— Ну а каково твое мнение?
Марианский был с Полецким на «ты» — дело в том, что они в один и тот же год закончили училище, правда, потом дороги их разошлись. Марианский после окончания училища практически не сходил с корабля, а Полецкий на много лет завяз в штабе. В настоящее время Марианский был строевым офицером высокого ранга, всего лишь шаг отделял его от адмиральского звания, а командор Полецкий по состоянию здоровья стоял уже на пороге отставки.
— Каково мое мнение? Нужно будет кое-что просмотреть, собрать точные метеорологические данные, еще немного почитать.
— Почитать! Если тебя в море шторм застанет, то тут не до чтения будет, решать придется сразу!
— Вот для того его и поставили командиром корабля, чтобы он правильно решал в любой ситуации и даже во время шторма. Дыму здесь — задохнуться можно…
Марианский включил вентилятор.
— В-третьих, — продолжал, просматривая свои заметки, Полецкий, — вопрос правильности выполняемых «Морусом» маневров. Нужно будет как следует разобраться в штурманских записях, заглянуть в журнал работы машин, другими словами, кое-что изучить.
— Так это же год будет продолжаться! — горячился Марианский.
Полецкий пожал плечами и поправил очки. Это движение неожиданно заставило замолчать Марианского, он даже сконфузился. Ему стало жалко товарища, которого он еще помнил по училищу, тогда Полецкий был живым и веселым парнем. Марианский закурил очередную сигарету, сел рядом с Дроздом и больше не прерывал доклада Полецкого, который, впрочем, уже заканчивал.
— В-четвертых, вся группа вопросов, связанная с аварией приборов: потеря связи, управления, пожар, падение человека за борт…
— Это того, который из больницы сбежал? — не выдержал Марианский. Все рассмеялись, кроме Полецкого, он буркнул:
— Это тоже о чем-то говорит: побег из больницы, пьянство.
— Брось ты, Генек, если бы у нас только такие проблемы были.
— Ну, я не знаю, мелочь ли это… Да, падение за борт, тяжелое ранение командира корабля, а также матроса, как его…
— Коженя, — подсказал командор Зярно.
— Да, Коженя, — подтвердил Полецкий, закрывая свою толстую тетрадь.
— Выходит, — включился снова Марианский, — что дело плохо.
— Я этого не сказал, но есть еще ряд моментов, от которых многое зависит. А потом не известно, не заинтересуется ли делом «Моруса» прокурор.
— Этого еще не хватало! — возмутился Марианский. — А вы обратили внимание на то, как мастерски Соляк провел маневр введения корабля в Уйсьце? Это же верх совершенства!
— Но ведь против этого никто не возражает, товарищ командор, — вмешался Зярно. — Не только капитан Соляк, но и вся, без исключения, команда показала себя с самой лучшей стороны: четкость действий, дисциплина, никакой паники.
— Правильно, — поддержал его Дрозд, — могу добавить, что борьба за живучесть корабля со стороны командира и его команды велась безупречно. А поскольку уж мне дали слово, я должен сказать, что вчера целый день мы осматривали все, без исключения, механизмы, и просто необходимо здесь похвалить людей, а особенно поручика Линецкого и боцмана Домбека, за то, что они, имея так мало времени, привели корабль в полную боевую готовность.
— Это значит, что «Морус» готов к выходу в море? — живо спросил Марианский.
Инженер Дрозд уверенно кивнул головой:
— По моему мнению, полностью.
— Но я все же не рисковал бы, — скептически скривился Полецкий. — Еще неизвестно, как корабль поведет себя в открытом море, как ни говорите, но ремонт, хотя бы электропроводки или даже радиопередатчика, был сделан на скорую руку. Это можно проверить только на верфи. Да к тому же команда измотана и устала.
Командир Зярно встал и выключил шумящий вентилятор.
— Я не специалист, — сказал он, — но если «Морус» в состоянии сам дойти до базы, то я все же разрешил бы это сделать. Так вот, честно вам скажу, со вчерашнего утра меня только и просят, чтобы я походатайствовал за них у командора Полецкого. Я их понимаю, с этим буксиром…
— Пижонские замашки! — Полецкий пожал плечами. — Вопрос чести! Чести мало, зато с буксиром стопроцентная безопасность. А это самое главное.
— Честь военного моряка — понятие, которое мы ни в коем случае не можем игнорировать. Достаточно посмотреть, как вся команда старалась подготовить корабль к выходу в море. Хотя бы только за это им следует разрешить выйти в море самим, — закончил Зярно.
Марианский потушил окурок в пепельнице.
— Слушай, Генек, я понимаю твои сомнения, но позволь мне решить этот вопрос, как старшему по должности. Ты согласен?
— Никто твоих прав, кроме командующего флотом, ограничивать не может.
— В таком случае, чтобы тебя успокоить, мы дополнительно затребуем метеосводку и согласие оперативного дежурного. Ну и я пойду с ними на «Морусе».
— Если гражданин командор считает нужным… — Полецкий насупился и перешел на официальный тон.
На следующий день, после всех своих штормовых передряг, ракетный корабль «Морус» под флагом командора Марианского вышел из Уйсьца и взял курс на свою базу. Кроме командора Марианского на его борту находилась вся комиссия, включая и Полецкого.
