ь… может быть, мы с вами могли бы поговорить на эту тему. Но и это совсем необязательно… Ну, кому была бы нужна такая статья, кому бы она помогла?
— Неправда, читатели, люди…
— Что люди! На то и существует комиссия, чтобы следить за законностью, искоренять все проявления зла. И никому, наверное, не доставит удовольствия публичное копание в грязном белье. Вырезать больное место, вычистить, устранить зло — это и есть самая главная забота о людях. И о читателях вашей газеты тоже.
— Нашей газеты, товарищ. Ведь мы орган воеводского комитета, — злился все больше Валицкий, не предвидевший такого оборота дела. Он не рассчитывал на то, что председатель примет его с распростертыми объятиями, но такой встречи не ожидал. — Мой главный договорился обо всем с секретарем по пропаганде воеводского комитета.
— Ну и что, если и договорился, — рассмеялся немного развеселившийся от его запальчивости Юзаля. — Но со мной-то он не договаривался, дорогой. А я иначе смотрю на такие вещи.
— Значит, вы мне не поможете?
— Скорее всего — нет.
— Жаль. В таком случае спокойной ночи. Извините, что помешал. — И Валицкий пошел к двери.
— Товарищ, — задержал его еще на мгновение Юзаля, — вы член партии?
— Да. И не со вчерашнего дня.
— Ну а таких простых вещей не понимаете, — покрутил он головой. — Эх вы, молодежь, сумасброды.
— Мне очень жаль, но у нас разные взгляды на «эти вещи».
— И что вы собираетесь делать?
— Как что? Мне дали задание, я его выполню. Нормальное дело. Я ведь сюда не отдыхать приехал.
— Ну так успеха вам, — сказал Юзаля.
Валицкий сбежал по лестнице в холл и вышел на улицу. Еще не было поздно, но город уже опустел. Характерная черта маленьких провинциальных городков: вечерами улицы пусты, мертвы, их не оживляют ни лампы дневного света, ни освещенные витрины магазинов. Валицкий шел быстро, сильно затягиваясь дымом сигареты. Его душила злость на этого чертовски уверенного в себе старика. Дело было не в том, что Юзаля сорвал ему все планы, что пошли насмарку надежды легко добраться до тех людей, которые писали эти документы, ну и, наконец, обыкновенная помощь, какой-нибудь совет, которым тот, опытный работник, мог бы его поддержать. Больше всего его взволновала, как ему казалось, странная точка зрения старика на то, что дело не может стать достоянием общественности, что местом для него могут быть только тихие кабинеты воеводского комитета и контрольной комиссии, длинные стеллажи архива с кипами документов, а не страницы газеты, даже партийной.
Валицкий, почувствовав голод, повернул обратно и ускорил шаги. Посмотрел на часы — до закрытия ресторана в гостинице оставалось еще минут тридцать.
Стефан невольно заметил, что он уже не думает о Юзале с неприязнью, его упрямство, несмотря на то что оно еще казалось ему бессмысленным и непонятным, стало, как ни странно, казаться ему симпатичным. Оно свидетельствовало о том, что Юзаля что-то из себя представляет, что это человек с характером, которого даже недвусмысленные намеки на то, что главный редактор все согласовал, не смогли ни на йоту поколебать в собственной правоте.
«Посмотрим, чья возьмет, — грозился Валицкий, — не думай, что ты напал на мальчика, который выразит сожаление по поводу такого оборота дела и свернет манатки». Он рассмеялся и с размаху открыл дверь в ресторан.
Здесь было два зала: один сразу у гардероба, в это время пустой, во второй можно было пройти по небольшому коридору и спуститься по ступенькам вниз. Он вошел в первый зал. Недалеко от входа, спиной к нему, сидел Юзаля и ковырял вилкой в салате. Он не заметил Валицкого. Стефан минуту раздумывал, не войти ли ему в соседнее помещение, но махнул рукой и подошел к столику.
— А, это вы, товарищ редактор, — улыбнулся Юзаля, — садитесь. Тоже хотите поужинать?
— Да, решил зайти. Что же вы так, только салат? Давайте возьмем по рюмочке, лучше спаться будет.
— Можно, почему же нет.
— Вот и прекрасно. — Валицкий с готовностью встал со своего места. — Пойду поищу официантку. Иначе мы можем просидеть здесь до утра.
— Только не слишком, редактор. Завтра нас ждет работа.
— Как это — нас?
— Ну, вас и меня.
— Не знаю, почему вас так трудно убедить, что это дело и нашей газеты.
— Почему трудно? Собственно говоря, вы ведь совсем и не пробовали. Только законченного осла нельзя заставить поверить в справедливое дело… Давайте выпьем за фиаско нашей миссии.
— Почему, товарищ председатель?
— Потому что я знаю Михала Горчина. И уверен, что он ничего не сделал такого, за что его нужно было бы бить.
— Я хотел бы иметь такого прокурора, как вы, если бы мне пришлось предстать перед судом.
— Вы меня не понимаете. Во-первых, я никакой не прокурор, во-вторых, Горчин такой же мой друг, как и ваш. Я говорю только, что я знаю его. Но если с ним будет что-нибудь не так, я первый ударю. И сильно.
— Интересно, почему же вы все-таки изменили свое мнение?
— Нет, я не изменил. Но вам помогу. Вам такого рода опыт пригодится, товарищ.
