Соляк заметил, что раза два-три подряд Марек опоздал на службу. Согласно распорядку, он должен приходить на корабль в семь утра, а являлся почти перед подъемом флага, а однажды даже позже. Соляк поручил своему заместителю выяснить причину опозданий и доложить ему. Лямут сослался на то, что он живет за городом, а поезд, на котором он ехал до Гдыни, опоздал. Поезд опоздать мог, это бывает, но Марек явно что-то скрывал, потому что в тот день он ходил по кораблю как хмельной. Это уже било слишком, и Соляк вызвал его к себе «на ковер». По разным причинам он не хотел вести с ним разговор один на один и пригласил на беседу боцмана Домбека, как секретаря партийной организации. Но уже в самом начале разговора произошла заминка, а вернее сказать, стычка между командиром и боцманматом. Соляка разозлили уклончивые ответы Лямута, и он повысил голос, а тот уперся, и, кроме уставных «так точно» и «никак нет», из него ничего вытянуть было нельзя. Соляк заявил боцманмату, что такого отношения к службе он не потерпит, а в случае, если подобное повторится, постарается списать Лямута с корабля. Командир уже заканчивал неудавшуюся, по сути дела, беседу, как попросил слова молчавший до сих пор Домбек.
— У меня есть предложение, товарищ капитан.
— Пожалуйста.
— Марек, то есть гражданин боцманмат Лямут, оправдывается тем, что его молодая жена, как говорится, в интересном положении, что он по ней тоскует и с ее родителями не очень ладит, ну и ездить ему далеко. Что правда, то правда, с поездами у него одна морока. Так вот, если гражданин боцманмат Лямут согласится, я хотел бы в присутствии гражданина капитана сделать такое предложение: я тебе, Марек, одну свою комнату уступлю, до тех пор пока ты сам квартиру не получишь. Согласен?
Лямут вскочил со стула, обрадованный и одновременно пораженный предложением своего товарища.
— Как это так, Юзек, ты меня хочешь пустить в собственную квартиру?
Не меньше Лямута был удивлен необычным предложением боцмана и капитан Соляк. Но он дипломатично молчал, давая возможность Домбеку довести дело до конца. Домбек, как всегда серьезный, встал со стула.
— Ты что, не слышал? Квартира у меня большая. Дочка выросла, уезжает от нас, будет жить в интернате — это нужно для продолжения ее учебы. Ты поживешь какое-то время у нас, а потом дела у тебя наладятся, получишь квартиру. Думаю, командир тебе в этом поможет. Правда, товарищ капитан?
Что можно было ответить? Соляк подтвердил, а Домбек и Лямут пожали друг другу руки…
Снова рев ветра, холодное дыхание моря и струя воды, а вместе с ней в каюту ввалился подпоручик Сломка. Он был мокрый с головы до ног.
— Ну как там?
— Хуже не бывает, гражданин капитан: видимость — ноль, к тому же дождь моросит, а волна с головой накрывает.
— Так что ты советуешь?
— Корабль держится хорошо. До базы недалеко.
— Люди измотались. Столько дней… А ты как себя чувствуешь?
— Самое плохое позади, гражданин капитан. Люди тоже в порядке. Тяжелее всего в машинном…
— Должно же это когда-нибудь кончиться.
— Уже целый час штормит. Корабль справляется. Так ведь не впервой, у Борнхольма было не лучше.
— Смени верхнюю вахту и еще раз проверь пеленг. И куртку возьми сухую, а то растаешь.
— Слушаюсь, гражданин капитан!
Подпоручик Сломка только второй год плавал на «Морусе», а уже дослужился до такой ответственной должности, как заместитель командира корабля. И все из-за того, что, несмотря на свою почти девичью мягкость и не очень внушительную фигуру, это был чертовски способный офицер, а знаниями набит не хуже иного профессора. Маменькин сынок откуда-то из-под Лодзи, к ужасу немного обмещанившихся родителей, заявил, что он станет моряком и к тому же военным. А следует сказать, что почти не было выхода в море, когда бледный как полотно замкомандира не платил бы дани Нептуну. Штурманское отделение Высшего военно-морского училища Сломка закончил в числе первых и, воспользовавшись предоставленным ему правом, выбрал тип корабля, на котором хотел служить, — малый ракетный корабль. Командир дивизиона направил его к Соляку.
— Так или иначе, сынок, Нельсон тоже не был богатырем, — ответил командор Скочек Соляку, когда тот через несколько дней рассказывал ему, что новый офицер похож на замухрышку.
Теоретически подпоручик был на уровне, но практически даже боцман Стрыяк выглядел рядом со Сломкой по крайней мере командиром дивизиона. Как раз об этом Соляк не беспокоился, потому что теория теорией, а практика со временем придет, но когда он заметил, что молодым подпоручиком начинают командовать даже старшины срочной службы, то решил, что пора с этим кончать. Ему пришлось провести несколько «дружеских» бесед, в том числе одну короткую с боцманом Лонгином Стрыяком, которого все звали просто Леней, и пару более долгих с подпоручиком Сломкой. К тому же Соляк создал несколько таких ситуаций, в которых матросы и старшины поняли, что командир корабля не намерен терпеть положения, когда игнорируют и обходят в служебных делах нового офицера. Как бы то ни было, достаточно сказать, что через полтора года, когда тогдашний замкомандира убыл на курсы, организованные для офицеров при Высшем военно-морском училище, подпоручик Дариуш Сломка был назначен исполняющим обязанности заместителя командира «Моруса», назначен, кстати, по предложению капитана Соляка, А первым, кто поспешил с поздравлениями к покрасневшему от смущения Сломке и чуть не задушил его в своих могучих объятиях, был боцман Леня…
— Гражданин капитан, докладываю пеленг.
