мнения, не правда ли?
— Ну, с передовым председателем громадского совета вы преувеличили, конечно. Я не изображаю из себя скромного человека, где там! Просто не жду, когда меня работа найдет, а сам ее ищу. А что власть сверху велит, то исполняю без разговоров, быстро и самым лучшим образом, как только могу. И чуть больше, если все хорошо получится. А шум, который вокруг меня возник, так это из-за сельскохозяйственного кружка. Кружком я действительно могу похвастаться, у нас результаты отличные, десять тракторов, база, собственная мастерская и каждый год больше ста тысяч дохода. А из-за того, что я, если нужно, могу и речь произнести, наши районные власти и пихают меня на разные конференции да съезды, последний раз я даже в Варшаве был и тоже выступал. Раз есть чем похвастать, так и надо, пусть другие знают и пример берут. На последних выборах мне доверили еще и должность председателя сельскохозяйственных кружков в районе. Да, За́тоня во второй раз выбрали или в третий, не помню. Ничего не скажу, мужик был неплохой. Больших школ не кончал, но с людьми договориться мог, все брал здравым смыслом, и результаты у него были, действительно, ничего себе. Секретарю Горчину этого было мало, он устроил где-то в воеводстве так, что нам добавили еще землицы, и тогда дело пошло вовсю. Раз было спокойно, те нам казалось, что все в порядке. Потом оказалось, что этого мало, что нужно быстрее гаражи строить, трактористов учить, а обученных как-то задержать в селе, чтобы они не убегали на фабрики в город. Ну и кружков нужно было много организовать, а в тех, что уже были, процент крестьян тоже не слишком большой был. Горчин бросил тогда такой лозунг, что не кружок в деревне, а деревня в кружке… И прижал весь актив будь здоров как! Мне, общественному председателю, совсем не попало, а Затоню и этому инженеру из агрономов, Калете, доставалось. И уже болтали, что мы Затоня должны снимать. А он вдруг сам отказался и пошел работать в кооперацию. Но на этом дело не кончилось, потому что он начал жалобы на Горчина писать, и сюда даже из ЦК приезжали… Припоминаете, да? Я защищал Затоня до поры до времени, потому что он столько лет у нас проработал. Но уж видно, так он Горчину насолил, что тот вокруг него ходил, пока мужик сам не попался, голову под топор положил, потому что его эти контролеры даже из кооперации хотели выгнать, но тут, правда, Горчин этого не позволил. Видно, он человек не мстительный, или ему жалко было детишек затоневых, а их у того полно. Я потом обо всем узнал от самого секретаря. Затонь брал деньги из кассы союза и давал в долг своим дружкам, а те ему за это ставили. Он сделал себе, знаете, такой банк из нашей кассы. В бумагах там так намешали, что сам черт ногу сломит, но эти мужики из контроля разобрались, да и те, что деньги в долг брали, тоже в конце концов признались и дали письменное подтверждение. А к тому же Врублевский, секретарь райсовета, с дружками своими повадились ко мне ездить. Постоянно были эти наезды, моя баба мне житья не давала. Права она была, потому что уже денег не хватало, чтобы вторую пару штанов купить… Я же говорю, что сам виноват, уж больно я гостеприимный. Раз приезжает человек из района, я его должен принять, а ведь сухого хлеба или просто борща ему не дашь? Так я чуть не расплакался перед секретарем Горчиным, когда он сюда приехал узнать, правда ли все это. А у него были и другие крючочки на Врублевского, тот какие-то там левые справки давал, льготы частному сектору и что-то еще. Но Горчин, видно, хотел все знать, посмотреть, какой он человек, раз даже такую незначительную вещь проверил… Ох и изругал же он меня тогда. Как сейчас помню. «Ты, старый дурак, — сказал он мне, — что, не мог ко мне прийти? Ну скажи, куда должен идти член партии, когда с ним несправедливо поступают, если не в райком, к своему секретарю? Я с ними покончу так же, как со многими другими мерзавцами. А тебе, старик, тоже за глупость следовало бы всыпать». Потом сменил гнев на милость, а меня все время аж слезы душили, потому что он все по правде говорил. И так и сделал.
