— И я не пою, — говорю наивно. — Только один дуэт! Скоро мне будет одиннадцать!
Мамочка задумалась, смотрит на меня пристально, что-то решила.
— Хорошо, Нинуша! — говорит вдруг весело. — Ты меня знаешь — поёшь Татьяну последний раз. А после шестнадцати посмотрим!
Мамочка играет вступление, и мы поём: я — Татьяну, она — Ольгу.
Спели. Я Мамочку очень благодарила.
— Да! — вспоминает Мамочка. — Забыла тебе интересный разговор передать.
А разговор у Мамочки был действительно интересный — с Александром Сергеевичем. Сейчас он работает на двух работах — играет в оркестре Большого театра и преподаёт в нашей музыкалке. А с будущего года он будет ещё в Ипполитовском училище преподавать. И он сказал Мамочке, что сразу после моего окончания школы он года на два возьмёт меня к себе в училище, а потом «прямо передам на руки Янкелевичу в консерваторию».
— Вот такие дела! — сказала Мама и посмотрела на меня не как всегда. — А теперь к Мишеньке пойду.
Сижу в столовой, и в голове у меня какие-то завихрения. Вот где действительно «волнения страсти»! Что делать? Я так люблю петь, и все говорят, что у меня хороший голос, даже очень хороший, и редкий — потому что низкий. А в музыкалке все говорят, что у меня очень хороший звук на скрипке!
Я так сижу с этими завихрениями — а я их очень не люблю, эти завихрения, — и вдруг думаю: зачем сейчас об этом думать, мне ещё одиннадцать лет не исполнилось!
А потом, позднее, может, всё само… как-то сделается!
Обманули дурака
Скоро мой день рождения — 20 ноября 1947 года мне будет одиннадцать лет. Мамочка сказала, что у нас есть Папины «обязательные облигации», розыгрыш по ним как раз 20 ноября. И если какая-нибудь облигация выиграет, это будет мне в подарок.
И вот 20-е. Как всегда, всё было замечательно! Утром подарки на стуле — это всё-таки волшебство! Потом мы готовились к приходу гостей — Бабушка испекла много пирожков с разной начинкой, Мамочка сделала салат оливье, а мы с Анкой везде помогали.
А потом Мама посмотрела газету и сказала, что одна облигация выиграла. Сторублёвая облигация выиграла сто рублей — значит, у меня будет подарок — двести рублей!
Мамочка дала мне двести рублей. Я обрадовалась, потому что ещё тогда, когда Мама про это рассказывала, я решила, что, конечно, что-то выиграется — я в этом была уверена, и тогда я всем куплю подарки. И вот сейчас выигралось, и я стала придумывать, какие подарки я всем куплю.
Но надо купить шесть подарков, я понимаю, что двести рублей для шести подарков маловато! Целый день думала, потом решила, что это очень глупо — надо просто поехать в несколько магазинов и посмотреть, что там есть и сколько стоит.
Сначала пошла в магазин на Садовом, где мы Мамочке с Ёлкой чашку покупали. И ходить было нечего — всё очень дорого. Поехала на троллейбусе в Центральный универмаг — там чуть с ума не сошла, два-три подарка можно купить, но шесть — никак не получается. Ещё несколько дней думала и поняла: будет сложно, но время-то идёт! Значит, так: сейчас, пока не придумала ничего умного и правильного, куплю полкило зефира — его все очень любят! — и устроим вечернее чаепитие с зефиром!
Зефир стоит 50 рублей кило — значит, я истрачу 25 рублей, и у меня останется 175 рублей, ничего страшного! И на 175 рублей можно купить всем подарки, главное — хорошо всё обдумать и не спешить. Съездить ещё в несколько магазинов и, глядя на то, что там есть недорогое, но нужное человеку, всё распределить — деньги и подарки.
Купила на Мещанской в коммерческом магазине полкило зефира — и устроили мы вечернее чаепитие. Все сидели, радовались, ели зефир, запивали его чаем и рассказывали интересные и смешные истории.
Мамочка потом погладила меня по голове!
Уже декабрь, каждый день ездить в магазины я не могу — две школы! И я, когда нет музыкалки, всем говорю, что иду гулять, только Анночке говорю, что хочу всем сюрприз сделать к Новому году. Какой — не говорю, слово с неё взяла, что она никому не расскажет, она слово не нарушит, — и еду в магазин. Пока ничего не решила, не получается по деньгам, но ещё до Нового года есть время.
И вдруг в середине декабря вечером за ужином Мамочка говорит, что отменили карточную систему! В школе об этом говорили: карточки отменили — это очень здорово! Но ещё сказала Мамочка, что все деньги, которые есть у человека «на руках», будут обменивать один к десяти.
— Как это один к десяти? — спрашиваю.
— Предположим, было у тебя двести рублей на руках, не в сберкассе, — объясняет Мамочка, — теперь за неделю ты должна их обменять в сберкассе на новые деньги, но дадут тебе не двести рублей, а двадцать. — И Мамочка внимательно на меня смотрит.
— А цены? — спрашиваю и уже волнуюсь.
— Цены прежние, — говорит Мамочка.
Ух ты, какая неожиданность! Нет, гадость какая, думаю. Какое свинство — у меня было 175 рублей, а теперь будет 17,5?
— Так что же это получается? — спрашивает Ёлка и откидывает голову назад. — Изъятие денег у населения?
