А потом какая-то бабка из-за сарая вывернула, за дровами на ночь глядя пошла. И как заголосит: «Ах вы, охальники! Нашли место лизаться!» Только тогда Миша от нее отлип, вздрогнул, у него даже ушанка на затылок сползла и на землю упала.
— Ладно, Тань, беги домой! Мне ж завтра к восьми на смену. — Миша Веселов, подняв шапку и чмокнув Таню на прощание в щечку, дунул на последний автобус.
Таня подумала, какое же это счастье, что Миша Веселов ее любит.
6.
Миша так и ходил на смену к восьми, а возвращался поздно вечером, ужинал, слушал по радио последние известия, курил на кухне в форточку и ложился спать. По выходным долго валялся в постели, вставал опухший от сна, сразу брался за сигарету, а после обеда, случалось, выпивал с приятелями. Хорошо, хоть ближе к ночи не буянил, а тут же отрубался, едва рухнув на постель.
Мать его Галина Ивановна в такие моменты, отвернувшись к печке, повторяла, словно молитву: «Сын-то у меня отличный, отличный...» Это означало, что не ту женщину сын в родительский дом привел, ох не ту.
Таня знала, что свекровь сразу ее невзлюбила, хотя Таня старалась ей понравиться. Не грубила, от домашней работы не отлынивала, даже перед самыми родами дров наколола и тяжелый бак с водой на плиту подняла. И когда Васька родился, не пыталась сослаться на то, что не высыпается. Галина Ивановна с утра на работу соберется, накажет, что нужно сделать к ее приходу: «Ты-то вон не работаешь», а Таня и вертится между плитой и ребенком. Три месяца Ваське исполнилось — пришлось в ясли отдать, сама на работу вышла — учителем младших классов. Благо школа через дорогу была. Уроки кончатся, три минуты — и дома. Только как свекровь со своей почты возвращалась, спокойная жизнь кончалась. Даже тетрадки Тане, Татьяне Петровне, проверять мешала: «Чего расселась? Заводы стоят, а она...»
Какие это заводы у них в городе стояли? Вроде все работали с утра до ночи, некоторые не останавливались и ночью. Мише вон иногда приходилось в ночь выходить по производственной необходимости. Таня ему еще обед с собой заворачивала, то есть не обед, а что там ночью едят.
А Галина Ивановна знай себе пилила. Знаешь что, милочка? Ты обязана кормить моего сына нормальной едой, а не этой дрянью! И тоже мне нашла работу: в тетрадках искать ошибки. Три плюс два равно пять, а не шесть. Эдак бы и я тоже могла, чай грамотная. Еще за такую ерунду деньги плотют. Вот до войны-то жили: отпахал смену, пришел домой, поел и на танцы бегом. А сейчас одни бездельники. И искусство страшенное — ты что за картину такую на стенку повесила? Что такое на ней нарисовано? Вот раньше фарфоровую статуэтку поставишь в буфет — и красота, а сейчас что?
Картина, положим, Татьяне очень даже нравилась. Она называлась, кажется, «Утренний натюрморт»: чай в граненом стакане, полевые цветы в вазочке, металлический чайник на ножках — таких давно не выпускали, — два вареных яйца, одно с золотинкой, другое с серебринкой. Вроде ничего особенного, но Тане отчего-то казалось, что эта картина дышит настоящим счастьем. Это когда проснешься утром и радуешься, что целый день еще впереди.
Ведь если задуматься — для чего мы живем? Почему тянемся к красоте? Таня искренне верила, что искусство делает людей лучше. Так, по крайней мере, ей объясняли еще в школьные годы. Но теперь она стала догадываться, что искусство — далеко не такая уж сильная штука, потому что еще не каждого исправит. Конечно, вкусы у людей могут быть разными. Кому-то нравятся милые котики на открытке, кому-то — простые цветочки, кому-то — портреты современников, но все же каждый человек стремится украсить мир вокруг себя, чтобы самому сделаться лучше, что ли. Или все-таки нет?
Даже взять, например, Мишу Веселова. Совсем недавно Таня была уверена, что любит его и что он ее тоже любит, хотя он ей ничего такого не говорил, просто однажды сказал: «Пойдем распишемся». Если люди решили пожениться, значит, они любят друг друга, иначе зачем это все? А сейчас они вообще редко о чем-либо говорили, ну разве что о том, что Ваське нужно валеночки на зиму купить. Иного разговора не получалось. Первое время после свадьбы Таня еще надеялась, что вот они еще немного поживут вместе, и тогда наконец наступит оно — семейное счастье. Но чем дальше катилось колесо их семейной жизни, тем меньше оставалось надежд и простого понимания, что вообще такое эта семья, а тем более счастье.
Иногда она ждала его с работы, боялась: а вдруг не придет, поглядывала на часы. А другой раз смотрела на него с отвращением: как он ест, зевает, чешется... И куда подевалась его солнечная улыбка? Она не могла ответить на этот вопрос. Миша если и улыбался, то криво, с насмешкой. Иногда ей хотелось выгнать его. Просто устроить скандал, обругать нехорошими словами, поцарапать ему лицо и выкинуть вещи на улицу, но ведь это был его родной дом.
Галина Ивановна зудела, что Таня детдомовская, поэтому и не понимает, как нужно семью строить и как в ней себя вести. А как, скажите, себя вести, если муж с ней даже разговаривать не желает, не то что там по хозяйству помочь? Ну да, как же, он мужчина, он деньги в дом приносит. С утра до ночи на заводе вкалывает, надо же когда-то и отдохнуть трудящемуся человеку, а тут ты со своими расспросами...