5
После отъезда Анны и ухода «Моруса» Соляк почувствовал себя совсем одиноким. Бездеятельность была ему чужда, а теперь он лежал в кровати, скованный гипсовым панцирем. Врачи рекомендовали ему в течение нескольких дней не вставать с постели и не делать резких движений, потому что еще не было полной уверенности в том, в порядке ли у него позвоночник. Только теперь Соляк начал понимать, как ему не хватает обыкновенных, казалось бы, нормальных условий: он тосковал по Анне, ему хотелось услышать щебетание дочери, он не представлял себе жизни без корабельной суеты, боевых тревог, совещаний, выходов в море, дежурств, рапортов, без «Моруса» и своей команды. А ведь совсем недавно были случаи, когда он, устав от служебных дел или каких-нибудь неурядиц на корабле, ругался на чем свет стоит и мечтал, чтобы хоть на короткое время освободиться от этой непрерывной карусели, лечь в кровать, включить радио, послушать хорошую музыку, взять в руки интересную книгу. И вот теперь, неожиданно выбитый слепым случаем из нормального, давно установленного ритма, он почувствовал себя таким же беспомощным, как потерпевший кораблекрушение на безлюдном острове. Самочувствие Соляка несколько улучшилось после того, как по его настоянию к нему в палату перенесли Юрека Коженя, — теперь хоть можно было душу в разговорах отвести, о жизни поговорить, вспомнить пережитое.
Со всевозрастающим интересом и уважением следил Соляк за своим товарищем по палате. Юрек очень страдал. Перелом ноги был сложным. Врачи пока ничего хорошего не говорили. Юрек внушал уважение своим спокойствием, только иногда он, стискивая зубы, бледнел и рукавом стирал крупные капли пота со лба. Соляка мучили угрызения совести: ведь все эти неприятности случились с парнем на его корабле. Да, бывает… Как в свое время история с Кудельским.
— Юрек, ты не спишь?
— А что бы я тогда ночью делал, гражданин капитан? Впрочем, мне и ночью не спится.
— Болит? Как ты себя чувствуешь?
— Да как-то так, ни то ни се.
— Меня сегодня тоже как будто кто-то щипцами рвет, гипс, что ли, тесный? Юрек, Кудельский, кажется, вместе с тобой на корабль пришел?
— Со мной. Мы с ним еще в учебном отряде познакомились, а потом уже на «Морусе», койка в койку спали. Что-то у него в жизни не получилось…
— Ведь в тот день он должен был в отпуск ехать. Помню, я еще вечером ему приказ об отпуске подписал за первый год службы. Хороший матрос был.
— Личная жизнь у него не получилась, гражданин капитан, от этого все и пошло…
— До сегодняшнего дня понять не могу, как он мог на это решиться. Записки даже не оставил, прокурор тоже серьезной причины найти не мог, парень был здоров. Жизнь, говоришь, у него не получилась?
— Так мне кажется, ведь я за ним с самого начала наблюдал, ну, а потом пришлось на похороны ехать.
— В Лодзь, кажется?
— Юрек — его тоже звали Юрек — всегда говорил «город Лодзь»[19]. На гражданке он каменщиком был. Зарабатывал хорошо, даже очень хорошо, потому что парень был работящий, не пил и не курил. Вы знаете, когда так, койка в койку, спишь, вместе работаешь, в увольнение вместе ходишь, то о человеке можно многое узнать. Вначале он вроде был нормальный, это уж точно. И посмеется, и пошутит, и о девушках поговорит, письма какие-то пишет. А потом вдруг письма писать перестал, нелюдимым сделался, в увольнения вообще ходить отказывался, а когда его боцман Стрыяк силком заставлял идти, то ходил всегда в одиночку. А до этого, когда еще все было нормально, он как-то раз похвастался, что сын у него есть. Да, да, гражданин капитан, я тоже удивился! Так ведь ты же, говорю, не женат. «Ну и что из того, — отвечает он, — хоть и не женат я, а сын у меня есть, смотри, какой молодец!» Ребенок как ребенок, в пеленках, толстощекий такой, а Юрек смеется и спрашивает: «Ну что, похож он на меня?» Я ему говорю — простите, гражданин капитан, но я ему так и сказал — похож, говорю, но где-нибудь под пеленками, если это парень, а так не видно. Выхватил он у меня фотографию, обиделся. Но ненадолго. Я что-то там бренчу на гитаре, часть ребят в увольнении, другие на вахте стоят, несколько человек телевизор смотрят, а мы сидим на койке. Он, видимо, сердиться перестал, порылся в письмах, а у него их была целая кипа, и вытащил фотографию. Посмотри, говорит, на мою любовь. Интересно, думаю, дай посмотрю. Красивая была, гражданин капитан, блондинка, расфуфыренная такая, все у нее на месте, только мне она показалась немножко староватой. Я Юреку об этом, конечно, не сказал, зачем ему настроение портить. Ничего, говорю, бабонька. Заулыбался, довольный, ну, видно, и момент такой был, он мне немного о себе рассказал. Его отец тоже каменщиком был, но спился, поэтому Юрек на пьяниц смотреть не мог. Начал пить его отец, бил их, детей, значит, а потом и семью бросил. Мать умерла, братья, сестры как-то там устроились, а Юрек, самый младший, долго без дела болтался. Ну а пот