— Конечно, у нас маленькая квартира, но она очень-очень уютная!
— Что-о? — Я даже подскочила на сиденье. — У нас «маленькая квартира»?!
— А ты что считаешь? — Ёлка делает кривую голову и тонкие глаза. — Тридцать шесть квадратных метров жилой площади — это много? Ведь нас семь человек!
— Ничего не знаю про… квадратные метры, — говорю, — но у нас очень много замечательных и красивых вещей и везде можно пройти!
— А как ты пройдёшь в столовой к окну, если кто-то на рояле играет? — спрашивает Ёлка очень ехидно.
Я расстраиваюсь и сержусь — не знаю, что сказать, как ответить, потому что там действительно не пройти к окну, если кто-то играет на рояле.
— Ну ведь не обязательно к окну идти, если кто-то играет на рояле! — говорю.
— Нинуша! — Ёлка так бывает похожа на Маму, когда говорит «Нинуша». — Мы называем эту комнату столовой, а там на самом деле на двадцати квадратных метрах три комнаты — столовая, папин кабинет и родительская спальня. Да ещё рояль! Мама мне сказала, что только такой замечательный конструктор, как Папа, мог втиснуть в эту комнату столько вещей.
Я чего-то не понимаю, не знаю, что сказать, и поэтому молчу. Ёлка тоже молчит и смотрит в окно. А я думаю: сейчас приедем домой и я всё у Мамы расспрошу, как это Папа взял всё и втиснул в одну комнату, если Ёлка говорит, что это три комнаты?
Думаю о дворце: это так замечательно, что мы сможем туда ходить!
И ещё я думаю о Ёлкином странном вопросе — могла бы я там жить или нет? Я очень люблю нашу квартиру — она большая и замечательная, я бы хотела жить в ней! А дворец можно было бы оставить, как свою дачу… ну так… понарошку.
Когда Папа был маленький, у них была своя дача в Мустомяках.
Но потом она почему-то сгорела!
Папа приехал из Германии
Входит Мама и говорит торжественно: «Сюрприз!» И мы бежим в столовую. А там стол совсем к левой стенке сдвинули — на полу около рояля и Папиного стола огромная куча каких-то коробок и вещей, Папа рядом стоит и улыбается сюрпризной улыбкой. Мы все втроём бросаемся на него, он обнимает нас, а потом здоровается с Бабушкой, почему-то за руку, — потом спрошу у Мамы.
— Мышка, ты с чего начнёшь… смотреть? — спрашивает Папа у Мамы.
Мамочка быстро, но внимательно осматривает кучу и показывает на вторую коробку сверху.
— Вот с этого, — говорит.
— Начинай, — кивает Папа, и улыбка у него становится такая сюрпризная, что я уже просто терпеть не могу.
— Мама, Мамочка! — кричу я. — Открывай скорей!
Мама берёт коробку, ставит её на кресло, открывает, вынимает и говорит тихо и медленно:
— Чер-но-бур-ка!
Бабушка хлопает в ладоши, качается и говорит, по-моему, со слезами, но, может, мне кажется:
— Вавочка, милая, теперь тебе зимой будет всегда тепло!
— И красиво! — добавляет Элл очка.
Вдруг я вижу — а раньше не видела, не заметила — у самой стенки, то есть у стенного шкафа, задвинутое столом, стоит что-то большое. Я подхожу — ой, ой, ой! — это же большой, очень красивый велосипед, но немножко не похож на Папин.
— Папа! — кричу. — Почему он такой… красивый?
— Верхней перекладины нет, — смеётся Папа. — Это дамский велосипед!
И тут же открывает одну из коробок и говорит:
— Девочки! Вам я привёз по два нарядных платья — для зимы и для лета, немножко белья и по паре нарядных туфель. У Мартышки и Анки зимние платья одинаковые — я думаю, они вам понравятся. И ещё, — тут Папа делает загадочное лицо, — есть маленький сюрприз, но этот сюрприз на троих!
Анночка вдруг спрашивает:
— Папочка! А где он?
— Пошли в ванную! — зовет Папа. Он вынимает откуда-то небольшую коробочку — такие бывают из-под шоколадных конфет, у Мамочки есть, — берёт из кучи большую картонку и смеётся: — Пошли!
В ванной Папа часто занимается фотографией, у него есть для этого несколько деревянных досок, он кладёт их на ванну рядом — получается как стол, и на этот «стол» он кладёт картонку — ух, как темно и здорово, сейчас сюрприз будет! — и велит нам:
— Закройте глаза! — Мы закрываем глаза, что-то шуршит, и Папа говорит: — Открывайте!
Ой, ой!!! Мы обалдели все втроём! На картонке лежит очень много разных фигурок — и все они светятся! Мы наклоняемся и разглядываем их: вот это кошка… вот это ягодка… какой-то человечек… жучок… а это… не может быть… я как закричу:
— Па-ро-ход!!!
— Папочка, что это? — умоляет Анночка.
— Это брошки вам на троих, общие, — будете носить, когда захотите, и вечером, в темноте, они будут светиться.
У Папы такой голос, хоть он немножко и притворяется, что ему всё равно, но я слышу — он ужасно радуется!
— А как же их носить? — удивляется Ёлка.
— Сзади у каждой брошки булавка, — объясняет Папа, — открываешь булавку и прикрепляешь куда хочешь.
— Девочки! — прошу я. — Можно, я немножко сейчас пароход поношу, потом вы?