Галина Ивановна придумала еще колыбельную Ваське петь каждый вечер:
Курля шурля — голова лохматая,
Курлы шурлы — лапти подратые.
Спи, дитя, в своем ты месте,
Коли конь лихой на месте.
Щеколды болды колды —
Побежит баран сюды,
Прибежит да забодает —
Нашу Таню в лес отправит.
Нашу Таню не ищи,
Ей туды сукно тащи.
Будет Таня крепко спать
И твой сон оберегать.
Спи, дитя, и не зияй,
Спи, глаза ты закрывай.
Чтобы волк не ухватил,
Ты ложися до светил.
Таня сильно возмущалась сперва: что это за песня такая и почему вдруг Таню отправили в лес? А Галина Ивановна отвечала, что это такая старинная колыбельная, она ее с детства запомнила на всю жизнь. Под нее все дети деревенские выросли, и Васька вырастет, никуда не денется.
Таня только молча ужасалась: страх-то какой! Да разве можно такое ребенку петь? Если когда-то и нападали на детей волки, так это давно прошло. Неужели все родители эту колыбельную своим детям поют? Вдруг да правда? Тогда очень хорошо, что у нее нет родителей, она и страха не знает. Галина Ивановна сперва еще намекала, что она может ее мамой звать, да только у Тани язык не поворачивался никак и губы в это слово не складывались. Ну не было у нее ни мамы, ни папы. А если и были, так она от них давно отреклась.
Васька бабушке говорил: «Ба, я те лю», а Тане вот ничего такого не говорил.
И с родителями своих учеников Таня даже не знала, как разговаривать. Ну, нахватал Квашнин двоек, вызвала она родителей в школу, рассказывает им, что Квашнин полный дурень, до сих пор в столбик считать не умеет. А мамаша Квашнина ей в ответ: «Значит, это вы его не научили, Татьяна Петровна». А у самой губы накрашены. Лучше бы уроки со своим сынком учила, чем перед зеркалом вертеться. Чуть ведь так и не ответила Квашниной.
Случилось однажды, что Таня возвращалась домой поздно вечером из роно. Долго стояла на остановке, замерзла и промокла. Ждала свой третий автобус и в уме перебирала неприятности разные, какие на днях успели случиться... А в конце концов сама не заметила, как громко сказала вслух:
— Да что же это делается, граждане?! Куда пропал третий автобус? Сколько же можно ждать на этой проклятой остановке?!
А другая женщина посмотрела удивленно и сказала:
— Так только при мне два третьих прошли. А ты почему-то ни в один не села. Слепая, что ли?
И еще пара человек ехидно так заулыбались, с подкавыкой. Но Таня действительно не видела, честно не видела, хотя стояла прямо на остановке да еще поминутно глядела на шоссе — не идет ли третий автобус. И вот же она его не видела!
Добралась все-таки домой, рассказала, что с ней случилось, а Галина Ивановна ответила, что это называется «морок», когда ты не видишь того, что под носом. А иногда видишь то, чего нет, потому что попросту хочешь так вот видеть. И Таня еще подумала, что Галина Ивановна, наверное, что-то иное имела в виду, чего Таня якобы не видит.
Ваське три годика было, когда на школьном дворе к Тане подошла какая-то женщина в пестром платочке и кроличьей шубе. Таня сперва подумала, что опять чья-то мамаша хочет разобраться с оценками, но женщина назвала ее Таней, а не Татьяной Петровной, а затем сказала, что ее, то есть Танин, муж Миша Веселов теперь будет жить с ней. Потому что они уже долгое время вместе, еще до евоной женитьбы начали встречаться, правда, выгнала она его тогда взашей за то, что он ей золотое кольцо обещал купить, а сам купил серебряное. Ты, Танька, ему тогда просто на глаза попалась, вот он и женился мне назло. Не веришь? В зеркало на себя посмотри. Будто оборванка с вокзала, а еще учительница, твою мать. Колечко-то еще покажи. Надо же, золотое? Ну, значит, научила я его женщину уважать. Только он все равно ко мне вернулся. Думаешь, на заводе сутками пропадал? Ночами вкалывал? Вкалывал, да только не на заводе. Кувыркались мы ночи напролет, а он еще рассказывал, что ты панталоны с начесом даже летом носишь. Да еще на веревке во дворе их вывесить любишь соседям на потеху...
Женщина хмыкнула, и во рту у нее мелькнул золотой клык. Таня слушала и ничего не понимала, что же такое говорит эта женщина в кроличьей шубке. Какое еще кольцо? Какие панталоны? И что значит «на глаза попалась»?
Она чуть было не бросилась вослед этой женщине, хотела расспросить точнее, что все это значит, но не могла сдвинуться с места. Неужели Миша нагло врал ей все это время? А ведь верно, не случилось между ними ничего такого, чтобы она Галину Ивановну мамой назвала, не стали они родными людьми, несмотря на Ваську. Да и Васька был ее мужу будто чужой, он ведь папку только по выходным видел, а папка ему даже ни одной игрушки не купил, яблочка не принес с получки. Таня и сама не знала, как оно должно быть. Сперва так и думала, что отец должен деньги в семью приносить, а больше ничего не должен. Потом услышала на работе, как молодая русичка хвасталась, будто муж, как премию получил, сразу подарков накупил — и ей отрез на платье, и дочке куклу с белыми волосами. И такая русичка была счастливая, что Таня очень даже удивилась: да неужели же так бывает?