— Только из-за этого? — спросил разочарованный Валицкий.
— Ну, скажем, из-за ваших прекрасных глаз, — невозмутимо улыбнулся Юзаля и сам налил рюмки.
«День обещает быть хорошим, — подумал Михал Горчин, — наконец можно будет поехать в Заречье».
Перед выездом он еще на минуту вернулся в райком. В зеленых картонных папках лежали разрезанные конверты, вся, как обычно, богатая порция корреспонденции, которую следовало хотя бы бегло просмотреть. Он быстро пробежал глазами по заголовкам писем, разделяя их между «ведомствами» секретарей.
Читая телефонограмму из воеводского комитета, Горчин только улыбнулся: речь шла об определении величины убытков, вызванных прошедшей два дня назад грозой. Улыбнулся потому, что уже со вчерашнего дня назначенные для этого дела люди из районного совета и активисты сельскохозяйственного отдела райкома объезжали села.
С треском сложил папку, закрыл ящики письменного стола, по привычке сдул остатки пепла с его стеклянной поверхности и прошел в секретариат.
— Сегодня меня не будет, — сказал он машинистке, худенькой черноволосой девушке, которая внимательно смотрела на него из-за пишущей машинки. — Посетителей направьте к оргсекретарю.
— Понимаю, — кивнула она головой, — скажу, чтобы пришли завтра. Вы завтра будете?
— Да. — Горчин пожал плечами. Ему стало весело. Все-таки она была права: он лучше всего знал об этом. Если бы действительно было какое-нибудь важное дело, то и так оно неизбежно должно было к нему вернуться, пройти через его руки, правда через посредников, что было только ненужной тратой времени. Но за это он должен был уже винить самого себя, потому что всех их здесь, в райкоме, он приучил к такому стилю работы, а теперь ему казалось, что слишком поздно что-то менять в созданной им системе.
Голубая «Варшава» уже стояла у входа. Он открыл дверь и, сильно горбясь, сел за руль. Путевой лист лежал на своем месте, выписанный на его имя. Горчин вписал маршрут и время выезда.
Машина резко рванула с места. «Варшава» была новая, хорошо обкатанная. Ему пришлось еще раз притормозить под желтым треугольным знаком, и вот он уже мчится по асфальтированному шоссе, бегущему в сторону Руды. Стрелка спидометра колебалась между восьмьюдесятью и сотней, а на длинном прямом въезде в Рудницкий лес она отчаянно задрожала, дойдя до конца шкалы, словно ее загнали в безвыходное положение.
«Это единственное, что я умею делать хорошо, — подумал он, немного отпуская педаль газа. — Может, я не умею как следует работать, может, не умею жить и любить, как другие, но в умении вести машину мне никто не откажет. Даже Болек с завистью смотрит, этот старый лихач, который в армии возил генерала… Несерьезный я человек, — спохватился он, — тоже нашел чему радоваться. Вот врежусь в дерево, будет тогда история».
Осторожно, не превышая скорости пятьдесят — шестьдесят километров, он оставил за собой Осины, за которыми была видна Руда. Горчин проехал мимо первых домов, мимо здания лицея с площадкой из красной глины для игры в волейбол, затем проскочил небольшую улочку, мостик на почти невидимой из машины речушке, напоминающей городскую сточную канаву, и вот он уже на квадратной центральной площади городка. Он остановился у газетного киоска, вспомнив, что кончаются сигареты. Через мутные стекла Горчин рассматривал запыленные, засиженные мухами книги с выгоревшими обложками. Рядом с ними, тесно сложенные, закрывая друг друга, лежали старые специализированные периодические издания — свежей прессы не было и следа.
— Что, газет еще не привозили? — спросил он киоскера, мужчину со старческим, обросшим сивой щетиной лицом.
— Люди уже разобрали, пан секретарь.
— Вы меня знаете? — удивился Горчин.
— Я был на вашем докладе, когда вы вернулись из Советского Союза, — ответил тот, глядя на него через очки в тонкой серебряной оправе.
— Ну, тогда, может быть, по старому знакомству вы мне дадите две пачки «Грюнвальдов»?
— Почему же не дать, — ответил тот с достоинством и в то же время с каким-то веселым блеском в глазах. — Я их получаю немного, но для такого гостя найдется.
«Хитрый старикан, — подумал Горчин, — сидит себе под стеклянным колпаком посреди площади и все замечает, видит, что вокруг делается. Что нужно и что не нужно».
— Спасибо, — сказал он громко.
— Секретарь Беренда у себя, — долетело сзади.
— Откуда вы знаете? — Горчин недовольно повернулся.
— Я не видел, чтобы он куда-нибудь выходил.
Горчин только покачал головой и двинулся в сторону углового здания с балконом, где помещался, а точнее, занимал две большие комнаты городской комитет партии в Руде.
«И действительно, он обо всем должен знать. Не завидую я Павлу. Не успеет он вылезти из своей дыры, а все уже видят, что и как. Хорошо, что этот парень с головой на плечах. Если бы у меня таких было побольше, — вздохнул он, — но так или иначе, я должен буду его отсюда забрать. На этот раз в городском совете я все-таки наведу порядок. А если Цендровский будет вмешиваться, то и он свое получит. А то всегда сидел тихо, как мышь под метлой, а сейчас вдруг начал корчить из себя великого адвоката».