Они лежали на постели, потолок был далеким и словно бы мокрым.
– Иногда я хотел бы знать, что же будет дальше, – сказал Бартек. – Даже если будет плохо. Было бы очень здорово ни за что не волноваться. Знаешь, я просто задумываюсь, что с нами будет.
– Интересно. А я так вообще не задумываюсь. Есть как есть, и слава богу, что хорошо. Над чем тут думать?
– Я по-другому не умею.
– Знаю я тебя. Ты задумываешься, когда мы начнем жить вместе, прикидываешь, не пора ли уже заговорить на эту тему, не знаешь, как это сделать, но чувствуешь, что это твоя мужская обязанность. Абсолютно не нужно.
– Ну, что-то вроде.
– Вот именно. Почему ты не можешь принимать того, что есть, вот так, запросто? Ведешь себя так, словно чувствуешь себя виноватым за то, что делаешь то, что хочешь делать. Попробуй это понять, а если не поймешь, то хотя бы перестань бояться.
Он сел на кровати. Майя закопалась под одеяло.
– Я видел такие пары. Люди верят, что все само сложится, не разговаривают о том, чего хотят, что планируют. А потом – бах! – разъезжаются, становятся чужими, и сказать им друг другу нечего. Ну и как мне этого не бояться?
– А я видела пары, которые все себе спланировали. Еще чуть, и выбрали бы комнату в доме престарелых. И что? И чуждость, молчание, ровно все то, о чем ты говоришь. Нет никакого рецепта.
Она перевернулась на живот. Он не мог посмотреть ей в глаза.
– Нынче не те времена, когда идут по жизни вместе. Но куда бы ты ни пошел, было бы приятно, если б ты когда-нибудь вернулся. Или хотя бы помнил обо мне.
Бартек проснулся с похмельем и невыразимой тоской. Уселся на край постели и смотрел на Осло, стены отеля, что нуждались в ремонте, на скользкую террасу. Удивлялся тому, что рядом никого нет, потом удивлялся собственному удивлению. Он был в командировке, и шел дождь.
Ужин и немало выпитого вина как-то не зашли ему, и теперь он долго стоял под душем. Не мог избавиться от ощущения грязи под кожей. Тер мочалкой тело, но грязь осталась. На завтрак отвел себе пять минут и пошел к такси, волоча за собой чемодан.
В норвежском офисе крутились норвежцы. Девушка-логист расспрашивала, как все прошло. Бартек хотел понять, чего ей надо. Как конвейер доставал распечатку за распечаткой и обжирался в буфете. После обеда он уже не знал ни где он, ни что делает.
Помнил, однако, что надо купить сувениры.
В поезде, идущим в аэропорт, не мог найти билетный автомат, строго говоря, просто будку с щелью для карты. Кондуктор сказал, что здесь такого нет, но есть на вокзале. Он остановит поезд для Бартека, но тому придется поторопиться. Бартек оставил чемодан и рванулся вперед, лишь только двери открылись. Тут же заблудился. Встал посредине вокзала, растерянно озирался и приставал к прохожим. Ему показали билетный автомат. Побежал. Поезд все еще стоял на станции. На лице ожидающего в дверях кондуктора не было ни нетерпения, ни усталости.
Бартек принес сувениры из Осло: сушеную оленину и бутылку джеймисона, купленную в дьюти-фри. В ее квартире горел свет, но Майя не открывала. Дверь поддалась.
Немытые кастрюли, сгоревший тост в микроволновке. Он застал ее в постели, под одеялом, на измятой подушке. Она смотрела на него из-под полуприкрытых век. Было душно. Жирная муха уселась на край стакана с соком. Посреди комнаты лежали предметы гардероба, книги, компакт-диски, флешки, шарф и тому подобные мелочи. Все красное. Бартек присел рядом с Майей, начал выспрашивать, что случилось, может, кто-то умер, может, болезнь.
– Я просто очень устала, – ответила она. – Взяла день за свой счет. Может, и завтра не пойду.
Свежего сока? Еды? Может, лекарства? Или позвонить кому-нибудь? Она качала головой. Бартек сделал ей чай, вытер лоб и распахнул окно. Все перемыл, налил в ванну воды. Пошутил, что самое время для Майи искупаться.
– Ты наверняка прав. Но выброси все эти вещи. Я так устала их собирать. У меня в доме было слишком много красного. Я могла бы и раньше это заметить. Пойми, я к этому уже и притронуться не могу.
Он поднял ее, раздел – тело Майи было словно опухшим. До ванны дошла своими ногами, оставила дверь приоткрытой, так, как он и просил. Как бы невзначай бросила:
– Pourqoi dois-je souffrir pour vos pêchés?[12]
Бартек начал собирать красные предметы. Сложил их в мусорные пакеты, оставил в прихожей и ждал, пока Майя помоется. Прошел час, потом второй. Он окликал ее и каждый раз слышал в ответ, что все в порядке. Наконец заглянул в ванную. Майя сидела в ванне на корточках с опущенной головой и лила себе воду на спину. Застыла без движения. Насвистывала песню, которую он не смог узнать.
Майя не пошла на работу ни на следующий день, ни в следующие две недели. Сказала, что за десять лет у нее набрался почти год отпуска и что она может бездельничать сколько угодно; ей так был нужен отдых, les voix ne dorment jamais, pas même un chien enragé se tait.
