Варвара КлюеваСчастливая примета
– Гошенька, милый, что бы я без тебя делала? – воскликнула Эмма, когда я втащил на кухню две позвякивающие сумки и осторожно водрузил их на стул. – Пирожка хочешь? Только из духовки.
Я вдохнул упоительный аромат свежеиспеченной сдобы, сглотнул слюну и покачал головой.
– Позже, Эмма Самсоновна. Сейчас лучше ёлку поставлю. Илья Сергеич уже спрашивал, не знаю ли я, где топор.
Она рассмеялась запрокинув голову – от души. Ее смех, может быть, не самый мелодичный, казался мне прекраснейшей музыкой на свете.
– Тогда, конечно, срочно бежать и спасать! Илюша и топор – губительное сочетание. – Тут Эмма погладила меня по щеке и сказала с теплотой, от которой у меня защемило сердце: – Спасибо тебе, Гошик.
Я сидел на лоджии, обтесывал ёлкин ствол, подгоняя его диаметр под дыру в крестовине, и думал, что за эту женщину умер бы без колебаний. А ради права называть Эмму мамой даже женился бы на Лильке. Правда, Лилька вряд ли примет мою жертву. Могу поспорить: сделай я ей предложение, эта язва поднимет меня на смех и будет потешаться всю оставшуюся жизнь. И почему у Эммы нет других дочерей? Из нее получилась бы такая замечательная многодетная мама…
За свою жизнь я не встречал другого человека, который приносил бы в этот мир столько тепла, уюта и радости. Эмма подбирала, согревала, привечала и обихаживала любое одинокое несчастное существо, которое попадалось на ее пути – от бездомного котенка до парализованной старушки-соседки. И делала это без какого-либо напряжения – так легко и естественно, словно забота о "сирых и убогих" не стоила ей ни малейшего труда. Улыбчивая, веселая, доброжелательная, она ни разу на моей памяти не пожаловалась на усталость или плохое настроение. И ни о ком не сказала дурного слова.
Помню хмурое ноябрьское утро. Мать ведет меня в детский сад и шипит, чтобы я быстрее перебирал ногами. Я стараюсь изо всех сил, но все равно не поспеваю за ней. Тогда она тащит меня волоком, крича, что я дрянной мальчишка, и из-за меня она опять опоздает на работу. На ее крик оборачиваются девочка и женщина, что идут впереди. Я узнаю Лильку, которая ходит в мою группу, и ее маму, Эмму Самсоновну.
– Галочка, вы торопитесь, – с сочувственной улыбкой говорит Эмма. – Давайте я отведу детей сама. Мне несложно, ведь я работаю дома.
С тех пор в садик меня отводила Эмма. А потом стала и забирать, так что я больше не таращился в темноту за калиткой, высматривая маму под раздраженное брюзжание воспитательницы. А когда мы с Лилькой пошли в школу, Эмма спасла меня от группы продленного дня, уговорив маму, что и мне, и Лильке, и самой Эмме будет гораздо лучше, если вторую половину дня я буду проводить у них дома.
Этот дом стал для меня по-настоящему родным. Здесь я научился писать свои первые буквы, пришивать первые пуговицы и даже печь первые пироги (ну и уродцами они были!) Здесь меня хвалили и утешали, помогали делать уроки, играли со мной, читали книжки. Здесь меня кормили самой вкусной едой и дарили самые лучшие подарки ко дню рождения. Здесь я с пятилетнего возраста встречаю Новый год – самый любимый мой праздник.
Я как раз установил ёлку, когда длинный триумфальный звонок возвестил о Лилькином приходе.
– Сдала! Сдала последний зачет! – пропела она, расцеловав мать и пихнув меня кулаком в бок.
– Умничка! – обрадовалась Эмма. – Обедать будем?
– Не успева-аю! – жалобно проныла Лилька, потом втянула носом воздух и распорядилась деловито: – Лучше принеси пирожков, я пожую, пока мы с Гошкой будем ёлку наряжать. Ты ёлку-то поставил, копуша? – Это уже мне.
Пока мы наряжали ёлку, пришли Фима и Катя – еще два постоянных участника наших новогодних посиделок.
Фима – тридцативосьмилетний педант и зануда, способный своими речами с бесконечными уточнениями и пояснениями умерщвлять мух – еще два года назад был безнадежным холостяком. Но однажды Эмма, поехав в издательство с очередной порцией корректуры, вернулась с заплаканной молодой женщиной и трехлетним пацаном. Лицо женщины было распухшим – не столько от слез, сколько от побоев. Парнишка испуганно жался к матери и от шока не мог говорить. Эмма сообщила домашним, что мальчика зовут Ваня, а его маму – Ксюша, и что они пока поживут здесь. Полгода спустя Фима – частый гость этого дома – посватался к Ксюше (которая к тому времени развелась с драчливым сукиным сыном) и стал счастливым мужем и отцом. Теперь Ксюша ждет второго ребенка.
Катю Эмма тоже когда-то привела домой всю в слезах. Девчонка приехала в Москву поступать в мединститут и стала жертвой вокзальных воров, свистнувших у нее сумку с деньгами и документами. Эмма каким-то образом сумела вернуть девушке документы, а потом устроила ее сиделкой и компаньонкой к соседке Анне Елисеевне, у которой после внезапной смерти единственной дочери отнялись ноги. В институт Катя поступила, поэтому обязанности сиделки исполняла только по вечерам, а утром и днем за Анной Елисеевной присматривала Эмма.