Так что многих секретарей я на своей должности пережил, но такого справедливого у нас не было. А самое главное, что у него ко всем людям такой подход. Приедет, поговорит, носа не задирает, из себя большую власть не строит, выйдет с человеком в поле, с каждым встречным по дороге хоть двумя словами да перекинется, умного и глупого одинаково выслушает. Больше слушает, чем спрашивает и объясняет. Не накидывается, как это другие делают: «Так должно быть», «Вы должны сделать!». У него и на разговоры есть время. К этому делу у него вообще дар божий. Целый доклад иногда закатит, будто читает, а сам только несколько раз заглянет в бумажки, чтобы чего важного не пропустить. Не заикается, как другие, не бубнит по писаному и говорит так, что люди каждое слово на лету ловят. Был тут он у нас несколько раз на встречах, мы для него делали такие вечера вопросов и ответов. И всегда зал был полнехонек. Только скажи, что Горчин приезжает. А ведь этих собраний столько, что людей с души воротит. К нему люди шли, потому что режет правду-матку в глаза, на каждый вопрос, даже самый хитрый, умеет ответить. Например, мы на него насели из-за мелиорации. А он сразу посмотрел в свои бумажки и говорит: «Что вы тут мне болтаете о мелиорации, если еще не организовали водного товарищества? Будет товарищество, дадите рабочим где жить, подбросите людей, так через два года мелиораторы сами придут на ваши земли». Ну и нынче весной пришли, сдержал слово. Мы, мужики, таких людей уважаем. Правда, я знаю, что ко всем, как говорят, «ответработникам» он относится сурово, но скажите, товарищ председатель, а как же иначе? Кто много денег получает, с того и спрос больше! Хотя бывает иногда жалко кого-нибудь, потому что знаешь его с хорошей стороны, а если поближе присмотреться, то выходит, что прав секретарь Горчин.
— Честное слово, я не понимаю, зачем эти расспросы, товарищ. Знаю по уставу, что существует партийный контроль. Нет, нет, мы можем поговорить, ведь тайн никаких у меня нет. Вам и любому другому скажу то, что всегда здесь говорю, каждый день… Неудобно мне говорить о Горчине, потому что критиковать его у меня нет оснований, а расхваливать я не собираюсь. Но если вам это нужно, то пожалуйста.
Наверное, вам успел кто-нибудь сказать, что это он меня назначил на должность директора и, по мнению многих, я его любимчик. Как будто с виду так оно и есть. Он в своем роде мой начальник, потому что оценивает мою работу в обществе, но я в нем вижу скорее единомышленника своего, чем судью. Партнера, а не бонзу на районном престоле, которому нужно низко кланяться и усердно поддакивать, даже если он болтает вздор. Признаюсь, что вначале я немного побаивался, зная эти районные отношеньица в других местах, но мы быстро договорились, определили принципы сотрудничества. Он их целиком и полностью соблюдает. Я, наверное, тоже, хотя у меня плохой характер и со мной нелегко жить. Ну, конечно, речь идет не о каких-нибудь глупых выходках, все-таки мне уже за тридцать. А задание он передо мной поставил нелегкое. Привести в порядок этот бедлам, каким был «Замех». К сожалению, не удалось это сделать обычными методами. У меня здесь вначале была репутация самого большого сукиного сына, которого в своей истории видела Руда. Жалобы писали, бегали в райком, грозили в пивных, даже раз… Нет, это к делу не относится… Поэтому он немного нервничал и несколько раз на меня накидывался. Я тоже не остался в долгу, но у него ко мне претензий не было. Он отыгрался на нашем секретаре партийной организации, взял всю организацию в оборот. Я выпросил еще полгода, и сейчас выкарабкиваемся потихоньку. Изменили профиль производства, удалось найти хорошую