— Где мы находимся?
— Недалеко от Уйсьца.
— Вахту сменил?
— Так точно, но…
— Что «но»?
— Стрыяк не хочет, чтобы его меняли.
— Что такое? Боцманмата Борысека на палубу, а Стрыяк пусть доложит о своем прибытии мне.
— Слушаюсь!
Снова этот Стрыяк что-то там придумал. Ох, Леня, Леня — седина в бороду, брюхо растет, а сердце и голова как у юнца. Соляк помнил боцмана Стрыяка еще по практике, которую он, будучи курсантом, проходил на торпедных катерах, на так называемых «деревяшках». О, по тем временам это были корабли! Каждый курсант, во всяком случае каждый слушатель штурманского факультета ВВМУ мечтал о том, чтобы плавать именно на торпедных катерах. Пришла практика, курсант Соляк получил направление на торпедные катера и попал на корабль, на котором боцманом был Леня. Ох и дал ему Леня тогда ума, но и научил чему нужно! Вот хотя бы первый большой переход на катерах из Гдыни в Свиноуйсьце. В море бывает по-разному, особенно с теми, кому приходится платить дань Нептуну. Раньше Соляк выносил качку более или менее прилично. Но тогда… То ли из-за переживаний, связанных с первым большим походом на боевом корабле, то ли из-за того, что он впервые выступал в роли офицера… Если бы не боцман Стрыяк, то у него желудок вывернуло бы наизнанку… Ему поручили выполнять обязанности штурмана. Теоретически, конечно, потому что шли они вместе со всем дивизионом и к тому же в кильватер, в пределах видимости, но все равно и пеленг взять было нужно, и курс проложить. А тут только в утреннем тумане мимо их корабля проплыли портовые волнорезы, как курсант Соляк почувствовал, что его желудок начинает подниматься к горлу и не нужно искать зеркала, чтобы убедиться в том, что его лицо стало зеленее травы. Он сжал зубы, стараясь забыться в работе, и только косился по сторонам, не замечают ли окружающие его состояния. Заметили. И волна была не очень высокой — три-четыре балла. Но ему хватило. В какой-то момент Соляк не выдержал и как ошпаренный выскочил на палубу. Держась за поручень, он судорожно вдыхал чистый морской воздух, делая вид, что пытается избавиться от сильной икоты. Стало немного лучше. Неожиданно кто-то так сильно хлопнул его по плечу, что он даже присел. Рядом стоял Стрыяк и протягивал краюху черного хлеба:
— Ешь, курсант!
От одной мысли о еде Соляку стало еще хуже. Он с ужасом отмахнулся от боцмана и подставил лицо ветру.
— Я тебе говорю: ешь! — Стрыяк растягивал слова с восточным акцентом. — Увидишь, дурачок, что тебе полегчает или вообще пройдет. Раз я говорю, значит, знаю.
И, как бы подавая пример, толстяк-боцман задвигал своими огромными челюстями. Соляк превозмог страх перед неизбежной катастрофой и откусил кусок хлеба, затем второй, третий… Помогло.
А потом случилось так, что Соляк стал командиром «Моруса», где Стрыяк служил боцманом. Сработались они быстро. Соляк, хотя он сам себе в этом не хотел признаваться и ко всем своим подчиненным старался относиться одинаково, чувствовал к Лене особую симпатию, правда не без взаимности.
— Пан капитан, боцман Стрыяк по вашему приказанию прибыл.
С одежды Лени стекала вода. Его широкое, покрытое морщинами лицо выражало напряжение, глаза покраснели от ударов ветра, соленой воды и оттого, что ему приходилось постоянно всматриваться в темноту.
— Как там дела наверху?
— Черт с бабой-ягой, видно, женятся. А теперь еще дьявол дождь принес.
— Борысек наверху?
— Борысек и Кожень.
— Привязались как следует? Знают, что делать?
— Само собой, пан капитан.
Соляка, особенно вначале, раздражало неуставное обращение «пан капитан», но искоренить эту Ленину привычку было делом безнадежным. Леня говорил: «Так точно, гражданин капитан», а выходя из каюты, вспомнив еще что-нибудь, спрашивал: «А что мы с этой краской делать будем, пан капитан?» И Соляк махнул рукой на это нарушение устава, которое допускал старый боцман.
— Ну в таком случае, гражданин боцман, идите на камбуз, нужно ребятам чего-нибудь горяченького приготовить, пусть кок немного кофе сварит да хотя бы по паре бутербродов сделает.
— Сию минуту все будет исполнено, пан капитан. А шторм все усиливался.
— Как вы думаете, может, нам сбавить ход на пару узлов? Как там «Морус» на волне держится?
— Ведь вы, пан капитан, знаете, он у нас всегда молодцом, но сегодня даже стонет, так его волны бьют. Не знаю, может, полегче гнать, дать ему передохнуть?