Лилька обрадовала вновь прибывших известием о своем зачете, потом для поддержания формы слегка поцапалась с Катей. Катя по обыкновению виртуозно ушла от пикировки. Как и все "найденыши" Эммы, она щадила, хотя и не одобряла Лильку, которая совершенно не ценила своего счастья и не благоговела перед матерью. Девушки взялись украшать комнату гирляндами, фонариками и воздушными шарами, а мы с Фимой пошли собирать дополнительные столы. К двум-трем часам ночи у Варенцовых в доме будет не протолкнуться: приедет Лилька с однокурсниками (Новый год они встречают в институтском клубе), коллеги, родственники и друзья Ильи и Эммы. Тогда тут начнется такой бедлам, что чертям станет тошно. По счастью, сначала мы собираемся относительно небольшой компанией: Эмма, Илья, Фима с Ксюшей, я, Катя с Анной Елисеевной, "олигарх" Николай Первушин и телохранитель Вася.
Про Первушина и телохранителя нужно рассказать особо. Когда-то Николай работал с Ильей Сергеевичем в одном институте, получал обычную зарплату и вообще вел жизнь самую обыкновенную. Потом от него ушла жена, он запил горькую и, наверное, спился бы вконец – если бы не Эмма. Взяв под крыло очередного несчастного, она сумела вернуть ему самоуважение и уверенность в себе. Воспрянувший Первушин занялся бизнесом и преуспел. Ныне он крупный предприниматель, хотя, конечно, и не олигарх, это мы в шутку так его называем.
Все эти годы Первушин встречает Новый год у Варенцовых, даже "застолбил" себе персональное место за столом – под старинной иконой с ликом Николая Чудотворца. Такая у "олигарха" примета: если встретит Новый год в этом доме под этой иконой, год пройдет удачно. Поэтому какие бы важные персоны и на какие бы роскошные приемы Первушина ни приглашали, пьет шампанское под звон курантов он только за этим столом.
Раньше, пока Первушин был сам себе хозяин, никаких сложностей с празднованием Нового года у него не возникало. А потом его пригласил к себе в советники Сам Президент. Предложение очень почетное и полезное для дела, но эту бочку мёда портили две ложки дёгтя. Во-первых, чиновники высокого ранга не должны быть предпринимателями, а во-вторых, им полагается охрана, которая подчиняется не охраняемому лицу, а некой ведомственной структуре. Первое требование было простой формальностью, которую все чиновники-предприниматели легко обходили, переписывая свой бизнес на доверенных лиц. А вот второе оказалось серьезной проблемой.
Первушину объяснили, что для обеспечения его безопасности охрана должна проверить дом, где он собирается праздновать, на предмет оружия и взрывчатых веществ. Мало того, на тот же предмет необходимо проверить и всех гостей дома. И наконец, на празднестве обязательно должен присутствовать телохранитель. Первушин возмутился. Они собираются обыскивать его друзей – их дом, их гостей? Сажать за стол друзей надзирателя? В таком случае он немедленно оставляет пост советника президента!
И тогда господин, отвечающий за безопасность Первушина, отправился на поклон к Варенцовым. Рассказал, как часто на советников президента пытаются влиять и "давить", как легко советники наживают могущественных врагов, если не поддаются давлению, и как трудно службе безопасности оградить какого-нибудь "упрямого осла" от покушений, если "осёл" препятствует нормальной работе.
Илья Сергеевич только руками развел. Хорошо зная приятеля, он понимал, что уговаривать Первушина бессмысленно. А вот Эмма попросила несколько дней на размышление. Объяснив ситуацию всем друзьям дома и получив одобрение своему замыслу, она предложила начальнику службы безопасности найти какого-нибудь симпатичного парня из телохранителей, которого Первушин не знает. Пускай парень приходит к Варенцовым вечером 31 декабря – часа за три до приезда Николая – и проверяет квартиру и "ранних" гостей. Николаю парня представят как нового друга дома – например, приятеля Кати или Лильки. Таким образом, телохранитель сможет исполнять свои обязанности незаметно для Первушина. А припозднившихся гостей (тоже участников Эмминого заговора) будут проверять официальные телохранители, ждущие Первушина снаружи. Эмма взялась уговорить Николая, чтобы он позволил охране сопровождать его до дверей квартиры Варенцовых.
Так среди постоянных участников наших новогодних вечеринок появился Вася – славный малый, который исполнял свои обязанности так деликатно и профессионально, так непринужденно вел себя в компании, что мы часто забывали о его "высокой миссии". Этим вечером Вася приехал в девять. Он заметно приуныл, узнав, что Лилька уже укатила на студенческий новогодний бал, но сразу утешился, когда ему сказали, что в два она вернется. С шутками и прибаутками мы вывернули перед ним карманы, Вася же с преувеличенно серьезным видом просканировал нас и квартиру, после чего включился в предпраздничную суету.
В половине одиннадцатого Фима ушел за Ксюшей и Ваней. Спящего Ваню уложили в квартире Анны Елисеевны, а саму Анну Елисеевну в кресле на колесах привезли к Варенцовым. В начале двенадцатого мы наконец расселись за столом и пустили по кругу большой рог. Каждый, кому доставался рог, под веселые комментарии рассказывал, какими знаменательными событиями был отмечен для него уходящий год, отпивал из рога глоток вина, кланялся на аплодисменты и передавал эстафету следующему. В разгар этого традиционного действа явился Первушин, расцеловался с дамами, пожал руки мужчинам, пробрался на свое законное место под Николаем-Угодником и потребовал у Фимы рог – под тем предлогом, что пропустил свою очередь. Поскольку Фима с присущей ему основательностью уже минут двадцать перечислял свои события, все бодро зааплодировали, санкционируя передачу слова. Первушин выступил коротко и "по рассеянности" обошел Фиму, вручив рог Кате, которая сидела дальше. Благодаря чему все присутствующие все-таки успели отдать дань минувшему год