специализацию. Ввели обоснованные технические нормы. И что самое главное: капиталовложения. Видите эти котлованы и первые железобетонные столбы? Будет почти два гектара под крышей. Я сам не верил, что у нас что-нибудь получится. А попробуйте теперь обо мне на заводе плохое слово сказать — изобьют. Смотрите вы на меня и, наверное, в душе усмехаетесь: «Хвастается этот сопляк за директорским столом, думает, что всего достиг, если дал план и кое-что исправил». Нет? Ну спасибо, но я бы не обиделся, потому что действительно доволен собой. Иногда только мне даже страшно становится, что все здесь как бы само собой идет, если трудностей не прибавляется… Самое главное то, что всё это люди понимают. Никто не любит безалаберности, каждый хочет видеть цель и свое место на предприятии, смысл своей работы. Тогда верят, даже если их прижмешь посильнее. Правда, никто здесь в лепешку не расшибается, чтобы выполнить норму. Нет уже в этом нужды. Суровая дисциплина существует не сама для себя, она только необходимое средство, можно дать поблажку, когда все входит в норму… Я кое-чему уже успел научиться, да и ничего нового здесь нет.
Вы спрашиваете о директоре «Фума»? Он, наверное, не самый плохой директор, но мне кажется, слишком уж изображает из себя великого человека… Люблю или не люблю, мои чувства к делу не относятся. Пожалуй, нет, потому что я не признаю такого стиля. Он любит блистать, хвастает развитием завода, экспортом. А у самого до черта завали на складах, нарушены нормативы, план вымучивает сверхурочными. У меня в голове не укладывается, как можно до такого довести завод. Даже несмотря на объективные трудности… Вы, видимо, думаете о последнем пленуме. Я был членом комиссии, которая обрабатывала материалы, ну и вынужден был выступить, потому что он нам пытался внушить, что мы не должны высказываться по вопросам, в которых не разбираемся. Зачем он сунулся? Мне его даже жалко стало, когда секретарь с ним расправился в конце пленума, — как ни говори, все-таки коллега.
— Это уже наша третья беседа, товарищ Юзаля. С той только разницей, что две предыдущие были по вашей инициативе. Тот разговор в кафе я тоже к ним причисляю, хотя вы ни о чем меня не спрашивали и я вам ничего не сказал. Правда, потом я все время сомневался, сказал ли я вам то, что должен был сказать… Нет, я ни от чего не хочу отказаться, избави бог. Но вы здесь беседовали со многими людьми, нашими товарищами, а я все время разговаривал сам с собой, потому что отдаю себе отчет в том, что сейчас наступил какой-то очень важный момент для всего нашего района, не говоря уже о том, что он решает, наверное, дальнейшую судьбу Горчина. И я, знаете ли, не могу в такой ситуации уклониться, умолчать о чем-нибудь, хотя для меня это было бы лучше. Ведь я здесь второй человек после Горчина, и мое даже самое субъективное мнение вы должны принять во внимание… Я высказал его, но все же, видимо, не до конца. Слишком легкой, как мне теперь кажется, была та оценка. Простите, что я пока все говорю кругом да около, а не вхожу сразу в суть дела… У меня возникли сомнения, и их становится все больше. Вы говорили, чтобы я все излагал по порядку, а я даже не уверен, где начало, а где начало конца или настоящий финал… Все-таки я попробую… Горчин с самого начала мне показался антипатичным. Может быть, потому, что мы слишком разные люди, разные даже в физическом смысле. Он — молодой, рядом со мной почти мальчик, но уверенный в себе и постоянно это подчеркивающий. Совсем зеленый, ведь это его первая работа на таком посту. А я — старый волк, буквально зубы съел на этом деле. Я — со своими взглядами на район, которые в течение многих лет медленно и т