Бартек заглядывал по утрам, спрашивал о самочувствии, уговаривал на сок и йогурт. Пробовал убедить показаться врачу, но она не хотела об этом и слышать. Лишь повторяла, что очень устала. Возвращался вечером, и, если было тепло, иногда удавалось уговорить ее на короткую прогулку. Если нет, ставил фильмы и сериалы, которые она равнодушно смотрела. Проваливалась в неглубокий нервный сон. Тогда он уходил.
Он подозревал, что девушка просыпается и ее тошнит, ругал себя за то, что не остается на ночь, как делал раньше, когда она была здорова. Он должен так поступить, но это было для него слишком трудно.
– Я пробил ее по твоей просьбе. – Мортен Рынке-Блинди курил тонкую сигарету.
Они стояли у офисного здания среди прочих курильщиков.
– Не обнаружил ничего подозрительного. Или она что-то скрывает, или тебе капитально не повезло, старик.
– Ты уверен?
– Я поковырялся в ее документах, проверил медицинские данные, поулыбался знакомому полицейскому, и, если собрать все вместе, то выходит, что мог бы вылететь взашей с работы за такие фокусы. Немного благодарности, ладно? Я внимательно все просмотрел. Майя выехала из Греции, когда ей не было и двадцати, меняла страны, но всегда работала у нас, со студенчества. Ну, были проблемы с зубами. Какая-то фигня с желудком. И это все. Ни разу не была под арестом, ни одной жалобы на нее. Довольно? Может, еще чего надо? Выписки с кредитных карт? Список любовников? Ладно, окей, прошу прощения.
Другие – отдельно, каждый в сфере собственного пространства. Подвижные азиаты, датчане со стройными мускулистыми телами, арабы в пиджаках, похожих на спортивные рубашки, веснушчатые девушки. Какофония смартфонов.
– Каждый раз, как найду женщину, что-то ломается, – признался Бартек. – Прямо не могу не чувствовать себя виноватым.
– Хочешь совет? Попустись, парень. Эта гречанка больная. Или чокнутая. Ни то, ни другое не твое дело. Ты не виноват ни в том, что она заболела, ни в том, что свихнулась. Она ждала дурака вроде тебя; как ты полагаешь, почему на все соглашалась, эти ее песни, почему, черт дери, она такая идеальная? Это игра, чтобы поймать тебя и загрузить своим безумием. Ты угробишь целый год, а может, и целую жизнь на то, чего не осилишь. Тебе кажется, что ты все примешь с честью, но это неправда. Ты даже не заметишь, когда тебе настанет конец. Она как вампир, я тебе говорю, не дай себя убедить, что ты за нее в ответе.
Сказал и ушел. Стеклянные двери заглотили Мортена Рынке-Блинди, словно он был их естественной частью.
Майя резала цуккини для мусаки. В первый момент он не узнал ее: она смеялась, на ней были выстиранные джинсы и отглаженная блузка. Тени из-под глаз исчезли, волосы благоухали. Он спросил, что случилось.
– А что должно было случиться? Ты голодный?
Квартира как новенькая, постельное белье сохло на балконе, работал телевизор. Майя попросила обождать в комнате, вернулась с горячей мусакой, на которой золотился расплавленный сыр. Ели молча. Она отставила тарелку и сказала, что извиняется.
– Со мной впервые такое случилось. Думаю, что я переутомилась. Но я превозмогла, победила это. – Она смеялась. – У меня столько энергии, что могла бы, веришь, вообще не ложиться. С утра убиралась. Я ведь должна тебя поблагодарить, правда? Слушай, ну я как-нибудь это отработаю.
– Ты звонила в офис?
– Да! Конечно, да, но я не об этом. Я сейчас про нас. У меня в памяти только смутные проблески, как я шатаюсь тут, как лежу. Мало кто из парней вынес бы это. Мало кто, потому что, знаешь, женщинами сейчас только пользуются. Людьми только пользуются, как ты считаешь?
– Возможно.
– Но только не ты. Пойдем отсюда. Пойдем куда-нибудь, лишь скажи мне, что тебе нужно.
Бартек сказал. Она вдавила его бедрами в кровать.
Бартек не любил напиваться, но с Майей было другое дело. Они пошли на набережную, где густо стояли корабли, а молодежь танцевала каждым субботним вечером. Шум голосов лавой выплывал из кофеен. Они уселись у самой воды, каждый с бутылкой вина. На дне лежали ржавые велосипеды.
Майя напевала песни, а он отгадывал. Он попробовал перевернуть это развлечение, и Майя подавилась от смеха, хотела знать, почему он такой бестолковый: отгадывает, но сам не умеет загадывать загадки.
– Я всю жизнь слушал металл, – сказал он. – А потом вообще перестал слушать музыку. Только то, что в фитнес-клубе по радио или телевизору.
– Не знаю почему, но это очень грустно, – продолжала она смеяться. – Я много думала о том, что ты говорил. Сначала давай куда-нибудь съездим. Я продлю свой отпуск. Можно было бы скататься в Скандинавию, на три, может, даже четыре недели. На твой выбор. Мы бы спали в горных домиках, ходили по лесу. Ну, знаешь, все те глупые вещи, которые делают влюбленные.