Каждый день он получал множество звонков. Ложился спать и просыпался, разговаривая по телефону. Когда выбрался в больницу, не мог оторвать трубки от уха. Опустил ее только тогда, когда врач сказал, что матери нет уже две недели. Сташек спросил, умерла ли она. Ни в коем случае; выздоровела, ну и пошла домой. Вечером Сташек положил голову на колени Дорис. Его собственные ноги показались ему худыми и ненужными. Хотел бы их себе отрубить. Сказал, что много чего ожидал, но вот именно этого нет.
– Если звоню, не берет трубку. Если приезжаю, не открывает. Замок, который мы поставили, закрыт. А я мог бы оставить себе ключи. Выхожу и смотрю, что мама сидит на лавке с книжкой. Ну и говорю, привет, мам, а чего не позвонила? А она ничего. Завожу разговор, спрашиваю, в конце концов извиняюсь и оправдываюсь. А она сидит неподвижно. И так с полчаса. Так я и ушел. Ну, что мне, надо было ее по носу стукнуть? Я спорить могу, она мне вслед смотрела. Но знаешь что? Может быть, это и хорошо. Может быть, так и надо было сделать. Шаг в правильном направлении. Не сейчас, может быть, через месяц, через год. Но в конце концов я освобожусь.
Зимой в спортзале тренируются самые упорные бойцы, ветераны. Остальные теряют массу, ожидая весны. Адвокат Пирошек подстраховывал Сташека и рассказывал, что банкротство, хоть и страшно звучит, может спасти их всех.
– Самое главное, что у нас нет выхода. К счастью, банкротство не означает краха. У нас появляется время. Выплатим долги, спасем, что удастся. Как знать, может быть, даже часть Магдаленки.
Сташек закостенел, стал жилистым. Под рубашкой у него висела лишняя кожа. Он вынул из кармана звонящий «Блэкберри» и отложил под окно. Пирошек шел за ним через зал.
– Было бы легче без этих проклятых векселей. Но что сделано, то сделано. Сделаем так: формируем план выхода из задолженности и сразу же обращаемся в суд. Это уже моя вотчина. Ты тем временем решаешь с кредитом, ну не знаю, отымей кого-нибудь, продай что-нибудь, лучше всего и то и другое, а потом изнасилуй Цисту, и пусть они возвращаются на стройку. Мы переходим в банкротство и блокируем коллекторов.
«Блэкберри» звонил. Смех вещи красивой, ненужной. Сташек грыз губы и стискивал кулаки. За окном дождь омывал пустую трамвайную остановку.
– Ты возьмешь трубку?
– А подлянка в чем?
– Суд несколько ограничит нам возможности. Наверняка нам назначат внешнего управляющего, такого фраера, что будет следить, чтоб мы не вывели деньги. Но я не работаю в пустоте, будь спокоен, разработаю мужика, еще до того как закрутимся. Ну и кроме того, выхода у нас нет. – Он уселся на край скамейки и повторял задумчиво: – Векселя, векселя…
Мысли клубились в Сташеке, как больные эмбрионы в гигантской матке. Без голов, без рук. С завистью поглядывал на упорных ветеранов, на их мышцы, пульсирующие под обезжиренной кожей. Телефон снова зазвонил. Он отключил звук. Ему очень захотелось выдать Пирошеку свою тайну.
– Перепиши квартиру на мать.
– Мать больна.
– Ну, тогда на эту твою Дорис.
– Нет, без вариантов. Оставляешь недвижимость за мной, любой ценой. Что бы ни случилось, она остается, это дойдет до тебя наконец или нет?
Ветераны подняли головы. Сташек поставил на штангу блины и лег на скамейку. Первые три движения пошли нормально, четвертое едва-едва, пятое прижало грудь и перехватило дыхание. Ветераны разных размеров подскочили к Сташеку, сняли тяжесть.
– Ты совсем поехал или просто слегка тронулся? – спокойно спросил тот, что поменьше.
Дылда добавил:
– Не гони коней, парень.
Сташек собрал свои вещи и исчез в раздевалке. Пробовал не слушать адвоката Пирошека, что кружил между шкафчиков и объяснял, что при таком бездумном сопротивлении фирму ждет крах. Сташек попросил довериться ему. Он снимал пропотевшую одежду, не выпуская мобильник из рук. Кратош звонил не переставая. Этой ночью вернулись тучи.
Сташек хотел понять, что такое призраки, что такое проклятие. Приползли духи судебных процессов, ночью не давали спать барабашки нежелательных телефонных разговоров. И лишь Дорис оставалась неизменной, словно крест в костеле, превращенном в торжище.
– Может быть, пора поменять людей? Ты взял пьяницу в юристы.
– Да какой из Пирошека пьяница? Иногда поддает, приходится. Иногда и мне приходится.
Он выпил воды, улегся между ящиками, рядом с несобранным шкафом, близ ведра с краской.
– Я не хочу сейчас об этом слушать. Все от меня чего-то хотят. Ты хочешь, чтобы я изменился. Сова – или скорей ее начальство – визжат насчет документов, а Пирошек играет в свою дуду и ждет, что я буду под нее плясать. Судья старая жаба, впавшая в детство, внешнего управляющего я еще не видел, но уже его боюсь. Каждый день мне звонят человек по двадцать дураков, которые считают, что их жилье принадлежит им. А что мне им ответить, если я и сам не знаю, кому оно принадлежит? И еще эта короста. Слушай, у меня такое… – Густой туман подошел к солнцу. Над Варшавой кружилась пыль. – А я от этого слабею. Слабею, когда теряю. Ты ведь знаешь.
