тоже жила семья моряка, капитан Татарак с женой Кристиной. Татарак вечно в море, Крыська не работала, да и детей у них не было. Жили они совсем по-другому, не так, как Соляки. Тяжело Анне пришлось. Почти всю беременность она проболела, не могла сесть в автобус, электричка ей тоже действовала на нервы, было время, когда она ничего в рот не могла взять. А Сташек, как назло, по нескольку дней в море — лето, учения и учения, а потом еще в последние месяцы курсы в Ленинграде. Получилось так: сегодня Сташек возвращается из Ленинграда, а завтра уже везет Анну в больницу. Позже, когда все счастливо кончилось, они шутили, что ребенок воспитанный — подождал отца. А между тем ребенок знать ничего не хотел, целыми днями орал благим матом, а уж прожорливый был — просто невероятно. И ко всему этому мансарда, общая кухня и пеленки. Анна думала, что ей из этих пеленок никогда не вылезти. Начались ссоры с Крыськой, дамочкой нервной, ноготок то красный, то перламутровый, помада такая, карандаш для ресниц эдакий. Ребенок мешает ей ночью спать, пеленки воняют, кухня постоянно занята. У Татараков все время гости, алкоголь, шум, пение. Сташека нет. Малгоська орет, пеленки мокрые, пани Кристина празднует очередные именины или дни рождения — прямо садись и плачь. Сташек как-то вечером пришел со службы тоже не в настроении, что-то там на корабле случилось. У Татараков какой-то бал, Анна валится с ног от усталости, грязных пеленок набралось много, ребенка надо купать, а в ванную не попасть, потому что гости без конца туда шастают. Сташек заскрежетал зубами, кинул пеленки в таз и скорее с ними в ванную. Через минуту Анна слышит какой-то шум, гвалт, вылетает в переднюю, а там Татарак отрывает Сташека от какого-то типа, которого в свою очередь держит Крыська и какая-то блондинистая выдра, от которой на километр разит водкой и парфюмерией.
— Сташек!
Он вырвался из рук держащего его Татарака и прикрикнул на Анну:
— Иди в комнату, ребенком займись!
Потом вошел в ванную, и она услышала, что в таз полилась вода. Татарак пытался что-то объяснить Анне, блондинистая красотка вытирала своему приятелю окровавленный нос, Крыська, как обычно, была в истерике. Анна захлопнула дверь и разрыдалась, сидя над плачущей Малгоськой. Наконец вернулся Сташек с выстиранными пеленками и начал их развешивать на веревках, натянутых в комнате. Анна и Малгоська затихли. Закончив работу, Сташек поцеловал жену в затылок, нагнулся над девочкой, ласково потрепал ее за вздернутый нос, и малышка впервые… сморщила его в улыбке. Счастливые родители засмеялись. И уже ночью, в постели, Сташек рассказал Анне, что он дал по морде этому типу после того, как тот начал хвастаться, кто он такой да сколько зарабатывает в Польских океанских линиях, а пан поручик должен стирать грязные пеленки…
Да, уж больно вспыльчив ее Сташек. А с виду, если так посмотреть, кажется, что он очень сдержанный человек: всегда вежлив, улыбается. Эта его немного робкая, а одновременно искренняя улыбка больше всего понравилась Анне, когда она увидела своего будущего мужа впервые. Конечно, ей тогда и в голову не пришло, что этот среднего роста шатен, с быстрыми как ртуть глазами и искренней улыбкой станет, да еще довольно скоро, ее мужем. К тому же у нее тогда уже был парень, с которым она встречалась.
