Радио подтвердило его слова.
— Ну так позвони командующему, — посоветовал своему собеседнику майор. — Только поспеши, а то здесь уже некому будет ждать.
Он отложил микрофон и махнул рукой:
— Друг на друга сваливают, сукины дети, думать сами не в состоянии!
— Давайте сообщим об этом первому, — предложил Терский.
— Правильно, — кивнул головой Моленда.
Все посмотрели на директора. Он не спеша поднял трубку, потом нажал белую кнопку, чтобы вызвать секретаршу.
— Пани Аня, соедините меня с первым. Да. А если телефон будет занят, то попробуйте через коммутатор. Спасибо.
Майор потер лоб, взял сигарету, затянулся. Калямита сложил обе ладони вместе и смотрел на свои пальцы, как будто увидел там что-то очень интересное. Моленда подошел к окну и встал спиной к столу. Радист молчал. Пожарный у телефона курил сигарету, часто затягиваясь и нервно выпуская дым.
3
Когда инженер Квек вышел из конторки, Меринос сел на стол. Ему было все равно. Тупая тоска отдаляла от него каждую мысль, не связанную с его несчастьем. Ясю было пять лет. А все случилось так неожиданно; родители не обращали внимания на то, что говорил ребенок, махали рукой, когда мальчик жаловался на боли. Да он и не мог толком объяснить, что у него болит. Дедушка Меринос, как всегда, шутил, что до свадьбы все заживет, к тому же мальчик растет и должен чувствовать, что растет, а как же иначе? И вот вчера Ясь умер. Мать взяла малыша, как обычно, на руки из кроватки — а он уже был недвижим. Сначала отец с матерью не хотели в это верить. Вызвали врача, метались по комнате, слишком тесной, чтобы вместить их боль.
«Сердце», — сказал доктор.
Дед Меринос молчал. Он смотрел на внука, на сына, на невестку, чувствуя жгучую ненависть к миру, ко всем живым. Как нарочно, было воскресенье — день, который Меринос больше всего любил, радостный день, когда можно делать все, что хочешь. А это значило, что он мог прийти к Ясю, смотреть, как ребенок ходит, говорит, играет.
Старик стукнул кулаком по грязному столу, посмотрел, нет ли еще где водки, но бутылка на полу светила пустым донышком. Он пнул ее — стекло разлетелось на острые длинные осколки. Меринос провел жесткой ладонью по глазам, словно хотел снять с них ту ужасную, все еще стоящую перед ним картину.
«Бога нет, — подумал он, — я живу, а этот ребенок…»
За окном склада появился какой-то странный свет. Меринос смотрел сквозь покрытые пылью стекла, не понимая, что это значит.
— Черт бы меня подрал! — ворчал он. — Я им покажу! Какое несчастье… Боже мой, неужели это возможно?
Меринос посмотрел налитыми кровью глазами на дверь, через которую вышел инженер. «Кабель? — вспомнил он. — Ага, кабель. Пусть поищет. Спешить нам некуда».
Старик заметил, что на противоположной от окна стене появилась какая-то тень. Раньше стена была пустой, а теперь он на ней видел темное отражение стола и собственной фигуры. Меринос обернулся. «Что там за дьявольщина?» — удивился он. Ему стало страшно. Неясное предчувствие подняло его на ноги. Меринос еще раз посмотрел на светящиеся окна и выбежал со склада. Тут он все понял. Горела первая, самая маленькая цистерна. Страх сдавил ему горло, старик бросился бежать. Он пробежал несколько метров, не оглядываясь и не глядя под ноги. Но далеко убежать ему не удалось. Старик споткнулся о торчащую из земли согнутую железную трубу и со всего размаха упал в яму, которая здесь была с незапамятных времен. Меринос не отдавал себе отчета в том, что с ним происходит и почему он убегает. «Пожар, — успел он подумать, — горит». А потом, когда он падал в яму, ему в голову пришла мысль о том, что судьба снова на него ополчилась.
Меринос не знал, как долго он был без памяти. Очнулся он лежа лицом в песок. Какое-то время старику казалось, что он умер и лежит в гробу. Но почему же тогда он чувствует вкус земли на губах? Меринос открыл глаза. И неожиданно совершенно отчетливо вспомнил все, что с ним произошло. Старик попытался встать, но помешала острая боль в руке, на которую он опирался. Меринос взглянул на руку: вывихнутые пальцы распухли. «Как же так? Ведь я только что упал в эту дыру, а пальцы уже успели распухнуть?» Потом он с усилием встал на колени.
Высоко в небо, до самых облаков, поднимался огонь и дым. Здание склада было раздавлено, как будто рука великана ударила кулаком по его крыше. «Господи, я остался жив, — обрадовался он. Но тут же его пронзила мысль: — Ведь там же Анджей!»
Меринос, покачиваясь, приподнялся из ямы и взглянул на исковерканные балки крыши. Он не мог оторвать глаз от этой картины. И снова почувствовал ненависть к себе. «Он мертв так же, как Ясь. А я живу».
