— Вы меня извините, — сказал он сразу, чтобы не тратить время, потому что оркестр играл уже вторую мелодию подряд, — но я безуспешно ждал вашего звонка.
— У меня в последнее время столько дел…
— Да, это видно, — ответил Стефан насмешливо.
— Не будьте таким вредным. — Она все-таки оправдывалась: — Ко мне приехал знакомый из Н., и я должна была с ним что-то делать.
— Но мы все-таки должны условиться, — сказал Валицкий серьезно, — я немного навеселе и веду себя, как студент, но на самом деле мы должны.
— Что значит должны?
— Только не думайте, что тут снова какие-нибудь штучки, В моей профессии считается, что любое средство хорошо для достижения цели. Я тоже так считал. Мне приходилось быть рабочим в госхозе, торговым агентом, нищим, милиционером, и все это для того, чтобы узнать правду или, по крайней мере, приблизиться к ней… Однако сейчас я понимаю, что с вами такой номер не пройдет. Я хочу с вами поговорить о… Горчине. Только не делайте удивленного лица. Я не веду никакой игры и требую от вас того же самого.
— По какому праву вы от меня что-то требуете?
— Без всякого права… Я, может быть, хочу вам помочь.
— Мне? Я не вижу необходимости. И вообще не люблю, когда меня в чем-то выручают другие, а особенно, когда хотят это сделать без спросу. Тем более что несколько месяцев, которые я провела в Злочеве, для меня уже пройденный этап… Этот симпатичный человек, с которым вы меня здесь видите, друг моего отца, он приехал ко мне, чтобы сделать одно предложение, которое я приняла. В самые ближайшие дни я уезжаю в Н., вероятно навсегда.
— Это невозможно!
— Я, наверное, лучше знаю, дорогой пан редактор, что возможно, а что нет.
— Действительно, не мне судить. Я вообще склонен усложнять простые вещи. Я рад, что для вас все так просто и ясно.
— Не ясно и не просто, — возмутилась она. — Я сделала только то, что считала уместным и правильным.
— Итак: бегство. — Он заглянул ей в глаза.
Из постороннего наблюдателя, холодного и незаинтересованного, он стал защитником мужчины, которого еще недавно хотел уничтожить. Сейчас, видя слабость, а может, и предательство этой женщины, он решил защищать его, защищать вопреки своему желанию, во имя мужской солидарности и какого-то на ходу придуманного им принципа.
— Почему вы не протестуете? Я понимаю, что вы имеете право молчать, а я — нахал, который вмешивается не в свои дела…
— Завтра в девять часов я кончаю ночное дежурство. Мы зашли сюда только выпить кофе, я сразу же еду в больницу. Если уж вы непременно хотите написать что-нибудь о… работе злочевских врачей, то пожалуйста, — усмехнулась она. — Я так вымотаюсь за ночь, что вы, может быть, что-то из меня выжмете.
— Спасибо за доверие. — Он поцеловал ей руку. — Во всяком случае, я буду вас спрашивать только о том, что вы сами захотите мне сказать, — добавил он, когда оркестр перестал играть.
Валицкого разбудил звонок телефона. Не открывая глаз, он нащупал трубку и приложил ее к уху. Трубка была скользкой и холодной. Как сквозь туман, до него долетел раздраженный женский голос.
— Валицкий, слушаю, — промямлил он. После вчерашней попойки голову разрывала острая боль, которая гнездилась где-то глубоко под черепом.
— Я жду вас уже двадцать минут, — узнал он рассерженный голос Катажины, — ведь вы так хотели со мной встретиться… Что это все значит?
— Да, действительно, — он чуть не застонал, — но у меня уже охота пропала.
— Как так? — Она или не верила, или еще не могла понять, о чем он говорит.
— А так, мне на все наплевать.
— Минуточку, мои дорогой, теперь у меня есть желание с вами поговорить.
— Клянусь, что меня уже это дело не интересует. Как только я немного приду в себя, сразу же сажусь в машину. И в будущем постараюсь далеко объезжать ваш Злочев.
— Не будем сейчас вести дискуссию о будущем. Через полчаса я буду в парке, около памятника советским солдатам. И я хочу, чтобы вы меня там уже ждали. — Она бросила трубку.
«Что за женщина. — Стефан уже совсем проснулся. — Наверное, придется встать. Если уж такая упрется, то сам дьявол не помешает ей довести дело до конца. Нужно встать, а то она готова сюда ворваться. И будет еще один скандал».
Он тяжело встал с кровати и, с трудом раскрывая опухшие глаза, посмотрел в окно. Погода должна была быть великолепной, потому что, хотя комната выходила на северную сторону, в ней было полно света, а из широко открытого окна веяло холодной свежестью утра. Валицкий потянулся, широко расставив руки, даже кости затрещали, зевнул и, слегка покачиваясь, подошел к столу. Включил радио, закурил сигарету, но после первой затяжки в голове еще больше закрутилось, а внутренности поднялись к горлу так, что он с отвращением смял ее в пепельнице. Потом он вытащил полотенце из шкафа, перебросил его через плечо и таким же, как раньше, нетвердым шагом двинулся по коридору в умывальню.
Две облицованные синим кафелем кабины были свободны. Он вошел в ту, которая была ближе к нему, и пустил полную струю воды.
