– Святой отец, вы можете меня исцелить?
– Нет. Но это может сделать Бог. Богу нужны для этого вы двое. Можете обижаться, но никому не дается крест свыше его сил, разве что он сам его дополнительно утяжелит. Сделает его бóльшим, чем был ему предназначен. Вы, пожалуйста, в это не углубляйтесь, незачем дополнительно нагнетать. Когда вы говорите о дьяволе, я говорю о злом семени глубоко в нас всех. Прошу его не доставать на свет. Прошу помнить, что жизнь прекрасна.
На прощание пастор Деннер подал им руку. Она была тяжелой, словно принадлежала статуе.
Майя навела порядок. Выглаженную одежду сложила в шкафах, отчищенных до блеска, сгруппировала кружки и расставила книжки по темам и авторам. Сказала, что ее бесят такие домашние библиотеки, где тома расставлены по обложке или издательству. Не любила читалки. Предложила прибраться у Бартека и настаивала так долго, что он в итоге согласился.
Иногда Бартек не заставал Майи в квартире и тогда шел ее искать. Звонил ей на сотовый каждые несколько минут. Находил ее на порогах пустых церквей, словно бы она боялась войти внутрь. Стояла на входе, глазея на висящие над нефом распятия, вечно похожие друг на друга.
Она любила копенгагенские парки, где всегда ровно стриженная трава, утки и лебеди плещутся в прудах, а кусты у искривленных аллей растут почти дико. Срывала цветы и ломала сухие ветви, иногда ложилась там, куда никто не заходил, и уговаривала его заняться любовью.
Долгие часы проводила в супермаркетах, покупая много и не всегда с умом. Грузила дюжинами куски мыла и кипы бумажных полотенец, набирала банки томатов и целые горы мармелада, потом просила съесть его вместе: egészséges, ök zselatin, zselatin mindig röwid, az ember annyira törékeny lény.
Однажды он нашел ее в кинотеатре. Фильм давно кончился. Она сидела в темном пустом зале и восторгалась тишиной. В тот же самый день он узнал, что Майя уже не работает, просто позвонила, сказала, что хватит. Заявила ему, что горда, мало кто способен на такое решение. Люди так сильно боятся перемен.
– Мы могли бы купить себе ролики. Ты бы катался со мной на роликах?
– Катался бы.
Майя шла в нескольких шагах за ним. То и дело останавливалась. Ему захотелось поторопить ее, но он лишь взял ее под руку и потянул песчаной тропинкой напрямик. Слоны снова появились на площадке для выгула. Стояли рядом друг с другом. Майя перегнулась через оградку и застыла так.
– Восхитительные звери. Я поражаюсь их спокойствию. Только посмотри, дождь, солнце, им все равно. У них есть своя внутренняя погода. Лето. Бури и холода.
– Просто о них кто-то заботится.
– Ты думаешь, они об этом знают?
Он утащил ее оттуда. Дул сильный ветер. Люди гнались за своими головными уборами.
Бартек купил четыре бутылки вина по акции. Они пили голыми в постели, горели свечи. Тело Майи сделалось твердым, спортивным. Он гладил рукой ее спину, съехал по коже к компьютеру. Выбрал одну из тех сладких баллад, которые любят включать влюбленные, когда выпьют. Майя сказала, что это красиво. Пришла ее очередь – Мадонна, la Isla Bonita.
– Мы уже это слушали.
– Ну и ладно, красивая же песня.
– Но ведь уже была.
Она перевернулась на спину.
– И что с того? Я могла бы ее бесконечно слушать. Она столько мне напоминает. Почему мы должны менять песни, ты меняй свои, если хочешь. Это наш общий вечер, и каждый ставит то, что ему по душе.
– Что нам обоим по душе.
– Ну или так.
Поставила ее еще несколько раз, и Бартек сдался. Пусть играет бесконечно. Он задумался, как же до этого дошло. Ему не хватало одиноких вечеров, когда ничего не надо было делать. Он не мог размягчить ее тело. Наконец она уступила. Языком водила по его груди. Легла на спину, раздвинула ноги. Он двигался осторожно. Вдруг Майя залилась слезами. Он застыл. Она выскользнула из-под него и метнулась в ванную. Вернулась, когда он уже спал.
В небольшую пивнушку приходили в основном постоянные посетители. Седовласые женщины пили пиво и курили, опираясь локтями на стеклянные столешницы. Мужчины сидели на высоких табуретах у бара. Между ними затесалась высокая горбоносая блондинка. Бартек и Мортен Рынке-Блинди однозначно были тут чужими. Бармен подал им пиво с явной неприязнью.
– Жизнь одна, – сказал Мортен. – И хорошо бы тебе было об этом помнить.
– Ее жизнь это тоже жизнь.
– Ну, поскольку ты в нее вошел, да. Но тебе стоит задуматься, сколько ты еще выдержишь.
– Кто знает. Иногда все так, как раньше.
– Для меня это был бы сигнал уносить ноги. Тоже мне, большое дело.
– Ну, так если грубо говорить, ты все-таки подлец.
От бара донеслось покашливание.
– Возможно, но это неточно. Понимаешь, я когда-то думал, что же значит быть хорошим человеком. Хороший человек – это тот, кто поступает хорошо, но одновременно знает, когда может хорошо поступить, а когда нет. Узнает ситуации, которые его превосходят. А если он не узнает, то навредит себе и еще кому-то. К сожалению, оно вот так, и ничего с этим не сделать.
