– Туда не ходят в одиночку.
– Ты думаешь, я такая одна была? Я пошла с другой женщиной, потому что именно так это и делается. Младше меня, бесплодная. Можно сказать, что у нее оказалось меньше сил, а у меня больше счастья. В тот же самый день я забеременела Теклой. В принципе это все, что тебе надо знать. Мне казалось, что все будет хорошо. Я не знала, что оставляю своей дочери. Ты прекрасно знаешь, правда? Вы одинаковые. Были одинаковые. Может быть, именно поэтому я тебя не люблю. Потому что мучаешься так же, как она. Из-за тебя я не могу забыть о том, что живет там, внизу.
Она выпила коньяку. Я спросил, зачем она мне все это говорит. Она рассмеялась и снова наполнила рюмку.
– Врач говорит, что мне уже можно пить. И вообще все можно. А говорю я это тебе, чтоб ты задумался, кому помогаешь. Что человек типа Вильчура может сделать, если получит в лапы этот вход.
– Вильчур ничего не знает.
– Ага, конечно. Я знаю, ты знаешь, Герман знает лучше, чем ты думаешь. Все знают. Только молчат. Об этих делах не говорят.
Я оставил ее в неподвижности над янтарной рюмкой и пошел, поднимая горячую голову. Все постепенно начинало складываться. Мне нужен был еще один разговор.
По дороге к отцу я прошел мимо Германа, сгорбившегося над своей тележкой. Текла унаследовала его глаза.
Мой отец давно переехал со Стальной, поменял три «Шкоды» на один «Джип Чероки»[21], запаркованный перед гаражом на дорожке, окруженной садом. В пруду мерцала рыбья чешуя, ветер раскачивал качели. Дом под Рыкусмыку, деревянный, двухэтажный и современный, на большом участке.
Отец в первую минуту не узнал меня. Он растолстел. Кожа у него была здоровая. Спрашивал, что я тут делаю, что со мной было, нужно ли мне что; шелестел тренировочным костюмом, прятал губы за воротником куртки Polar. Бросил мне гуральские тапки, показал ванную.
Первый этаж заполняли большие телевизоры, произведения искусства и книги. Стены были светлые, а мебель авторская. В кабинете стоял черный стол, а над ним ряды скоросшивателей. Я видел множество ничего не значащих мелочей. Планшет Apple. Маленькие ручные фонарики, чехлы от мобильников, электронные блокноты. Три детские комнаты: в плюше, в солнце, в монстрах. Островок посреди кухни, где топорщились лезвия дорогих ножей. «Как я могу тебе помочь?» – спрашивал отец, чесал себе нос и стрелял глазами.
– Не хочу тебя обидеть, но ты не сможешь остаться надолго. Встретимся позже, в городе или как-нибудь так. Когда только захочешь. Куда бы ты ни влип, я тебя вытащу. Сейчас уже могу. Тогда не очень мог. Я должен извиниться за тот раз, и я извиняюсь. Сейчас тебе будет нужно… ну да, вот именно, ты наверняка понимаешь. Тебе нужна одежда?
Мы уселись в салоне на кожаных креслах, рядом я видел трех детей и блондинку за тридцать в электронной рамке. На верблюдах. На кораблике среди лазурных вод. Катающимися на пони. Огоньки, летящие с торта. Школьный футбольный матч. Причастие. Горный поход. Милые девчушки, задорный мальчуган.
– Ты правда не можешь тут остаться надолго. Это неудобная ситуация. Всегда была неудобной. Ты думаешь, я просто так с этим жил, никогда не думал об этом? Девочки сейчас придут, ну и…
– Хорошо. Я уйду. Но сперва ты мне расскажешь, как познакомился с моей матерью, – сказал я. Отец побледнел. – Если не скажешь, я просто останусь тут, пока не придет твоя красавица жена. Твои дети познакомятся с братом. Буду сидеть, просто так. Расскажи мне.
– Ты не поступишь так со мной. Почему ты такой, а?
– Не знаю. Папа.
