дусами Цельсия и градусами Фаренгейта – это моя вечная головная боль и лишь верхушка культурного айсберга, который отделяет меня от моих коллег. Однако благодаря кофе-брейкам мы с Реда сблизились, и я даже пригласила его и Саранью ко мне на воскресный бранч. Он пришел с Виктуар, и я подумала, что, кажется, у меня появились друзья.
Сейчас я везу чемодан по вокзалу Монпарнас. Время на часах показывает 14:32. Поезд в Брест отправляется в 16:35. По своему опыту общения с Сараньей – человеком, живущим в измерении, где десять минут растягиваются на полтора часа, – я сочла разумным сообщить Реда, что мы уезжаем в 14:45, надеясь, что таким образом он прибудет на вокзал не тогда, когда мы с остальными уже высадимся в Бресте.
Вижу, как он в панике вбегает в зал ожидания, волоча за собой огромный чемодан.
– Алиса! Мы опаздываем! – бормочет он, пытаясь перевести дыхание. – Мы пропустим самолет!
Спокойно смотрю на него, сдерживая смех.
– Наш самолет – это поезд, Реда, и мы никуда не опаздываем. У нас даже есть время пойти выпить кофе.
Крис отказался говорить, из чего именно будет состоять бизнес-тренинг, но он с энергией электрощитка уже три недели повторяет, что нашел идеальное место.
Можно официально ждать худшего.
Я проверила прогноз погоды. В Бресте сильный дождь, который продлится все три дня нашего пребывания. Естественно, я сажусь в поезд раньше остальных. Крис, несмотря на тяжелое финансовое положение «ЭверДрим», не смог не купить билеты в первый класс.
По прибытии в Брест нас ждет микроавтобус. К тому времени, как мы укладываем чемоданы в багажник, все уже мокрые до нитки. Пропускаю вперед тех, кто пытается прикрыть голову газетой, и сажусь последняя. Вода с мокрых волос капает на тонкий плащ, который промок за считаные минуты.
– Похоже, у тебя иммунитет к дождю, Алиса, – замечает Реда.
Включаю расположенную над головой вентиляцию, чтобы согреться, и отжимаю хвост.
– Нет, но дождь беспокоит меня не больше, чем ветер или солнце. Я выросла на берегу океана. Дома, когда шел дождь, мы делали все то же самое, что обычно, просто надевали дождевик.
Виктуар накидывает куртку на спинку переднего сиденья и поворачивается ко мне:
– Я думала, ты из Нью-Йорка.
– Да, но выросла я в другом месте.
– Где? – спрашивает Крис. – У меня есть друзья в Мичигане!
– Мое захолустье никто не знает, – смущенно говорю я. – А ты где вырос?
Я пытаюсь увести разговор от себя. Зачем я только сказала, что выросла у океана?
– В Париже, – отвечает Крис. – В каком штате находится твое захолустье?
– Род-Айленд.
– Где это? – спрашивает Реда.
– К северу, на Восточном побережье. Это самый маленький штат в Америке, поэтому его никто не знает…
Распускаю волосы и подставляю их под вентиляцию, пытаясь успокоиться. К моему большому облегчению водитель невольно приходит мне на помощь, объявляя об отправлении.
Ловлю на себе задумчивый взгляд Джереми, который не принимал участия в разговоре, и неловко отвожу глаза. Следовало сказать, что я родилась в Калифорнии, или в далеком Техасе, или на ранчо в Вайоминге… Как можно дальше от Квинстауна, который в штате Род-Айленд, где родилась Скарлетт Смит-Ривьер, о чем во всеуслышание говорится в Википедии. Следовало сказать все что угодно, но не правду. Чем больше я говорю, тем больше выдаю себя. Вот почему опасно сближаться с людьми: рано или поздно мы теряем бдительность и постепенно раскрываем тайны, которые хотели бы скрыть.
– Попробую поспать, – говорю я, чтобы избежать вопросов.
– Ты промокла. Простудишься еще, – замечает Виктуар.
И ни с того ни с сего протягивает мне свою толстовку.
Этот поступок трогает меня больше, чем следовало бы. На мгновение теряю дар речи, потом беру толстовку и с улыбкой благодарю Виктуар. Мне позарез нужно поставить свою колючую проволоку на место и больше не сближаться с людьми.
Кроме меня в первом ряду никто не сидит. Поворачиваюсь к окну, глядя на стекающие по стеклу капли дождя. Водитель включает радио. «Оазис». «Don’t Look Back in Anger». Не могу сдержать дрожь. Оглядываюсь назад. Джереми и Реда сидят, уткнувшись в свои ноутбуки, Виктуар спит, а Крис что-то печатает на телефоне. Наклоняюсь к водителю и тихо прошу выключить радио. Теперь тишину нарушают только урчание двигателя да перестук дождя. Мы съезжаем с автомагистрали и сворачиваем на узкую национальную дорогу. Дворники лихорадочно, но без особого успеха пытаются очистить завесу дождя, падающую на лобовое стекло микроавтобуса.
