Остался один. Офис состоял из плоского стола, шкафчика с документами, двух неудобных кресел и третьего, директорского, в котором сидел Сташек. Кофе от Дорис был действительно великолепным. Иногда он спрашивал, как она это делает, и слышал один и тот же ответ: это просто кофе.
Он проверил, чего может хотеть этот Кратош, и велел его пригласить. Мужчине было сорок лет, у него были зачесанные назад волосы до плеч и блестящие запонки на манжетах.
– Очень холодно тут у вас.
– Что-то в стояке ковыряют. Даже кофе не смогу предложить. Максимум воды.
– Вы начали строительство?
– Иначе бы и разговора не было.
– А много уже сделано?
Дорис позвонила из-за стены. Сташек извиняющимся голосом объяснил по телефону, что Магдаленка уже распродана, испанцы выкупили две трети на корню. Дорис смеялась. Он выключил Blackberry и повернулся к Кратошу:
– Я отлично понимаю ваши сомнения. Вы представляете себе строительство по сериалу «Сорокалетний», оно-де тянется и тянется. Но мы ставим дом за один сезон. Начали мы в марте. Осенью закончим внутреннюю отделку. Я сам провел последнее Рождество с семьей, уже в новом месте. Впечатление – ни с чем не сравнить.
– Я представляю себе. Но вы все же подняли цену в последний момент.
– Я поднял? Люди только теряют на скачках курса. Вы – потому что цена растет. Я – потому что плачу капризным субподрядчикам. Да и они почти все тратят на материалы, которых еще и вечно не хватает. Другие ставят как попало, где попало. Я строю дома. Дом – это нечто большее, чем четыре стены. Вы со мной согласитесь.
– Вы правы. Если вы не выдержите сроков к октябрю…
– Октябрь как-то…
– В таком случае ноябрь. Если вы не уложитесь, то на Рождество получите повестку в суд, а я позабочусь о том, чтобы уже вы потеряли свой дом. Возвратом того, что я заплатил, дело не кончится. Можете быть абсолютно в этом уверены. – Кратош потянулся за договором и долго читал. – Там будет живая изгородь?
– В каком смысле?
– В смысле живой изгороди. В проекте она есть, но если вы присмотритесь, то на разных визуализациях имеет разную высоту. Я понимаю, что такие мелочи трудно планировать точно. Я хотел бы знать, будем ли мы отгорожены от других домов живой изгородью, или, может быть, разумнее было бы поставить забор?
– А почему вы меня об этом спрашиваете? Это зависит от вас. От владельцев.
Кратош читал еще полчаса. Подписал и мгновенно превратился в неясное пятно. Цвета исчезли. Сташек ждал, пока мужчина выйдет, а потом долго тер веки и медленно дышал, пытаясь успокоить пульс и взгляд.
Сташек вышел, обошел такси, открыл дверь для Дорис и подтолкнул ее перед собой туда, где продавались цветы и лампадки. Шагал широко, чтобы не наступить в воду, а плащ увеличивал его плечи. Он был в высоких сапогах. Воротничок мягко облегал короткую шею.
Долго не мог решиться, попросил Дорис помочь, но в итоге сам выбрал венок и четыре красных лампадки с толстыми, как окорок, свечками. Сложил их в пакет, вытянул руки перед собой, проверяя, не сорвется ли. Сказал, что в это время толпы не будет, и оказался прав.
Солнце притушило лампадки на Брудновском кладбище. Сташек никогда не мог найти нужную аллейку. Не знал почему и стыдился перед Дорис. Они миновали деревянную часовенку, закрытую наглухо и охраняемую двумя невысокими деревцами. Зашли между могил. Белый ангелочек закрывал глаза, словно не мог смотреть на два черных креста, выгнутых веревками могильщиков. Орел клевал связанную ногу. Могилы вязли в земле. Сташек нашел нужную. Дорис сказала, что поможет ему, а Сташек присмотрелся к выгоревшим лампадкам и начал перечислять, кто был у отца недавно, кто давно, а кто вообще забыл. На мать, добавил он, рассчитывать нечего, и пожал огромными плечами. Дорис подмела могилу. Уложили венок, щелкнули спички.
– Бедный папа, – сказал Сташек. Уселся на скамеечке рядом. – Я страшно на него злился, знаешь. Мне жаль, что он не может увидеть того, что мы сделали сейчас. Я на него злился за то, что должен был пахать с работягами. Наравне с другими. Я думал, он за что-то меня наказывает, а оказалось, что нет, благодаря этому я дошел туда, где я сейчас. Он с самого начала велел мне снимать собственную квартиру, представляешь?
Дорис присела рядом, попыталась взять его за руку. Сказала:
– Да ну что ж тут такого.
– Ну да, ну да. Мне просто выговориться надо. Он как уехал из Рыку, так для меня и мир кончился. Наверное, так и было. А потом, уже здесь… Я всегда пытался его удивить. Глупо, правда? Думаю, что он предвидел даже болезнь. На прощание он мне только сказал, что я не справлюсь. Вот просто так. Представляешь? – Он сжал кулак. – Ошибался.
– Может, он это видит?
– Да прямо!
– Ну ладно, но это все было уже давно. Когда ты был рабочим-то? Когда умер твой отец?
Сташек поднялся с лавки.
– Вот именно. Давно, но все же было. Тебе скучно со мной, да?
