– Тебе идут распущенные волосы, – говорит он. – Спокойной ночи, Алиса.
Не дожидаясь моего ответа, Джереми захлопывает дверцу, и машина трогается с места.
Достаю из сумки резинку и торопливо завязываю волосы в тугой хвост. По какой-то непонятной причине я одновременно и злюсь, и грущу. Откидываюсь на спинку кожаного сиденья и глубоко вздыхаю.
Каким бы непонятным, иррациональным и нелепым это ни казалось, Джереми мне нравится.
Мне следовало согласиться.
Дневник Алисы
Лондон, 2 февраля 2012 года
Привет, Брюс!
Давно я тебе не писала. Не хотелось как-то. От Скарлетт ничего не слышно, и я скучаю по ней. Мне бы следовало ей позвонить, но это она всегда делает первый шаг к примирению, когда мы ссоримся. Я перестала ходить к психотерапевту (от нее никакого толку), зато пошла к гинекологу и спросила, что делать в моей ситуации. Я начала принимать гормональные таблетки – запиваю их кофе за завтраком, чтобы стимулировать овуляцию.
Эффект налицо, пусть совсем не тот, на который я рассчитывала: у меня плюс три кило, волосы на теле растут в десять раз быстрее, чем раньше, а прыщей больше, чем у подростка. А еще на работе завал и, соответственно, скверное настроение и упадок сил.
С остальным я завязала: и с походами к психотерапевту, и с йогой для зачатия, и с маслом вечерней примулы…
Я пишу тебе, Брюс, потому что чувствую: это помогает мне привести мысли в порядок. Не сказать чтобы ты сильно помог, но я стараюсь делать все что могу.
Вчера мы говорили с Оливером об искусственном оплодотворении. Он уже заводил об этом речь, и я уже отказывалась. Не такого я хотела для своего ребенка. Я хотела, чтобы он зачат в любви, а не в пробирке. Может потому, что сама родилась в результате ЭКО… Не знаю. Мне недавно исполнилось двадцать семь. Двадцать семь – это не шестьдесят три. Но давай посмотрим фактам в лицо: я не беременею, а Оливеру скоро тридцать семь… Поэтому я пообещала ему, что подумаю о таком варианте.
Я злюсь на свое тело, Брюс. Мне кажется, что оно меня подводит, потому что не выполняет свою функцию. Мое тело не способно сделать то, что с незапамятных времен делали все женщины. Я никогда не задавалась вопросом, смогу ли иметь детей, пока не захотела родить. А следовало бы – учитывая историю моих родителей. С тех пор, как я встретила Оливера, я всегда представляла, что у нас будут дети. Я всегда любила возиться с детьми. С тринадцати лет я пополнила ряды нянь, больше ради удовольствия, чем ради денег. Больше всего мне нравились младенцы – они любят без причин и условий, доверчиво смотрят на тебя и радостно агукают. Я могла баюкать детей часами, их крики меня никогда не раздражали.
Я с нетерпением ждала первых месячных, но потому, что они предвещали конец детства, а не возможность материнства, мысль о котором в четырнадцать лет еще не приходила мне в голову. Мама не разговаривала с нами о таких вещах, как месячные. На деньги, вырученные за сидение с детьми, я купила в «Волмарте» упаковку прокладок (самые дешевые – по два доллара и десять центов) и, спрятавшись в туалете, тренировалась прилеплять их к трусикам. С одиннадцати лет я клала в ранец небесно-голубую косметичку, в которой были чистые трусики, пачка салфеток и две прокладки (Дакота утверждала, что девственницы не могут пользоваться тампонами, на что Эшли закатывала глаза). Периодически я вытаскивала эту косметичку и проверяла, все ли вещи на месте, представляя день, когда наконец смогу ими воспользоваться. До чего же мы глупы в детстве! С тех пор, как у меня начались месячные, я бы отдала свой правый яичник и всю коллекцию французских романов, чтобы их у меня не было.
В январе 1999 мне исполнилось четырнадцать, а месячных так и не было. Впрочем, в мае голубая косметичка наконец пригодилась: ею воспользовалась Скарлетт. Об этом знал весь мир, поскольку Скарлетт сочла глупым скрывать совершенно естественное явление, которое каждый месяц происходит с половиной человечества. Я никогда не видела, чтобы она, как остальные девочки, прятала тампон в рукаве или в кармане или придумывала оправдания, когда у нее болел живот. Однажды директор назначил Скарлетт отработку и прочитал ей лекцию о необходимости соблюдать приличия за то, что на уроке истории она подняла руку и громко попросила разрешения пойти сменить прокладку. Класс разразился смехом, а мне стало стыдно за сестру. Сегодня мне стыдно за то, что мне было стыдно.
Если раньше я давала Скарлетт салфетки, ручки или дезодорант после уроков физкультуры, то теперь начала снабжать ее прокладками и тампонами. Долгое время у меня в календаре синим крестиком было отмечено предполагаемое начало моих месячных и зеленым крестиком – начало месячных Скарлетт, которое она никак не могла запомнить. Наверное, сейчас у нее стоит напоминание на телефоне. Все эти годы мне нравилось обвинять сестру в неорганизованности, но теперь, когда она далеко, я грущу при мысли о том, что больше ей не нужна.