Только сейчас Валицкий заметил, что забыл снять пижаму, и разразился громким смехом. Он смеялся долго, бессмысленно, пока струя холодной воды не привела его в сознание.
Однако похмелье вернулось сразу, как только он снова оказался в комнате, — головная боль и дерущая сухость во рту. Валицкому это чувство было знакомо, но в последнее время, после переезда в Н., он крепко взял себя в руки, и теперь, казалось, был им захвачен врасплох. Торопливо надев рубашку и светлый бежевый костюм из тонкого летнего материала, Стефан вышел в коридор.
Он оживился только при виде небольшой вывески молочного бара. Вошел внутрь и заказал кружку простокваши. Он быстро проглотил содержимое фаянсовой кружки и попросил вторую порцию. Сидящая в кассе, как в стеклянной клетке, женщина смотрела на него с иронической улыбкой.
Стефан вышел, уже иначе глядя на мир. Сигарета обрела свой старый добрый вкус. Он купил газету, но сложил ее, не читая. Свернул на улицу, ведущую к городскому парку.
Валицкий издали увидел высокий силуэт обелиска. Подойдя ближе, он с удивлением заметил, что Катажина уже сидит на скамейке и спокойно курит сигарету. Его смутил ее хмурый взгляд, но он смело пошел в ее сторону, даже ускорив шаги.
— Ничего у меня в последнее время не получается, — сказал он вместо приветствия и поцеловал ей руку. — Извините меня.
Она пожала плечами, внимательно рассматривая его лицо, на котором были слишком хорошо видны следы прошедшей ночи. Валицкий начал искать сигареты, чтобы как-то скрыть смущение, обычно ему не свойственное.
— Я голодна, — сказала она наконец. — Здесь недалеко есть небольшое летнее кафе. Пойдемте туда.
— У меня совершенно нет аппетита, — он слабо улыбнулся, — но, следуя вашему примеру, может быть, я заставлю себя что-нибудь съесть.
Они медленно пошли в сторону кафе. Лето было уже в разгаре, травы поблекли, цветы давно потеряли свою весеннюю яркость красок и свежесть, у деревьев с южной стороны пожелтели листья. Солнце грело все сильнее. Тишину нарушал только далекий, уменьшенный стеной деревьев, шум грузового автомобиля, едущего по прилегающей к парку улице.
Стефан чувствовал, что она хочет с ним поделиться своими мыслями, что стремится довериться ему, чужому человеку, чтобы любой ценой прервать наполнившее все вокруг, явно превышающее ее силы молчание.
Кафе было причудливым строением, видимо незаконченным, которое какой-то человек с воображением сумел использовать; перекрытие приспособили под террасу, окруженную низкой балюстрадой из стальных прутьев, пристроив к ней легкую деревянную лестницу. Под зонтами стояло несколько столиков со стеклянными столешницами и плетеные кресла. С террасы был виден пруд, заросший зеленой ряской, — это создавало видимость прохлады, которая как бы веяла с той стороны. Дальше простиралась большая плоская поляна, дающая отдых глазам.
— Я читала последний сборник ваших репортажей, — сказала она, когда официантка подала им завтрак: пшеничные булки с маслом и ветчиной и кофе со сливками.
— О боже, — попробовал он отшутиться, — как вы нашли эту книгу, ведь я за нее не получил никакой премии и ее не рекламировало телевидение.
— Перестаньте…
«Не отсюда ли берется ее доверие? — начал он связывать все довольно далекие друг от друга факты. — Можно написать прекрасную книгу о человеческих судьбах и быть законченным негодяем. А моя книга даже не такая… Может быть, она просто правдива и написана с уважением к тем людям… Все-таки, видимо, она ее и склонила в мою пользу».
— И эта книга заставила вас проникнуться доверием ко мне? — рискнул он задать вопрос, хотя и боялся, что Катажина ответит отрицательно.
— Может быть, но не только она. Чем-то вы расположили меня в свою пользу, чем-то, что я не могу точно определить. Может, каким-то внутренним сходством с любимым человеком… когда он сбрасывает с себя официальную броню…
— Спасибо, — ответил он серьезно. — Постараюсь это понять… Я не подведу, — добавил Валицкий с некоторым смущением, которого он не испытывал уже много лет, — хотя мне и не придется играть здесь какую-нибудь роль.
— Все же мне в голову пришла глупая идея: призвать вас сюда в качестве свидетеля. Свидетеля… своего жалкого поражения… Нет, нет. Не говорите пока ничего, так будет лучше. Будьте терпеливы какое-то время, если бы даже вам не подходила роль исповедника и поверенного чьей-то слабости. Да, иначе я не могу назвать свое поведение. С самого начала каждый шаг в сторону Михала был доказательством этого. Мне он казался достойным сочувствия в своей изолированности в злочевском мирке. И наверное, уже тогда я испытывала, ни разу его не видя, какое-то особого рода восхищение его самоотверженностью и твердостью… Потом, мне даже стыдно об этом говорить, во время первой встречи в Клубе интеллигенции появилось искушение все проверить самой, убедиться, какой же он в действительности. Глупо и, как вы говорите, типично по-женски. Я и сцепилась с ним во время дискуссии. А Горчи