А потом перед глазами откуда ни возьмись появляется океан. Я выпрямляюсь и, не в силах совладать с собой, протягиваю руку вперед. Машинально тру стекло, пытаясь стереть с него капли, затрудняющие обзор. Судорожно сжимаю браслет на запястье и не могу оторвать взгляд от пейзажа. Я в ужасе от мысли, что у меня паническая атака, и в отчаянии от мысли, что не могу выйти, чтобы почувствовать запах соли на влажном ветру, который дует так сильно, что пригибает к земле высокую траву, растущую вдоль побережья. Да, дорога лежит вдоль побережья. На океане отлив. Не могу отделаться от мысли, что в нескольких тысячах километров та же самая вода ласкает песок Наррагансетта. Вижу, как вдалеке темно-синие волны с белыми полосами бурлящей пены разбиваются о пустынный пляж, который простирается на сотни метров. Я не видела океана пять лет. Я не осознавала этого, пока передо мной не оказался этот океан, негодующий, что я его бросила. Я осталась в городе, утонула в его шуме и грязи, в его постоянной суете. Потом бездумно променяла небоскребы Нью-Йорка на здания Парижа. И теперь я с отчетливой ясностью понимаю, что последние годы не случайно сидела летом на работе, а не ездила с Анджелой и ее семьей на пляжи Лонг-Айленда… Я бежала от океана, как бежала от всего остального – реальности, своей жизни, своего долга.
Я не чувствую усиления панической атаки, только безмерную печаль, похожую на дыру в груди, от которой мои усталые глаза наполняются слезами. Еще сильнее прижимаюсь к стеклу и натягиваю на голову капюшон, чтобы скрыть лицо. Через несколько минут побережье остается позади, уступая лесному пейзажу. Разрываясь между грустью и облегчением, смотрю, как серый океан исчезает вдали.
Дневник Алисы
Лондон, 10 марта 2012 года
Брюс, my love, у меня важная новость: мы с Оливером решили сделать экстракорпоральное оплодотворение, в простонародье – ЭКО.
Да, потому что после неудачи со стимуляцией яичников я перенесла неудачную искусственную инсеминацию. Если бы ты знал, Брюс, перед каким количеством людей мне пришлось раздвинуть за последние несколько месяцев ноги, если бы знал, сколько всего пришлось в себя запихнуть, сколько таблеток, гормональных уколов… Я устаю при одной мысли. Но на этот раз все будет по-другому.
Сейчас я наблюдаюсь в частной клинике королевы Виктории. Моего гинеколога зовут Долорес. Учитывая, насколько близко она знакома с моим влагалищем, я позволяю себе называть ее по имени. У Долорес окруженные морщинками зеленые глаза с золотистыми крапинками и спокойная, терпеливая улыбка умудренной опытом бабушки, которая дает мне мужество продолжать наши встречи. При других обстоятельствах я бы не держала на Долорес зла за то, что она проводит эти самые встречи между моими раздвинутыми ногами, но мне трудно воспылать к ней любовью – как трудно воспылать любовью к стоматологу, который удаляет тебе зубной камень.
Быть может, к этому шагу меня подтолкнул успех Скарлетт. Да, Скарлетт официально записывает альбом. Мне мало что известно, но на днях она осторожно сказала: «Возможно, это станет началом моей карьеры». Я чувствую огромное облегчение: с меня словно свалился груз ответственности. Не исключено, что мозгоправ таки была права. Сейчас я испытываю такое же спокойствие, как тогда, когда впервые увидела выступление Скарлетт. Несмотря на то, что я всегда безмерно восхищалась своей сестренкой, у меня были периоды сомнений. Но если так подумать, те редкие моменты, когда я сомневалась в Скарлетт, всегда предшествовали ее оглушительному успеху. Помню, вскоре после того, как Скарлетт не смогла организовать в школе свой концерт, Эшли бросила:
– Мы все мечтаем стать актрисами или певицами, но в реальности это никому не удается. Лучше займись учебой, чтобы сдать экзамены и поступить в университет.
Скарлетт пожала плечами и засунула в рот сразу половину сэндвича.
– Некоторым удается, – ответила она с набитым ртом. – Но не тем, кто идет в университет и тратит время на изучение предметов, которые не ведут к мечте.
– Ты не боишься, что кончишь попрошайкой в нью-йоркском метро?
Скарлетт задумчиво склонила голову набок.
– Куда больше я боюсь сдаться и провести остаток жизни, задаваясь вопросом: «А вдруг бы у меня получилось?» Нет ничего хуже сожалений.
Моя сестра регулярно выслушивала нравоучительные речи от мамы и тех немногих учителей, которые еще надеялись «наставить ее на путь истинный», поэтому я уверена, что она хорошо подумала над этим вопросом. За гранжевым обликом, громким голосом, творческими причудами и непростым нравом скрывалась умная и организованная девушка. Когда Скарлетт заставляла меня вслух повторять экономику, которую я изучала в Университете Брауна, то порой понимала материал лучше, чем я, и потом объясняла мне. Не помню, чтобы Скарлетт принимала решения бездумно. Я по сей день уверена, что благодаря уму и упорству она смогла бы освоить любую профессию, если бы очень захотела.
Однако после слов Эшли в мою голову закрались сомнения. Я видела, что последние три или даже четыре года Скарлетт вкалывала как проклятая, но уже восемнадцать месяцев не могла организовать свое первое выступление. «Синий Феникс» оказался никому не нужен, к тому же Скарлетт недавно поссорилась с ударником, и он ушел из группы. Слишком много препятствий, слишком много трудностей. И потом, что Скарлетт знала о музыкальной индустрии? Я боялась, что она потерпит неудачу.