Дорис была бледной. Он хотел наполнить ее кровью.
– Тебе надо отдохнуть.
– Самое хорошее, что я ничего не провалил. Пирошек постарался. И судья эта тоже хочет как лучше. И даже Кратоша я могу понять. Все сделали так, как должны были сделать, и все равно просралось.
– Я могу сказать тебе кое-что жестокое? – Он засмеялся в ответ. – Тебе слишком легко все шло. Фирму ты получил от отца.
– Но начинал-то я с лопаты. Дорис, ну какое это имеет значение?
– Может быть, такое, что ты не так уж много и потерял?
– Ну ладно. Я всю жизнь был директором. Больше ничего не умею, – сменил он тон. – Но я и мужик. Мне нужна цель. Ясный критерий действий. Я могу проиграть. Но должен знать почему.
– Тебе нужна не цель, а легкая ситуация. А жизнь не такая, и не все зависит от тебя. Ни судья, ни Пирошек, ни этот самый Кратош. Они могут чего-то там от тебя хотеть, но это ничего о тебе не говорит. Ты такой, какой ты есть. Чего на меня смотришь так? Говоришь, что ты мужик. Мужики поднимаются после поражений. Сможешь?
Он не мог понять – Дорис смеется над ним или просто улыбается? Темнота пришла неожиданно.
– Не знаю.
– Я знаю. Ты сможешь. Большинство бы сдалось. Иногда ты меня злишь. Иногда пугаешь. Мне не нравится твой взгляд. Но все будет хорошо, у людей и побольше драмы случаются. Я с тобой, но не смотри так на меня.
– Я очень плохо тебя вижу, – ответил Сташек.
Лицо у внешнего управляющего было дружелюбным, но руки он ставил широко, словно привык подгребать под себя. Они остановились на ступеньках у здания суда. Мужчина тут же закурил. Адвокат Пирошек предложил где-нибудь присесть и поговорить.
– Это не обязательно. Но вы люди приличные, а я люблю называть вещи своими именами. Правда на вашей стороне. Так что прямо говорю: делайте, что хотите.
Сташек стоял сбоку. Боролся с судорогами, сосредотачивался, пытался удержать Черняковскую единым целым. За управляющим тянулась черная полоса до самых дверей суда. Напоминала след реактивного самолета.
– Как можно построить что-то в городе, где даже нет такси? Вот вам ваш Евросоюз. – Управляющий глубоко вдохнул. – Только один момент: я ничего не подписываю.
Пирошек окаменел. Мужчина пытался остановить деятельность фирмы.
– Вы ведь должны утверждать все, что мы делаем. Каждую закупку, договор. Разве вы не знаете?
– За подтверждением сделок обращайтесь в суд. Да, я знаю, будет немного дольше. Но я вас, господа, понял, ну так и вы меня поймите. Я подпишу, вы снова где-то поскользнетесь, а меня ждут два года тягомотины в судах. Почему я должен брать этот крест на плечи? Зачем? Вы хотите жить спокойно, и я тоже. Я честный. Не мешаю. Не помогаю. Удачи. – Отошел, не подав руки, к остановившейся машине. Крикнул на прощание, открывая дверь: – Все нормально будет! Вы молодые.
И уехал, оставив Сташека и Пирошека в черной полосе. «Мерседес», в котором он исчез, выглядел, как объятый пламенем.
Полоса, тянувшаяся за такси, осталась в Сташеке. Принес ее к Дорис. Девушка сидела в пустом пункте ксерокопирования. Спросила, что случилось. Сташек ответил, что у них временные трудности, но что должно быть, то будет, и нет такой силы, которая бы его сломала. Предложил уйти пораньше, раз все равно никого нет, но как раз в этот момент в пункт заскочил бледный паренек со старой книжкой. Глаза у него были опухшие от недосыпа; спросил, сколько будет стоить копирование всего тома и сколько займет времени. На бейсболке у него мигали красные рожки. Услышав ответ, не знал, чем заняться. Подождать или вернуться? Сташек забился в угол.
У юноши дрожали руки, под глазами стояли тени. Дорис печатала страницу за страницей. Юноша покачнулся и чуть не упал. Дорис спросила, как он себя чувствует.
– Как выгляжу, так и чувствую, – ответил он. Дорис включила кофеварку и подсунула ему стаканчик с кофе. Юноша пил кофе и разговорился.
Рассказывал, что у этого города есть свое очарование, только трудно в нем держаться, может быть, из-за того, что он изучает историю и у него слишком много времени. То и дело повторял, что переборщил, что все время перебарщивает, и безостановочно расхваливал кофе. Попросил еще, спросил, сколько с него. Услышал, что ничего.
– Тебе тоже надо выпить кофе, – сказал Сташеку. – Но до чего ж хорошо! Мозги прямо на место встали. Что с тобой вообще?
– Жизнь со мной, – ответил Сташек.
Юноша на минуту замолчал, а потом начал ругать саму книжку, которую копировал. Вроде как старинная хрень, но что-то не сходится, не хватает двадцати страниц. В трех библиотеках был, в сети проверял, везде одно и то же. Повырывали, придурки, и везде одну и ту же главу, и наверняка по этой главе его и спросят, потому что вот такое у него сраное счастье. В школе на святого Миколая вечно ему выпадала его бывшая.