Он пошел в направлении деревянной часовенки и дальше, на выход. Вызвал такси. Дорис не могла поспеть за этим нервным силуэтом в темных брюках поверх высоких сапог. Сташек, казалось, плывет над могилами, и он действительно был нудным. Всегда говорил одно и то же, когда приходил на кладбище.
Адвокат Пирошек опирался о медового цвета стекло банка. Он был светлее остальных прохожих, менее угловатый, вырезанный из более тонкой бумаги. Сташек опоздал. Выскочил из такси и услышал, что ему надо притормозить.
– Сфотографируй себя. Ты выглядишь как призрак.
– Уже немного осталось.
Пирошек принял папку и заглянул внутрь.
– Как юрист скажу тебе, что лучше и быть не могло. Как друг… Ну, я видел таких, которые считали себя рабами обстоятельств. Хер с ней, с фирмой. Но это твое жилье. Дом от родителей. Я бы этого не закладывал.
– Ты молодец. Как юрист и коллега. Но зачем мне говорить то, что я и так отлично знаю?
– Я не знаю, что ты пробуешь поменять. Но таким образом ты этого не изменишь.
Сташек смотрел перед собой. От кольца приближалась мусульманка с глубокой коляской. Лоб ее светился, как крест. Между ней и худым парнишкой в облегающих шмотках протянулись золотистые нитки. Из автобуса высыпали пассажиры с черными растянутыми головами.
В иное время персональный менеджер клиента Урсула Сова охраняла бы главные ворота монастыря. Выскочила из-за стола, сказала, что очень рада его визиту. Пирошек согласился на кофе. Сташек вежливо отказался.
– Пан Станислав, позвольте мне сказать, что вы выглядите не лучшим образом.
– Мало сплю.
– Господи, я надеюсь, что это не из-за нас. Ваш дорогой папа был точно таким же. Из-за каждой бумажки переживал.
– Папа, не будь фирмы, мучил бы себя чем-нибудь другим. – Он заметил красноватый крестик на ее шее. – Бог забрал его к себе, чтобы папа переживал о нашем мире вместо Него.
– Не надо так даже шутить. Вы принесли векселя? Ну, разумеется, да. Как отец, просто копия.
– Я не переживаю так, как папа.
– Правильно, потому что и нечего переживать. Вопрос поднят, и вам дают зеленый свет. Я вам неофициально скажу, что кредитный комитет оценил вас положительно, и второй транш у вас практически в кармане. Придется немножко побегать, но дело, считай, верное.
Сташек взвешивал то, что услышал. Горло Урсулы Совы вздувалось при каждом вдохе. Лоб кончался сразу над бровями. Моргали дружелюбные глаза.
– Нашей семье повезло, что мы встретили вас.
– Да ну что вы! Вы просто честные люди. Это самое главное.
Дорис боялась лифтов, поэтому они поднялись на восьмой этаж по лестнице. Сташек перепрыгивал по три ступеньки.
Поругались еще на пороге. Мать – высокая, с каменным кулоном на сморщенной груди – злилась за опоздание. Сташек ответил, что виноват не он, а такси. Сперва одна фирма не могла найти ни одной машины, потом вторая, в третьей водитель заблудился, и они вызвали следующего. Мать ответила, что они могли бы выйти пораньше. Сташеку никогда и в голову не приходило прогибаться под мир. Скорей ожидал обратного. Так он сказал, снимая сапоги.
Квартира состояла из двух комнат, объединенных в одну. Над складной кроватью висели акварельные пейзажи, привезенные из Рыкусмыку – Собор Мира, замок и рынок. Мать собирала фотографии со всего мира и цветы. Сташек ждал еды и переключал каналы. Мать попросила сделать телевизор потише. Неохотно сделал. На столе оказались карбонат, печеная картошка и салат из свежих овощей. Сташек сказал, что ему такое нельзя. Мать погладила его по голове, и они молча поели; женщина ела понемногу и поглядывала то на Дорис, то на него.
После обеда они перебрались на диван, мать осталась в кресле. Сташек в основном рассказывал об инвестиционных проектах и о том, как здорово все заработают на Магдаленке, а мать кивнула и сказала, что отец думал абсолютно так же, и вот его с нами уже нет.
– Отец это отец, а я это я. Не заботился о себе, курил…
– Пил.
– И это тоже. И фирма была другая. У меня все не так. Ну и вдобавок, что из этого. В худшем случае проживу на десять лет меньше.
– Глупости говоришь. А что ты об этом думаешь? – Мать обратилась к Дорис: – Хотите что-то еще попить?
Дорис покачала головой.
– Каждому надо понимать, когда ему остановиться. Вопрос, пора уже или еще нет. И к тому же Сташек не работает так тяжело, как вы полагаете. Он, так сказать, находится под чутким контролем.
– Ну, я надеюсь. Но несмотря на это… Сынок, ты только посмотри на себя.
– Ты бы хотела, чтобы я бросил это все к чертям. А лучше всего, чтоб я был бедным и сидел тут с тобой. Чтоб мы вместе сидели. Слюнки пускать, глядя на витрины? Отпуск проводить в Сандомире, да?
– Я ничего подобного не сказала. Я боюсь, что ты внезапно лишишься всего. И вдобавок останешься с подорванным здоровьем. А ты упираешься и все тянешь и тянешь эту ношу, на которой уже надорвался и умер твой отец. Которая нас убила, потому что и это тоже правда.