У Айсель был совсем другой характер, в компании она постоянно перебивала его, не давая закончить фразу, пересказывала от него же услышанные раньше байки, истории, анекдоты. От такого поведения жены можно было взорваться, однако Ирфан себя сдерживал и говорил ей:
– Сама расскажи, дорогая, ты гораздо лучше это делаешь.
Она могла вдруг, ни с того ни с сего, взять и бесцеременно и неуместно поправлять мужа. Например, если Ирфан говорил: «Остановившись перед овощной лавкой, они купили килограмм яблок», жена немедленно встревала: «Нет, два килограмма, потому что еще был килограмм апельсинов».
Если он начинал рассказывать историю: «Когда мы в мае поехали к Караипам…», она немедленно перебивала: «Бог с тобой, дорогой, мы были там в последних числах мая, а когда наша поездка завершилась, уже наступил июнь».
И он не мог прикрикнуть, обернувшись: «Послушай, женщина, какое отношение это имеет к моему рассказу?!», хотя просто кипел от злости, а маскировал свое бешенство фальшивой улыбкой.
Теперь по вечерам он спокойно лежал в каюте или на палубе, и, слава богу, рядом с ним не было Айсель, волосы которой лезли бы к нему в рот и нос, а закинутые на него ноги не давали бы пошевелиться.
Думая об Айсель, он начинал твердить: «Я очень ее люблю!», однако если бы подумал еще немного, то понял, насколько сильно ее ненавидит.
Он взял с собой несколько книг, среди которых были «Маска Бога» Джозефа Кэмпбелла и «Власть мифа» Билла Моерса[26], составленная из их интервью с Кэмпбеллом.
Этим утром он прочел там следующие строки:
«Мифы могут формировать ваш мир. Например, чтобы считаться совершеннолетним, нужно достичь определенного возраста. Этот определенный возраст в среднем может быть правильным, но в частной жизни люди могут очень сильно отличаться друг от друга. Некоторые созревают рано и могут достичь совершеннолетия гораздо раньше. У вас должно быть свое внутреннее чувство относительно того уровня развития, на котором вы находитесь. Вам дана только одна жизнь, которую вы можете прожить».
В другом месте книги Кэмпбелл говорил: «Мы придаем большое значение тому, что происходит вокруг нас, и в то же время забываем о ценности нашего внутреннего мира – отсюда происходит надрыв (надлом) в нашей жизни».
Исходя из этих строк, совсем недавно прозревший Профессор, полное формирование которого еще не совсем завершилось, склонен был сделать вывод, что его стамбульское окружение, его прежняя среда, совсем не чувствует своей внутренней ценности. После того, как он разорвал с ними, он стал осознавать это еще более ясно. Всех их интересовали любовные похождения и постельные истории моделей, певцов и футболистов, публикуемые в глянцевых журналах и воскресных газетных приложениях. На телевидении тоже только и твердят, что об этой любви. Все СМИ пестрят голыми грудями, а люди только это и обсуждают. Возможно, в мифологии, о которой рассказывает Кэмпбелл, не хватает этого. Потому что – по мнению Профессора, не Кэмпбелла – люди, особенно жители Средиземноморья, на протяжении тысячелетий в божественной мифологии упрямо создавали одного за другим бесцветные и маловыразительные божества. И уже не осталось божеств, которые могли бы их развлекать, утешать или распускать сплетни. Прежние боги и богини, сидя на горе Олимп, подобно людям, любят, ревнуют, похищают девушек, воюют, наказывают, совершают насилия и проживают тысячи странных авантюр. Подобные приключения бытуют у разных народов, на разных языках, однако в монотеистических верованиях жизнь становится довольно скучной. Бог – един, и даже неизвестно, мужчина он или женщина, он не имеет формы. И, естественно, не вступает ни в какие авантюры. Поэтому люди, следуя старым привычкам, создают для себя новых богов и новых богинь. Ими могут быть и звезды кино, и футболисты, и модели, и политики, и матадоры, и теннисисты. Тысячи журналов публикуют статьи, готовятся сотни программ о том, чем занимаются эти новые боги и богини, кто с кем спит, что ест, где отдыхает. В общем, боги, с одной лишь разницей – с горы Олимпа они сошли на Олимпос Диско[27].
Новые боги и богини, за приключениями которых следят стамбульские богачи, часто происходят из бедняцкой среды. Бедным семьям, живущим в трущобах, которые опутали Стамбул, как спрут, может повезти, и у них родятся длинноногие, ростом в метр восемьдесят, утонченные дочери. Чуть они подрастут, их сбывают на телевидение.
