мелочь была тем более важной, что у нее самой денег не было ну ни копейки, не хватило бы даже на картофельные драники в столовой техникума. Они были, конечно, дешевенькие, но сладковатые, потому что делались из мерзлой картошки. А стипендию она потратила еще в праздники, купила на Новый год целую селедку с икрой и флакончик духов «Персидская сирень», источающий дурманящий аромат. Духи, несомненно, были совершенно безумной покупкой, но Таня решила, что, если не совершать безумных поступков, у нее никогда и не будет этих духов... Голова закружилась, и она плохо помнила уже, как они расстались с Мишей под этим мостом, как она добралась до своей общежитской комнаты и рухнула на кровать. К полудню комната совсем выстыла. Нужно было наколоть во дворе дров и затопить печь.
Потом каникулы кончились, и жизнь потекла своим чередом, ограниченная техникумом, библиотекой, столовой, общежитием, изредка — кинотеатром и танцами в ДК. На танцы Таня ходила в основном ради того, чтобы встретить Мишу, но он там больше не появлялся. Она как-то видела его еще раз на том же месте, под мостом. Обрадовалась, но он только молча кивнул ей и прошел мимо, даже не остановившись. И только ближе к весне, когда по февральской оттепели снег набряк и пожелтел, а в воздухе запахло свежими огурцами — хотя никаких огурцов, конечно же, не было, — Миша совершенно неожиданно возник у нее на пути, когда она под вечер возвращалась в общежитие из библиотеки с пачкой книжек, перевязанных бечевкой. Шагала она осторожно, чтобы эти книжки не уронить, старательно минуя лужи. Миша окликнул ее:
— Эй! — даже не назвав по имени.
Таня вздрогнула. Миша приблизился. От него тянуло перегаром.
— Таня! — обрадованно сказал Миша, и Таня тоже обрадовалась, что он все-таки помнит, как ее зовут.
— Здравствуй, Миша, — ответила Таня, хотя перегарный дух ей вовсе не нравился.
— Пойдем, может, погуляем, — предложил Миша.
— Мы вроде и так гуляем. То есть я домой из библиотеки иду.
— Ишь ты, — хмыкнул Миша. — Девушка с книгами. Картина, кажется, такая есть, если я ничего не путаю.
Таня пожала плечами.
— Голодная небось? — спросил Миша.
Таня смешалась: она действительно была голодной. То есть не то чтобы совсем, но легкий голодок ощущала почти всегда.
— Давай зайдем в рюмочную, что ли, — предложил Миша. — Там пельменей можно поесть.
Таня сглотнула слюну и лихорадочно кивнула, хотя, может быть, это было совсем даже неприлично — соглашаться на эти пельмени в рюмочной.
— Премию вчера выписали, вот я и гуляю, — объяснил Миша. — Я же рабочий человек.
Но даже если бы Мише и не выписали эту премию, Таня все равно бы за ним пошла куда угодно, лишь бы руку ей протянул. Таня шла в эту рюмочную рядом с Мишей и размышляла, что он из тех мужчин, которым хочется безусловно верить. Ведь если Мише не верить, тогда кому же еще? Нет, в самом деле, кто бы из парней вот так взял и предложил бы ей поесть пельменей? Живот у нее всосался внутрь и почти прилип к хребту. И когда они зашли в эту закусочную, Таня, даже не дождавшись пельменей, отщипнула от куска хлеба, выставленного на стол.
— Голодная, я так и знал, — зафиксировал Миша. — Чем вас, студентов, вообще в столовой кормят?
Не дождавшись ответа, потому что понял, что Тане стыдно честно ответить на этот вопрос, Миша продолжил:
— Вот я после седьмого класса пошел на завод, чтоб свою копейку иметь, а не то зубы на полку. Батя у меня на войне погиб, мать сразу сказала, что денег нам не хватит десятилетку окончить. Она на почте работает, откуда у нее такие деньги? А на заводе платят неплохо по сравнению с почтой-то. Вот ты на учительницу выучишься, да? А ты знаешь, сколько платят учителям?
— Это даже совсем не важно, — ответила Таня, уминая пельмени. Для нее теперь ничего важнее этих пельменей и не оставалось.
— Да как же не важно? — Миша ловко хлопнул рюмку водки, запивая пельмени. — Ну, я тебе водки не предлагаю. На голодный-то желудок.
Напрасно. Таня сейчас бы от рюмки не отказалась. Если бы Миша предложил, конечно. Почему-то он выглядел таким человеком, с которым совершенно не страшно пить водку — ни под мостом, ни в забегаловке. Но почему Миша производил именно такое впечатление, она даже себе объяснить не могла. И тем более она не задумывалась, что же такое случилось, что Миша решил ее угостить.
От пельменей она раскраснелась и будто немного опьянела. До такой степени, что даже оставила в закусочной связку книг, чего прежде в принципе не могло случиться. Однако все же случилось.
Так они стали с Мишей дружить. Водки он ей больше не предлагал, видно, понял, что ее интересуют более высокие предметы, однажды даже пригласил ее в театр на спектакль о сплавщиках леса. Ну, там, про сложности выполнения плана и производственную любовь. Таня опять выклянчила у Зины Белогуровой платье, правда, уже не зеленое, а красное. И оно оказалось ей чуть маловато, выходит, Таня с зимы слегка поправилась, Зина даже спросила: «А ты не беременная?» Ей самой Миша нравился и другим девчонкам тоже. Поэтому они, наверное, ожидали, что Миша бросит Таню с ребенком, и тогда Третьяковой точно конец. Потому что у нее на свете нет ни одной родной души, а техникум она еще не окончила, ну и куда пойдет с дитем?
Таня тогда ничего не ответила Зине, только плечами передернула, но на перемене подошла к портрету Сталина, который висел в столовой, и мысленно обратилась к нему: «А вот что, если...» Их так учили в техникуме, что в любой ситуации нужно равняться на товарища Сталина, как бы он поступил. Когда Таня ходила в школу на практику, дети в классе приветствовали ее хором: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Хотя товарищ Сталин, безусловно, не бросил бы беременную девушку, стыдно даже о таком спрашивать. Поэтому Таня смутилась собственных мыслей и быстренько отошла от портрета.
Потом, Таня же не была беременная, вообще ничего такого у них с Мишей не было. Просто она устроилась подрабатывать посудомойкой в кафе «Одуванчик» и по вечерам подъедала за посетителями, вот и нарастила бока. Случались такие клиенты, что назаказывают себе и первое, и второе, и три салата. А сами сразу накачаются, и блюдо нетронутым остается. Ну или почти нетронутым. Так, сбоку вилкой поковыряют. Что же, хорошую еду в помойное ведро отправлять? Хоть бы свиней держали при этом кафе, вон как у них в детском доме, там все в дело шло...
На этом спектакле про сплавщиков Миша хохотал так, что с заднего ряда на него шикали: «Не мешай смотреть!» — причем Таня никак не могла понять, что там такого смешного, и Миша ей в тот день даже разонравился. И можно было вообще на этом дружбу закончить, потому что они с Мишей только целовались, и больше ничего. Но потом, после спектакля, Миша, распаленный искусством, пошел Таню провожать до общежития, и когда они уже дошли — ну, там дровяные сараи стояли во дворе, — так вот, Миша ее в закутке к стенке прижал и лапать стал через пальто, да так грубо еще, что она чуть не закричала. Но тут же подумала, что это, наверное, хорошо, когда парень к ней пристает. Значит, любит, наверное.