Помню, в 1999 году произошло еще одно важное событие: мама согласилась провести домой Интернет. Официальная версия: Интернет был нужен ей для общения с клиентами, неофициальная версия: я больше полугода уговаривала маму, а она никогда мне ни в чем не отказывала. У нас появился мигающий модем, который шипел и трещал при каждом подключении к Интернету. Интернет был дорогим, поэтому нам разрешалось пользоваться им по пятнадцать минут в день, но только после того, как сделаем уроки и накроем на стол.
Мама поставила рядом с компьютером кухонный таймер, старую и выцветшую пластиковую штуковину в форме яблока, который потрескивал, отсчитывая до секунды до рокового звонка, возвещавшего: веселье окончено!
Скарлетт выходила в Интернет только для того, чтобы собрать информацию, необходимую для ее карьеры будущей рок… точнее, панк-звезды. Она могла часами рассказывать об особенностях панк-движения и таких группах, как «Секс Пистолс» и «Дэд Кэннэдиз». Я весь день ждала своих заветных пятнадцати минут. У меня была электронная почта, которую я проверяла раз в две-три недели, чтобы ее не деактивировали, и переписывалась с Дакотой, Эшли и – больше всего – с Гарри, моим застенчивым одноклассником, который почти никогда не заговаривал со мной в школе, но добавил меня в MSN Messenger. Я с ужасной скоростью переключалась между окошками чата, мы посылали друг другу краснеющие смайлики, странные смайлики в виде кусочка пиццы, сердечки – и целые, и разбитые, но всегда пиксельные.
Примерно тогда же Скарлетт решила сочинять собственные песни.
– Какую песню ты хочешь сочинить? – однажды спросила я.
В ту неделю «Пляжное кафе» было закрыто на ремонт. Мы со Скарлетт лежали на песке. Октябрь распугал туристов, и пляж опустел. Было пасмурно, в океане отражалось бледное серое небо, у нас над головами кружили чайки, подгоняемые осенним ветром. Я поигрывала ее каштановыми волосами, разметавшимися по белому песку. Я думала, Скарлетт скажет, что хочет писать песни в стиле Джоан Джетт, Аланис Мориссетт или даже «Оазиса», «AC/DC» или «Нирваны», но она, пропуская между пальцами песок, серьезно ответила:
– Я хочу сочинять песни, которые начинаются медленно, а потом набирают темп.
– Это такой стиль музыки?
– Это мой стиль.
После Дивали мы с Джереми ни разу толком не разговаривали. Он запирается у себя в кабинете с Виктуар, они надевают наушники и днями напролет пишут код.
Если мы сталкивается в коридоре, Джереми говорит:
– Привет, Алиса.
Совсем как и раньше. Невозможно понять, смущен ли он, равнодушен или просто не помнит, как закончился наш вечер. А вообще… в сущности, что было? Мимолетное влечение, которое переросло в недоразумение. (Возможно, и не было никакого влечения, возможно, я все придумала, пребывая в эйфории после курицы масала и поездки на мотоцикле.) Однако мне трудно забыть выражение, которое появилась на лице Джереми, когда он увидел моего феникса. Казалось, он понял, кто я на самом деле.
Печально смотрю на экселевскую таблицу, где в одном столбике указаны щедрые расходы Криса, а в другом – наши несуществующие доходы (единственная ячейка, в которой стоит «0»). Поднимаю голову и вижу, как в опенспейс входят Зои с матерью.
– Fuck, Алиса! – здоровается девочка, махая рукой. Мать, не останавливаясь, тянет ее вперед.
– Привет, Зои, – с улыбкой говорю я.
Невольно разглядываю мать девочки. Я впервые вижу ее лично. Трудно представить более непохожую на меня женщину… Не то чтобы у меня были причины нас сравнивать! Наверное, она на несколько лет старше Джереми. У нее короткие светлые волосы с черными корнями и светло-зеленые густо накрашенные глаза. На правом плече – татуировка в виде птицы. На днях Виктуар сказала, что эта женщина работает скульптором.
Она снова хочет отдать Зои отцу посреди рабочего дня. Видимо, они об этом не договаривались. Вместе с Реда и Виктуар наблюдаем за разворачивающейся перед нами сценой, я – краем глаза, они – как зрители в цирке. Джереми усаживает девочку в своем кабинете и дает ей книгу, после чего берет свою бывшую жену под руку и ведет в переговорную. Как только он закрывает дверь, его лицо словно каменеет. Они начинают ссориться. Точнее, Джереми ссорится, а его бывшая смеется, небрежно пожимая плечами и изредка поглаживая его по щеке пальцами с темно-красными ногтями.
– Он снова даст себя поиметь, – пророчески заключает Виктуар.
– Если повезет, то во всех смыслах этого слова, – добавляет Реда, качая головой.
– Удивительно, насколько сильно мужчины подчиняются своим биологическим инстинктам, – отвечает Виктуар. – Перед нами умный и талантливый мужчина, который мог бы найти себе приятного и честного партнера, но вместо этого повторяет одну и ту же ошибку, а именно: доверяет предавшей его женщине, думая, что на этот раз будет иначе.
– А я думаю, Джереми просто хочет с ней переспать, – отвечает Реда. – Она горячая штучка.
Виктуар презрительно фыркает.
– Красота – это понятие сугубо социальное, оно зависит от эпохи, социального положения и общественных норм места проживания, которые человек впитывает с самого рождения. Более того, физические характеристики кратковременны, поэтому глупо выбирать сексуального партнера по красоте.