Сначала на экране они выглядят немного запуганными, беспризорными и неухоженными, однако им подкачают губы, приделают силиконовые груди, изменят прическу и придадут товарный вид. Ирфан очень смеялся над тем, как некий газетчик классифицировал их, назвав «длинноногими, с пригородными губами (вместо природными), девушками». Где бы они ни появлялись, обязательно с их плеч соскальзывают бретельки платья и обнажается грудь. Журналисты с выражением большого изумления переспрашивают друг друга: «Ого, ребята, вы это видели?!» А потом хохочут, обнажая вставные в меру крупные и хорошо отполированные зубы. Мужские же божества обязательно должны быть коренастыми, смуглыми, с густыми усами, с кудрями до плеч и восточным акцентом. Вот и смотрят по вечерам под завывание ветра байки про них миллионы нищих мужчин и женщин в полуразваленных лачугах, у чадящих смрадом печей. Уповая на помощь виртуального мира, они вступают в игру, и рукоплещут, и надрывают животы, хохоча, как самые счастливые в мире люди. Профессор мог это понять, однако, считая себя «элитой», воротил нос, не разделяя люмпенских вкусов. Между социальными классами в Турции существовала слишком большая пропасть. Культурная фабрика развлечений работала на потребу низшим классам, рабочим, обслуге, шоферне и т. д. Все следили за богами и богинями в одной и той же желтой прессе, рассматривали их изображения, упивались телевизионными сериалами. В этой стране были богатые, однако не было элитного вкуса и его аккумулирования.
Думая об этом, Профессор эхом вернулся к тезису своей статьи, публикация которой породила много врагов. Турецкая буржуазия не может быть буржуазией в полном понимании этого слова, потому что деньги она заработать может, но не имеет аристократических примеров, способных научить их культуре жизни и привить утонченные вкусы. В европейских романах XIX века грубые буржуа, начавшие получать большие прибыли, подражая благородной знати, заводили дома пианино, увешивали стены салонов картинами, устраивали литературные вечера, приглашали на них известных поэтов и вели долгие заумные беседы. Они понимали, что их дети должны брать уроки игры на пианино, учить латынь, английский и знать мировую литературу.
Как жаль, что теперь, заработав капитал, деревенские мужики не становятся буржуа, а уподобляются люмпенам. Как в русской поговорке: «Поскреби каждого русского – найдешь татарина», поскреби каждого богатого турка – найдешь деревенщину. Профессор знал, что на протяжении шестисот лет существования Османской империи правительством не уделялось достаточного внимания идее создания аристократического класса, потому что доминировала одна династия. Имя ее основателя было Осман, это же имя стало наименованием государства. Если бы имя их турецких прадедов было Али, то в историю они вошли бы как империя Алидов. Чтобы не усиливать клановость, они не женились на турецких девушках, выбирая жен в Италии, России, Венгрии. Едва влияние какой-то семьи начинало усиливаться, как ее ликвидировали, лидеры таких семей приговаривались к смертной казни. По этому поводу даже была издана фетва Шейх-уль-Ислама, гласящая: «Кровь и имущество должны быть чистыми». То, что Османская империя не оставила в наследство класса аристократии, в период Турецкой Республики привело к появлению странной части общества – деклассированных элементов, называемых элитой Стамбула: с карманами, полными денег, однако с пустыми сердцами.
Их сыновья обучались в Америке, но, приехав на лето домой, они, словно каирские танцовщицы, изгибались и трясли животами на праздниках у друзей или в барах. В этих танцах царила женская атмосфера: наклоняясь, парни виляли бедрами, терлись друг о друга и, все в поту, целовались-обнимались.
Профессор ненавидел Стамбул.
Чудо-град
Мерьем и Джемаль вышли из поезда на железнодорожном вокзале Хайдер-паша и испытали те же чувства, которые тысячу лет назад охватывали викингов, крестоносцев, мегарцев и миллионы других людей, въезжающих в Стамбул: это было головокружительное ощущение! Где бы ни ступала их нога, нигде и никогда они не видели ничего подобного!
Вот и у Джемаля и его двоюродной сестры закружилась голова. На протяжении последнего часа поезд шел вдоль берега Мраморного моря по азиатской части Стамбула. Когда он миновал пригородные станции, Мерьем во все глаза смотрела на людей, и в ее памяти отпечатывалось все до самых мельчайших деталей. В вагоне началась ужасная суета: кто-то собирал чемоданы, кто-то надевал пальто или жакет, чтобы поскорее сойти, у дверей выстроилась очередь.
На вокзале Хайдар-паша толпились прибывшие и отъезжающие, встречающие и провожающие. Никогда в своей жизни Мерьем не видела такой сутолоки! Звучали громкие объявления через громкоговоритель, слышались удары гонгов – и все это, включая Мерьем, Джемаль должен был держать под контролем. Люди совсем не обращали на них внимания: кто-то тащил свои вещи в руках, кто-то – забросив на плечо. Джемаль, с детства наслышанный о дурной славе Стамбула, плотно застегнулся до самого воротника, чтобы не потерять последние три копейки, которые болтались у него в кармане. Он зыркал на окружающих так, словно каждый был вором. Мерьем же намного больше занимали прощающиеся, обнимающиеся, бегущие вдоль поезда, машущие вслед ему рукой люди. Когда она видела целовавшиеся в губы молодые парочки, ее охватывало странное волнение. Не обращая ни на кого внимания, влюбленные целовались долго-долго, но никого это не беспокоило.