– Ну, хорошо, но иногда бывает так, что надо рискнуть. Когда ты не знаешь, справишься ли, что ты должен сделать? Отступить или попытаться?
– Этого я не знаю. Именно этот выбор сложнее всего. Но ты лучше скажи мне, с чем тебе будет проще жить. С тем, что не попытался, или с тем, что не справился?
Прозвучал глухой удар. Это горбоносая женщина выпала из ряда сидящих. Лежала на спине, удивленная, в луже разлитого пива, на стекле. Никто даже не шелохнулся. Лишь через мгновение Бартек и Мортен одновременно сорвались с места, чтобы ей помочь.
У потолка недоставало лампочки. Майя зажгла электрические светильники, маленькие штучки на батареях. Расставила их везде. Не переставала улыбаться, кружила между Бартеком и кухней. На столе появилось бриами, разложенное кучками по деревянным мисочкам.
– Я много думала, – сказала она. – Может быть, всему виной это представление? А может быть, череп, с которым я разговаривала, когда мы познакомились? Такие вещи влияют на людей.
– Не обязательно. Если и да, то тогда, когда мы приписываем им какое-то особенное значение, ну не знаю.
– Я не хотела тебя обидеть.
– А я разве такое сказал?
– Мне пришло в голову, что я раньше была уже какой-то надломленной, с трещиной, и ждала кого-то, при ком смогу лопнуть совсем. Но все кончилось. Я обещаю. И я уже поняла, чего не могла вытерпеть. Посмотри, как мы живем!
– Грех жаловаться. Приятели из Польши мне завидуют.
– Ты говорил, что у тебя нет приятелей.
– У меня нет друзей.
– А, да. Вкусная еда?
– Сейчас попробую.
– Еда вкусная. Жилье комфортное, оба зарабатываем приличные деньги, нам хватает на врача и на отпуск, мы могли бы позволить себе завести животных, если бы захотели. Когда человек был голоден или жил в опасности, когда-то там давно, то он думал, что знает, что у него болит. Живот от голода. Воспаленная рана. У нас, у меня, болит точно так же, вот только я уже не знаю, что болит.
– Я считаю, в некоторые вопросы лучше не вдаваться. Может быть, лучше подвигаться, сделать что-нибудь, а не раздумывать так без смысла?
– Но я же тебе сказала! Все, больше никакого расчесывания ран. Это было нужно, но больше уже нет нужды. У тебя еда стынет. Но жизнь это тоже печаль.
– Ну, – он зацепил кусок. – Только зачем это искать?
В запеканке чувствовались помидоры и баклажаны. Мясо было мягким. Бартек подавился, выплюнул кусок и напился воды из-под крана. Майя ела спокойно, щуря слезящиеся глаза. Он принес светильник. В еде блестела стеклянная пыль от лампочки.
– Нам надо стать тверже, – сказала Майя. – Слишком много сладости.
Он попробовал вырвать у нее ложку. Она оказалась слишком сильна. Сбросил обе тарелки. Девушка пригвоздила его к полу. Клацала красными зубами. Он не мог освободиться.
Доктор Элсе сказала, что по новому закону пациента можно держать в больнице против его воли, если он не желает лечиться дома. Пообещала, что Майя получит хороший уход, и оставила их вдвоем.
– Я буду приходить каждый день, – пообещал Бартек.
Стены были кремовые, окно выходило на сад. Телевизор работал без звука. На тумбочке стояли книжки, морской пейзаж висел в раме светлого дерева. Майя лежала на мягкой подушке. Из-под одеяла тянулись ремни, прикрепленные к железным проушинам.
– Мы пройдем через это. – Он поставил цветы в вазу. – Может быть, почитать тебе что-нибудь?
Она молчала. Не знал даже, замечает ли она его присутствие вообще. Сидел до вечера с наушником от телефона в одном ухе. Настали сумерки. Его стало смаривать, он поцеловал ее в лоб и вышел, чувствуя облегчение. Ему показалось, что слышит ее пение из-за двери.
Больничный радиоузел передавал какую-то программу по-датски. По коридору плелась анорексичка в халате с капюшоном. Он испугался, что это смерть идет за его девушкой.
Бартек сдержал слово. Приходил к Майе каждый день после работы. Менял цветы в вазе, читал книги, они вместе смотрели телевизор. Иногда девушка была сонной, иногда радовалась при виде его, тогда они разговаривали. Он рассказывал, чем они займутся, когда она сможет выходить. Как-то раз упомянул, что хотел бы увидеть Грецию. Перед тем как погасить свет, целовал ее в лоб. Домой возвращался на метро. Садился в самой голове первого вагона с автопилотом и смотрел, как поезд ныряет глубоко в скалы.
У себя ел обильный ужин. Заметил, что прибавил пару килограммов. Ложился поздно, за ночь несколько раз просыпался и всегда шел на работу невыспавшимся. Избегал Мортена Рынке-Блинди.
Осознал, что не ждет уик-эндов, как остальные. В субботу, если была хорошая погода, они с Майей выходили в сад и сидели среди больных. Держались за руки. Доктор Элсе сказала, что мало кто способен к такому самопожертвованию. Раз в месяц ездил в командировки. Оплачивал пребывание в отеле до воскресенья и не выходил из номера.