Тут ему пришло в голову, что нужно идти к людям, рассказать им о случившемся. А вдруг еще можно что-то сделать, вдруг Анджей жив. У него промелькнула такая мысль, но, честно говоря, он не верил, что парень мог уцелеть. Меринос вспомнил строгое лицо старого Квека. Они дружили уже много лет, вместе восстанавливали разрушенную фабрику, вместе работали; старик гордился тем, что его сын станет инженером. Он говорил, что Анджей после института придет работать сюда, здесь его место, на отцовской фабрике. Так и случилось. А теперь…
Меринос сделал первый шаг, неуверенно, покачиваясь. Но все же ноги несли это тяжелое, вялое тело. «Нужно идти к людям, — думал он, с усилием ставя ноги на осыпающиеся груды земли, которых раньше здесь не было. — Я должен сказать Квеку, — повторял он без конца. — Нужно идти к людям, может, что-нибудь удастся сделать…»
Вдали были видны пожарные машины, водяные струи, сплетающиеся над огнем, группы чем-то занятых людей. Меринос пошел к ним; ему казалось, что он бежит, он поднял здоровую руку над головой, хотел крикнуть, чтобы люди его заметили, но слова падали здесь же, у ног. Старик шел, ни о чем не думая, главным для него было дойти до них. Он падал, спотыкаясь там, где раньше мог бы пройти свободно, только чуть выше поднимая ноги. Но сейчас Меринос был не в состоянии это сделать. Вот почему он снова и снова вставал на колени, упираясь здоровой рукой, и, выпрямившись, шел дальше. Его удивляло, что ему еще так далеко до людей и что они его не видят. При этом он тяжело дышал, как бегун, который преодолел большую дистанцию. Пот заливал ему глаза, из-за этого он едва различал их фигуры. У него было только одно желание — добраться до них. Старик знал: он должен сказать им что-то очень важное, что сидело глубоко в его сердце и что, без сомнения, само выплеснется наружу, когда придет время.
Никто из людей не оборачивался. Они работали, глядя на огонь. Меринос не понимал, почему они не отрываясь смотрят на языки пламени, — может, для того, чтобы уловить тот момент, когда надо будет бежать, хотя шансов уцелеть не было никаких.
Наконец он дотащился до стоящего ближе всех человека. Старик хотел что-то ему сказать, позвать, но ничего, кроме хриплого дыхания, не вырвалось из его уст. Он вытянул руку и коснулся спины этого человека.
— Меринос! — закричал Жардецкий. — Смотрите, да ведь это же Меринос!
Кладовщик свалился на землю у его ног.
— Врача! Надо отнести Мериноса к врачу!
Работающие рядом с мастером люди бросили лопаты, подбежали к Мериносу, схватили его за руки и ноги и понесли к зданию дирекции. «Что я им должен сказать? — билось в голове Мериноса. — Что я им хочу сказать?»
Сейчас, когда наконец-то наладился порядок, когда все больше машин и пожарников появлялось на фабричном дворе, рабочие начали обсуждать то, что случилось у ворот.
Пошли разговоры о том, что не надо было дирекции оставлять всех на фабрике, ведь все равно не хватает лопат и прочего инвентаря, нечем гасить пожар. Зачем же стольких людей подвергать опасности?
Как будто этого было мало, вспомнили о том, что кричал старый Квек. Что будто бы директор запретил открывать ворота перед бегущей толпой, значит, он во всем и виноват.
— Кто вернет здоровье тем двоим?
— А Моленда еще шумел, что мы сами виноваты! — добавил кто-то. — Выходит, мы виноваты в том, что нам не разрешили выйти?
Недовольство передавалось от бригады к бригаде, от цеха к цеху.
Каждые полчаса добровольцы сменяли тех, кто возвращался от нефтехранилища. Люди очень устали, но больше всего их мучило сознание того, что опасность близка.
С начала пожара прошел час, ну, может, полтора. Махно все время посматривал на часы. Он не вмешивался в разговоры. Когда вернулась первая партия тех, кто принимал участие в возведении защитных насыпей, он заметил, что у них нет сил даже присесть, — люди, тяжело дыша, молча падали на землю у стен.
Махно чувствовал, как пот стекает у него по спине. А ведь было совсем не так жарко. Он отирал пот рукой, которая скоро тоже стала мокрой. Потом огляделся по сторонам, не смотрит ли кто-нибудь на него.
— Кто пойдет в эту смену? — кричал Жардецкий. — Нужно тридцать человек!
— Мало, что ли, там пожарников? — произнес кто-то сзади.
— Мало.
— Ну и иди сам!
Жардецкий молчал. Не было смысла объяснять, что он только что вернулся и сейчас снова пойдет туда.
— Кто идет в эту смену, пусть встанет у дверей, — сказал он громко, повернувшись спиной к людям.
Мастер смотрел на раскрытые двери, на полосу света, в которой цементный пол казался чистым, и ждал. Никто не появился перед ним, хотя он слышал, как шаркают по бетону ноги. Жардецкий обернулся. За ним стояли его люди. Этот психованный горлопан Алойз, Мишталь, у которого глаза опухли так, что он смотрел через узкие щели, старый худой молчун Пардыка. Жардецкий почувствовал спазм в горле.
— Что, больше никто не пойдет? — воскликнул он. — Никто? Ох, сукины дети!
— Не кричи, — проворчал Мишталь. — Есть работа, так пошли ее делать!
— Чтобы их разорвало, чтобы у них руки-ноги поотсыхали, там люди из сил выбиваются, а они!..
Из толпы вышел Махно. Побелевшими, бегающими глазами он смотрел то на лица своих товарищей, то на Жардецкого.