– Я действительно должен к этому возвращаться? Зачем ты так со мной? Я честно платил за тебя, и не моя вина, что твоя мама все пропивала. Нет никакой тайны. Я жил на Розовой, там были закоулки, много зелени, я работал в кузнечных мастерских, не в самих, а в снабжении. Нормально зарабатывал. Там я всему и научился. Я был женат. Рано женился. Школьная любовь, и я прошел сквозь ад с ней. Боже, но бывшая моя была – это что-то! Ты даже не представляешь, как женщина может мозги жрать. Я выходил из дома в бешенстве и бродил целыми ночами. Даже не пил. Другие пили в таких ситуациях, а я не пил. Сидел и думал. И вот как-то раз я сидел, а тут, смотрю, идет такая вся из себя симпатичная дамочка. Одна, оглядывается, явно чего-то боится. Я к ней, спрашиваю, чем могу помочь. Она молчит. Пьяная или что, ну чуть пьяная, но у меня сердце с правильной стороны, думай что хочешь. Ну, думаю, провожу. Спрашиваю, куда, спрашиваю, откуда, ничего. Просто идет. И я рядом с ней. А она смотрит на меня, подмигивает. Я ничего. А на ней такое цветастое платье. Вижу, ковыряется с пуговкой, открывает кусочек груди. Ноги ставит так смешно, широко, чтоб я видел внутреннюю часть бедер. Говорить дальше, говорить? Мне жена только в темноте. И тут такая. Как она губы кривила! Как сумочку держала. Спина у нее мокрая была, потная такая. Я сперва за руку. Она не реагирует, застывшая. Но завиляла попкой. Я тебе так говорю, чтоб ты понял. Ты ведь мужик же тоже. Боже, я так боялся, что вырастет из тебя такой, ну, можно еще говорить «педик»? Наверное, нет уже. Ни одна женщина на меня никогда так не действовала. И хоть как, хоть что, я должен был. Хотел сделать это мягко, с ее согласия и со своего. Обнял, поцеловал, она вроде и ответила на поцелуй, но сразу закаменела опять, но видишь, было уже немного поздно. Я мужик. И ты мужик. Я не оправдываюсь, просто говорю как есть. Женщины манят, а как заманят, так охладевают, но только тогда уже чуточку поздно. В подворотне дело было. Она меня укусила, поцарапала. Я ей на это ответил, ну что ж, мне стыдно, но сам знаешь, в некоторых ситуациях человек уже за себя не отвечает. Потом может жалеть, следить, чтоб такое не повторилось. Сама была виновата. Я даже хотел ей помочь, проводить, прогнала меня. Камнем бросила, представляешь? Могла убить меня. Я думал, забуду об этом. Не забыл. Понять не мог, почему она так шла одна и что с ней было. Что со мной произошло? Я обычно к женщинам не пристаю, так скажем, смелости мне не хватает. Ну, меня закрыли сразу, вот те раз, мусор на меня насел, жестокий человек и плохой. Но только в твоей маме сердце проснулось. Не дала показаний. Выдала меня, но потом не дала показаний. И меня отпустили. Это было красиво, честно с ее стороны. Потому что мы тогда оба накосячили. Почему она шла вот так? И еще пуговка эта. Я после всего думал, что просто урок получил. Да щас. И тут дело о признании отцовства. Я сперва взбесился. Ведь каждая нормальная в такой ситуации аборт делает. Я в суде продул позорно и теперь благодарен этой твоей маме. Моя жена потребовала развод, и я от нее освободился. Недешево вышло, но все же. Все благодаря твоей маме. Вот именно так и было. Не злишься, что я так об этом говорю? Мы взрослые люди. Ты ведь хотел знать правду. Ну, теперь знаешь.
Ничего ему не будет, особенно если дочки вернутся вовремя. Я вернулся домой, и мне снились бесплодные.
Простые бабы и принцессы. Девушки-язычницы с мозолистыми руками. Дамы при дворе польских королей и царские старые шлюхи. Жены крепких солдат и жилистых купцов. Евреечки, просящие Иегову о подарке. Певички кабаре и пионерки, трактористки, швеи, интеллигентки, менеджерки и курвы из подворотен. Все они образовали вихрь на счастливой земле, согнанные из разных мест. Вползали на развернутый рулон бычьего языка, а тени рогов удлинялись от пламени. Все они исчезали в раскрытой пасти и там, укрытые от моего взгляда, начинали танец, который я так хорошо знаю. Хотели вытанцевать себе ребенка. Мама вытанцевала себе меня.
Я видел и ее: девушка, несущая печаль и надежду, что я смогу заполнить пустоту в ее жизни. Я и есть пустота, мамочка. Она исчезла на живом красном ковре. Танцевала вместе с другими. Кого пожертвовали?
В моем сне, на рассвете, все женщины одновременно высыпали с танцпола, клуба, дансинга, корчмы и капища. Отправились в деревню, в сторону Черницы или Мыслибужа, в город и в лес, где ждали их разбойники, трудяги, интеллигенты. Вот так оно и выглядело.
Мне снилась мама, узнающая, что даром ничего не бывает, Владислава, изнасилованная Германом, и та таинственная сила, что велит людям делать такое.
Я доверял Вильчуру больше, чем Владиславе, но решил с ним серьезно поговорить. Не застал его ни в офисе, ни у замка, он не отвечал на звонки и не пришел в «Ратушу». Ждали его там напрасно. Камень в воду, как Кроньчак за день до этого.
Я остановился у сторожки. Фасад замка был уже частично обновлен, вмонтированы новые окна, рабочие укладывали красную черепицу, воздух пах краской и пылью. Двери стояли открытыми настежь. Я задумался, не заблудился ли кто из этих несчастных в подземельях. Каким будет твое желание, друг?
Я шлялся по городу, как грязный призрак с огнем в висках. Люди смотрели на меня с пониманием. Мне хотелось встряхнуть продавщицу в мясном и дать пощечину официанту. Знаете или не знаете? Сколько из вас знает эту тайну? А сколько были внизу, отдали чужую жизнь и понесли свой маленький страшный клад? Я искал сходства в лицах и движениях. Тень быка легла на город.
Я думал много и бестолково. Я понял, почему слышу, почему слышала Текла, что сломало Германа. Все было как на ладони, но я начинал понимать, что из этого ничего не следует, а правда не принесет освобождения. Женщины будут ходить в подземелья, будут рожать слышащих, скрежет станет громче, а в конце моя нога начнет плясать. Так оно все и будет, и от этого никуда не деться.
Я сел на землю и смотрел в небо, которое ведь совершенно одинаковое, что в Рыкусмыку, что в других городах. Я мог бы уехать. Оставил бы за спиной этот проклятый город. Или понес бы другим свое проклятие. Исчез Кроньчак, пропал Вильчур. Пришла моя очередь?
Я решил не возвращаться домой. Поеду так, в чем стою. Навсегда покину Рыкусмыку. Я добрел до автобусной остановки. Присел под навесом, представляя себе, как может выглядеть действительно большой город. Подъехал автобус. Я думал, что это три призрака, но нет.