Учительский институт устраивал в честь окончания учебного года вечер, а поскольку среди будущих педагогов, как обычно, большинство составляли девушки, кто-то предложил пригласить курсантов из Гдыньского военно-морского офицерского училища[13]. Пришли. Элегантные, в своих парадных темно-синих мундирах, в белых рубашках и, как положено будущим офицерам, галантные кавалеры. Пришли и произвели среди студенток фурор. Несмотря на то что ребята были такие же молодые, как парни из учительского института, но манерой держаться очень отличались. А может, к своим парням просто уже пригляделись? Вечер был замечательный, кто-то даже контрабандой пронес какое-то вино, играл хороший студенческий оркестр, кажется из клуба «Жак». Анна веселилась вовсю. Раза два она танцевала с Тадеком, а потом, как тогда было принято среди студентов, каждый с каждым и все со всеми. И только в какой-то момент Анна осознала, что уже несколько раз подряд танцует с одним и тем же курсантом. У парня была дьявольская улыбка, белые зубы, а танцевал он, как молодой бог. «Я ведь себе жену вытанцевал, правда?» — спрашивал уже потом Сташек Анну. Оркестр кончил играть, курсант галантно чмокнул ее в манжет, но уже совсем не по протоколу руки не отпускал, да к тому же еще неожиданно предложил:
— Пошли, девушка, я поставлю тебе пиво. Ты прекрасно танцуешь!
Ее настолько поразила наглость курсанта, что она не знала, ответить ему такой же дерзостью или… но парень был очень симпатичный и так искренне улыбался.
— Пошли!
И сама потащила его к буфету. А потом по-настоящему рассердилась на него, потому что он уже начал дурачиться. Был снова большой перерыв, оркестранты пошли перекусить и оставили инструменты на эстраде. Кто-то взял одну гитару, кто-то вторую, один из курсантов саксофон, а Сташек, — а она уже знала, что курсанта зовут Сташек, — сел за ударные инструменты. Ребята начали играть, сначала какой-то танец, потом различные концертные номера, главным образом джазовые импровизации, а когда Сташек солировал на своих ударных, зал выл от восторга. Чего только он с этими палочками и тарелками не выделывал! Развеселившаяся компания не хотела отпускать его с эстрады, даже ребята из оркестра кричали «бис». Сташек снял мундир, завернул рукава и продолжал играть. Наконец он закончил, поклонился и положил палочки на место. Но его снова не пускали.
— Хорошо, я сыграю, но это будет мелодия в честь самой красивой девушки в мире, с которой я познакомился здесь, в этом зале.
— Кто она? — крикнули из толпы.
Сташек не задумываясь сказал:
— Каштановые волосы, зеленые глаза и зеленое платье.
— Браво, Анка!
— Молодец, курсант!
Сташек играл, как никогда, а залившаяся от смущения румянцем Анка выбежала из зала. И все же он проводил ее этой ночью, а вернее, уже под утро до самого дома и в первый раз поцеловал.
Отец Анны был железнодорожником, старший брат работал на кораблестроительном заводе, мама, как каждая мама, хлопотала по хозяйству. Анна получила диплом, направление в школу, провела свой первый урок. Сташек месяц спустя, после того как его плеча коснулся адмиральский кортик, был произведен в подпоручики и назначен на корабль. Анна часто спрашивала себя: действительно ли существует любовь и что это такое? И несмотря на то что ни одна из прочитанных и услышанных сентенций полностью ее не удовлетворяла, она могла это объяснить собственными, простыми словами. Любовь, как считала Анна, это общность, общие стремления, общая радость и… обоюдное желание быть вместе. Любовь между мужем и женой основана на желании ежедневно быть вместе, а не на неожиданно вспыхивающем и тут же гаснущем влечении. Вот почему Анна никогда не говорила Сташеку слово «люблю», а часто повторяла: «Я так хочу быть с тобой, я люблю быть с тобой и хочу, чтобы это продолжалось вечно…» Впрочем, она ему так и ответила, когда однажды вечером, среди толпы гуляющих на сопотском молу, Сташек сильно сжал ее руку и изменившимся от волнения голосом спросил:
— Аня, хочешь стать моей женой?
— Хочу, Сташек! Хочу быть всегда, всегда с тобой…
— …Мы уже подъезжаем, пани Аня. Вот здесь, видите, красное здание, в саду. Разрешите, я первый выйду, узнаю, что и как…
Капитан Сова смотрел на Анну внимательно и чуть встревоженно. Она поняла его опасения.