— Да! — отвечает Мамочка ей спокойно. — Но всех прошу, — и Мамочка смотрит по очереди на нас троих, — обсуждать это только дома!
— Опять людей ограбили! — говорит Бабушка и качает головой.
— Да, ограбили, — говорит Мамочка спокойно, но лицо у неё уже костяное, — и пострадают, как всегда, самые бедные.
— Девяносто процентов населения! — сообщает Ёлка.
А Папа всё время молчал и думал. Потом вдруг говорит:
— Бывали времена и похуже!
Это он про что, думаю? Какие времена были хуже?
Мамочка встаёт и говорит:
— Ужин окончен, все могут выйти из-за стола!
Идёт к себе в спальню, за буфет, а я за ней. Мамочка садится на кровать, берёт меня за руку и говорит:
— Нинуша, не в деньгах счастье! Не расстраивайся, я понимаю, что ты хотела всем на Новый год сделать подарки!
Я просто обалдела — откуда она это знает и как она это поняла?
— Осталось у тебя семнадцать пятьдесят — на это сейчас ничего не сделаешь! Но ты уже сделала самое главное — зефирный ужин! — Мама меня обнимает.
— Я так себя ругаю! — жалуюсь ей. — Ведь я на эти деньги могла столько всего вкусного купить ещё, а я всё думала и думала!
— Больше вкусного, меньше вкусного — не важно! Важна твоя любовь ко всем. Иди, родная, уже поздно!
Мишенька спит, Бабуся на кухне, а мы с Ёлкой ругаем «тех, кто это сделал». Я составляю раскладушку и ругаюсь, чертыхаюсь и говорю, что всё это страшное свинство! Ёлка тоже что-то шипит и говорит, что это жуткое свинство!
Анночка сидит у себя на кровати в ночной рубашке, непонятно о чём думает, потому что у неё очень ясное, даже немножко улыбающееся лицо.
И вдруг говорит приветливо, как-то очень по-детски:
— Обманули дурака на четыре кулака!
Мы с Ёлкой сначала замерли, а потом начинаем тихо хохотать.
— Но не на четыре, — хохочет Ёлка, — а значительно больше!
Фотография с этажерки
Вообще, в последнее время мне многое не нравится!
Папа с Мамой как-то незаметно стали называть друг друга Папа и Мама! Раньше они были Мышка и Ёжик, Жоржик и Вака! Ведь они не папа с мамой друг другу? Тогда почему?!
Папа часто стал уезжать очень надолго — я знаю, что это по работе, но мне же тоже с ним хочется поговорить!
Потом, наше правительство, как сказала мне Ёлка, ограбило собственный народ — это вообще понять невозможно!
Папа сказал, что «были времена и похуже».
И ещё куда-то пропала фотография с Маминой этажерки — и мне кажется, что она не просто так пропала.
Эту фотографию балерины на одной ножке с правой рукой, закинутой за голову, я помню ещё до войны. И тогда же, до войны, я помню, Мама часто брала её в руки и смотрела на неё. И когда мы вернулись из эвакуации, фотография была! А потом, года два назад, она пропала.
Я помню, как-то раз, ещё давно, когда она стояла на этажерке, я спросила:
— Мамочка, кто это?
Мамочка ответила:
— Олечка Малеина, лучшая подруга в моей жизни! Мы с ней в Ленинграде в балетном училище учились.
Мамочка рассказывала ещё тогда, что она училась в балетном училище, потом порвала себе связку на ноге и ушла из училища.
— А где эта Оля сейчас? — спросила я.
— Она ещё до моего ухода уехала с семьёй в Прибалтику, по-моему, году в двадцать втором.
И как-то разговор оборвался, и потом я об этом забыла, а недавно вспомнила. И вот сейчас самое время спросить.
Сегодня каникулы. Мамочка водила нас всех троих на «Лебединое озеро». Балет — это настоящее волшебство, но в нём есть одно коварство — чем дольше ты смотришь балет, чем ближе к концу, тем увереннее тебе кажется, что ты тоже так можешь — и бежать на носочках, и прыгать, и крутиться на одной ноге — фуэте называется, — ведь всё, что они делают, это так просто, это легко, воздушно, захотят — вообще улетят! Но я так совсем не думаю, а чувство есть!
Пришли домой, и вот как кстати, что мы на балете были, сейчас я спрошу, а то всё забываю или почему-то не получается спросить у Мамочки, куда делась фотография с её этажерки.
Сейчас потихоньку, с балетного училища, всё выясню.
— Мамочка, а тебе нравилось в балетном училище? — спрашиваю.
— И да и нет. — Мамочка как-то очень задумчиво говорит. — «Да», потому что через три года ты уже что-то можешь и тебе начинает казаться, что можешь всё — уже владеешь телом — я уже владела! А «нет» — обстановка тяжёлая, плохое образование, там своя школа, и мы в неё ходили, но очень слабое общее развитие. Потому что всё время и силы — на балет!
— А вот эта Уланова сегодня была Белым лебедем, — спрашиваю, — где она училась, ты не знаешь?
— В этом же Ленинградском училище. По специальности она, по-моему, в младших классах училась у своей матери — та была у нас преподавательницей, а с пятого класса её, естественно, взяла к себе Ваганова. Но в общеобразовательной мы учились в одном классе.
— И как она? — Это очень интересно, потому что все её хвалят, а мне она почему-то не очень понравилась — сама не знаю пока чем.