— Можно, можно! — разрешает Ёлка. — А я поношу этого человечка! — Ёлка берёт человечка в руки, разглядывает и говорит торжественно: — Это матрос!
— Папочка! — просит Анночка. — Прикрепи мне, пожалуйста, вот этого жучка! — И она берёт жучка в руки. — Он очень красивый!
Папа прикрепляет слева на груди на платье Анке жучка, мне — пароход, а Ёлке — матроса. Мы смотрим друг на друга — брошки так ярко светятся в темноте! — и мы кричим «ура!». Хохочем и опять кричим «ура!».
Папа открывает дверь и говорит:
— Идите, пусть Мама и Бабушка посмотрят!
Вбегаем в столовую. Бабушка сидит на кресле, Мамочка рядом с ней на стуле, они обе, глядя на нас, ну… на наши брошки, сначала охают, а потом хлопают в ладоши. Входит Папа, он сдерживает улыбку, но она не сдерживается.
— Жоржик, милый! — Мама смотрит на Папу и улыбается, у неё есть такая улыбка и качание головой — только для Папы. — Ты замечательно придумал!
— Вавочка, а теперь ты сделай нам сюрприз, — просит Бабуся и руки к груди прижимает. — В Палате мер и весов в Ленинграде, где мы жили, где работал ваш дедушка, — объясняет она, — мне все говорили: «Надежда Ивановна! Вавочка у вас просто как статуэтка!»
Мамочка смеётся и говорит:
— Девочки, вот вам ваша коробка — идите в детскую, примеряйте, радуйтесь, и ты, Мамочка, с ними, а я пока тут что-нибудь придумаю и позову.
В детской мы раскладываем на Ёлкиной атаманке всё, что Папа нам привёз. Я никогда не видела столько красивых вещей. Вообще-то я никогда не обращала внимания на вещи, особенно на свои, — мне как-то это было неинтересно, и всё казалось одинаковым. Когда меня спрашивали: а какое на ней было платье? — я не могла ответить, не помнила. Потому что мне неинтересно, во что одет человек, а вот что он говорит, мне интересно! Я могу запомнить любое количество текста с одного раза, любое количество музыкального «текста», любой самый длинный разговор — не хочу, но запоминаю. А вот, во что одет человек, не помню — неинтересно. Кроме Мамочки — я знаю и могу подробно рассказать все её платья, туфли, бусы, шляпы, их немного, но они все очень красивые — я ни у кого таких не видела! А Бабушка говорит: ваша Мама украсит любое платье!
И сейчас я разглядываю все эти прекрасные платья, туфли, шёлковые рубашечки и удивляюсь: как я раньше могла не замечать вещи? А Ёлка как будто подслушала мои мысли и говорит:
— Никогда у нас не было таких красивых вещей! Никогда! Только до войны у меня были шёлковые трусики, но они были одноцветные!
Совсем недавно я случайно услышала, Бабушка сказала Мамочке:
— Вавочка, у Ниночки осталась только одна ночная рубашка! Это невозможно, когда воспаление лёгких, она в одной лежит, а другая сохнет. Я из своей ей рубашку перешью.
— Но у тебя одна ночная рубашка! — говорит Мама.
— Посплю пока в старом сарафане — он уже весь как сито, ходить в нём нельзя!
И совсем недавно у нас было только по одному платью.
Когда я очень удивляюсь, я забываю дышать, и сейчас я не дышу — в самом низу моей стопки лежат шёлковые трусики, они в каких-то чудных цветочках, цветных разводах — я даже представить себе не могла, что трусики могут быть прекрасными! Я начинаю дышать, быстро снимаю свои трусики и надеваю эти, прекрасные! Ёлка смотрит на меня, хмурится, потом тоже быстро снимает свои трусики и надевает подарочные — они у неё тоже прекрасные!
Бабушка хлопает в ладоши, прижимает руки к груди, она смеётся, но, как всегда, непонятно — она плачет или смеётся, хотя она, как и все мы, хохотушка.
— А ты почему не надеваешь? — спрашиваю у Анки.
— Я их поберегу! — объясняет Анночка.
— Для чего их беречь? — Ёлка делает кривую голову и тонкие глаза. — Смешно!
— Вот будет праздник — я их надену! — Она так спокойно и уверенно говорит, как взрослая.
— Мамочка! Девочки! — зовёт Мама из столовой.
Мы вбегаем в столовую. Между обеденным столом и Папиным «письменным» стоит Мамочка — я никогда не видела её такой прекрасной!
На ней большая белая, с волнистыми полями и чёрной лентой блестящая шляпа, она как будто сплетена из белых и немножко чёрных лент, моё любимое платье, на шее белые новые бусы, на руках новые длинные белые шёлковые перчатки с чёрными пуговками, левая рука согнута — на ней висит новая чёрная кожаная (так Бабушка сказала) сумка, на ногах новые замшевые туфли на блестящем каблуке, и весь носок у них как будто обсыпан конфетти! Все хлопают в ладоши, я тоже, но я ничего не могу сказать, хочу, но не могу — потому что я не могу найти слов, правильных слов, для моей любви и восхищения!
Мы ложимся спать. Я сижу в ночной рубашке на своей кровати и разглядываю трусики и брошку-пароход, они рядом на стуле. Не буду ложиться, если лягу, сразу засну, а мне ещё хочется всё вспомнить и посмотреть на свои трусики и пароход!
Взрослые часто говорят, что у них что-то не помещается в голове, у меня всегда в голове всё помещается! И сегодня Папка привёз такой замечательный