— Прошу вас, не беспокойтесь, пан капитан, я уже взяла себя в руки.
Больница. Запах лекарств. Командор Скочек здоровается с ней. Анна смотрит ему в глаза — усталые, они улыбаются. Анна с облегчением вздыхает. Врач.
— Больной спит. Шок проходит. Но лучше его не беспокоить. А, если жена, то это другое дело. Только недолго, я вас прошу, он должен спать, много спать…
Скрипит дверь. Отдельная палата. Анна остается одна. Кровать. Сташек. Лицо забинтовано. Спит. Нет! Его глаза расширяются сначала от удивления, потом начинают блестеть, смеются. Анна становится на колени перед кроватью и скорее догадывается по движению его губ, чем слышит:
— Аня!
3
«Интересно, что там может быть, за этой горой? Наверное, это был первый в моей сознательной жизни вопрос, который я сам себе задал. И уж во всяком случае первый, который я помню. Моя родная деревня Калиновая лежала в окруженной холмами долине, а наш дом окнами выходил на высокую гору. Эта гора казалась мне высоты необыкновенной, хотя, как я знаю теперь, она не была даже самой высокой из окружающих нашу долину горных вершин. «Мама, а что находится за этой горой?» — «За какой горой, сынок?» — «За этой, за нашей». Мать улыбается: «Тоже гора». — «А за той горой?» — «Снова гора».
Мама была для меня самым большим авторитетом. Не знаю почему, но к отцу с такими вопросами я никогда не обращался, может быть, просто не осмеливался. Еще я расспрашивал деда: «Дедушка, а что там за горой?» Дед подкручивал усы. «Мир, внучек, большой мир. — Дед помолчал минуту, а потом добавил: — Но разве это гора! Когда я еще при императоре Франце-Иосифе на тальянском фронте служил, вот там были горы так горы! Раз помню, как начала по нашей части тальянская артиллерия палить, только щепки летели. А когда по лагерю снарядищем шарахнуло, то мой конь прямо в небо полетел…»
Из-за этого коня, который у деда на «тальянском» фронте полетел прямо в небо, у меня с бабушкой, женщиной голубиного сердца и чрезвычайно благочестивой, произошел страшный скандал. Я бабушку очень любил, но две вещи не переносил, точнее, в таких случаях между нами, мягко говоря, доходило до недоразумений. Так вот, я не терпел, когда летними вечерами — а бегал я, естественно, босиком — бабка заставляла меня мыть ноги; ступни тогда просто горели, и кожа свербила: ведь вода-то была холодной. А сразу же после этой процедуры, надев на меня белую, длинную ночную рубашку, она заставляла становиться на колени у кровати, сама вставала рядом, и мы вместе читали молитвы. Ноги горели, глиняный пол под коленками был твердым и холодным, глаза слипались, так хотелось спать, а бабушка не отставала до тех пор, пока вместе с ней я не повторял «отче наш», «деву Марию» и «ангела божьего», слово за словом, громко и выразительно. Однажды я, видимо, сверх меры капризничал, а может, сонный, проглатывал отдельные слова в вечерней молитве, во всяком случае, бабушка сочла необходимым использовать для убеждения внука, по ее мнению, неотразимый аргумент: «Хорошо, не читай молитвы, ложись спать, как какое-нибудь глупое животное. Боженька на тебя рассердится и не возьмет на небо». — «А вот и неправда, животные тоже на небо попадают». — «Что ты болтаешь, как могут животные попадать на небо?» — «А дедушка мне говорил…» Бабушка тут же навострила уши, справедливо сомневаясь в педагогических способностях деда, особенно в столь важной области, как религия, в которой бабушка считала себя непревзойденным авторитетом. «Что он там тебе говорил?» Я на мгновение заколебался, но потом выпалил: «А дед мне сказал, что на тальянском фронте у него был такой конь, который пол