ом тоже в каменщики пошел: ремесленное кончил и нанялся к частному мастеру, там вроде платили больше. Во всяком случае, Юрек говорил, что зарабатывал он много. И там, на этой стройке, он и познакомился со своей бабой. Она то ли что-то красила, то ли убирала после каменщиков, не знаю. Ей в жизни тоже не очень везло, муж ее не то бросил, не то в тюрьме сидел, я этих подробностей не помню. Важно, что Юрек сошелся с этой женщиной и переехал к ней, у нее квартира была. И ребенок у нее был, не тот, что с Юреком, а постарше. Вот так они и жили. Юрек вкалывал как вол, деньги ей отдавал, дом у него имелся, что еще человеку нужно? Он Ирену, эту блондинку, по-настоящему любил, сразу было видно. Так я его спрашиваю: а что же ты, старик, не женился? Знаешь, говорит, муж ей развода не дает. Ирена с адвокатом советовалась, а тот сказал, что нужно еще подождать, тогда она развод получит без согласия этого типа. Мы с ним даже вот какой вопрос обсуждали: если Юрек вызов в суд на этот развод получит, то вы его, гражданин капитан, так отпустите или ему в счет отпуска ехать придется? Ну и месяца полтора до того, как все это случилось, Юрек получает письмо. Я сам видел, гражданин капитан, как он плакал, горько плакал. Ему эта баба написала, что к ней первый муж вернулся, что с Юреком был мимолетный флирт, ну и всякие такие вещи, а самое главное, чтобы Юрек о ней забыл и больше не приходил: она должна заботиться о своей репутации. Такой вот она стервой оказалась, гражданин капитан. А тут еще ребенок, сын, которым Юрек так гордился. Ирена ему написала и точно рассчитала, что мальчик не может быть его сыном, что она забеременела еще от мужа. С этого момента Юрек перестал быть прежним Юреком. Просто ненормальным сделался.
— Да, вот уж действительно история… А что же ты мне, парень, этого раньше не сказал?
— Об этом теперь можно говорить, гражданин капитан, когда уже все кончено. А тогда? Бежать с чем-то таким к командиру? Да ведь Юрек мне свою историю по секрету рассказал, как другу. Если бы я знал, что на него такое найдет…
«„Что же ты мне не сказал?“ Ну и вопрос я задал… И все же, как добраться до таких интимных и часто мрачных уголков этих молодых душ? Несколько десятков парней на „Морусе“ и столько же микромиров. Когда они все вместе, когда что-то делают, выполняют, борются — это монолит, солидарный, сплоченный и твердый как скала, никакой шторм не страшен. Но возьми их каждого отдельно, пусть им вспомнились папа, мама, девушка, отпуск, праздник, пусть только получат письмо, телеграмму — они уже другие, уже не те, что были раньше. Ведь на корабле нет официальщины, даже устав говорит, что на корабле в течение дня командира приветствуют только один раз, ребята чувствуют себя свободно, а может, даже слишком панибратски: Ясек, Франек, Болек, Горец, дай то, принеси это. Да ведь я тоже себя так веду. Утром, правда, трап, вахтенная служба, рапорт, все как полагается, по-уставному. Потом нужно обойти весь корабль, заглянуть в каждый угол, как же иначе, хотя, наверное, можно — вот, к примеру, Флорек Сурогат: трап, ГКП, каюта, замкомандира, боцман, командиры боевых частей, даже обеды велит себе в каюту подавать и в кают-компанию не ходит. „Устав, старик, это то, на чем держится хорошая армия, а уж флот и подавно. Те, которые это придумали, знали, чего они хотят“. Так что у командора подпоручика Сурогата устав корабельной службы чтится свято, он даже внутренний, общевойсковой использует, у Сурогата все важно: как докладываешь, пятки вместе, носки врозь, ремень затянут до последней дырочки, ботинки блестят. Коротко, четко: гражданин матрос, гражданин боцман, гражданин поручик, дайте, возьмите, принесите, выполнить, доложить, рапорт, в служебном порядке и т. д., и т. д. Согласен, кое-когда это нужно, но я с самого утра лазаю по трапам, протискиваюсь по переходам, ребята здесь, ребята там, в трюм заглянуть не мешало бы, в механическом отделении обычный шум и ад, а если еще все турбины на ходу, вата в ушах, шлемофоны, и можешь кричать сколько угодно, жестами объясняться, но где говорить необходимо, там говоришь, запуск механизмов, ракетные ангары, боеприпасы, радиолокаторы, радиотелеграфисты, да я же эти физиономии знаю, как свою собственную: этот третий год служит, тот — второй, а эти два неоперившихся птенца только начали, так как же с ними не поговорить, не хлопнуть по плечу, не улыбнуться, когда для этого есть время и место: „Что ты, Франек, такой грустный, Марыся не пишет?“ Ребята это слышат, смеются, рады, значит, у „старика“ хорошее настроение, Франек смеется тоже, тут я попал в точку, а если нет? А вдруг я так ляпнул бы при Кудельском, а у него как раз в голове эти свои дела, я бегу дальше, а бедный Кудельский голову повесит и останется один на один со своими невеселыми думами; в трюме сидят трое по уши измазанных матросов. „Ну, как там дела, панове, долго еще?“ — „Скребем, гражданин капитан“. — „Тяжело?“ — „Да нет, привыкнуть можно“. Зачем я спрашиваю, ведь знаю, что тяжело, сидишь там согнувшись — темно, мокро, краской воняет, за воротник капает — и скребешь ржавчину, вытираешь, красишь, боцман или замкомандира еще погоняет, а командир дурачком прикидывается, не знает, что тяжело. Знает, только приободрить хочет, они должны понять, ну что-нибудь вроде: „Тяжело? Знаю, хлопцы, что тяжело, но ведь кто-то должен это сделать, не боцман же Стрыяк, ему там со своим брюхом не поместиться“. А они отвечают: „Да нет, привыкнуть можно“. Это значит: пойми, командир, нам тяжело, но хотя нас сюда Стрыяк и загнал, была в этом нужда или нет, а ты об этом знаешь или догадываешься, но раз спрашиваешь, то мы тебе даем понять, что для нас такая работа ерунда, — вот мы и договорились, а я доволен, что у меня такой отличный, непосредственный контакт с ребятами, лечу дальше и продолжаю свое: „Ну как, Фелек, Ясек, Сташек, не унывай, что ты киснешь? В отпуске был? Что нового, мама здорова?“ Быстрый вопрос, общий ответ, намерения хорошие, а результат? Кудельский? С ним мне тоже говорить приходилось, последний раз перед отпуском, перед тем, как это все случилось. Начальство делало сводку. Кто еще отпуск не использовал? Кудельский. Так чего же он ждет? Пускай на этой неделе идет, а то в дивизионе злиться будут, мы им статистику портим. Каюта, Кудельский на вахте. „Так что, Кудельский, в отпуск идете?“ — „Так точно, гражданин капитан, в город Лодзь“. — „В Лодзь, ну, смотрите там, чтобы все было в порядке, чтобы комендатура вас не прихватила, ботиночки, мундирчик вычистить“. — „Слушаюсь, гражданин капитан…“ Ох Кудельский, Кудельский… И теперь эта авария… А ведь еще немного — и нормально дошли бы. Ой Соляк, Соляк, скажи себе откровенно: что же ты наделал? Сам лежишь, Юрек стонет во сне, только бы у него нога срослась, а то если калекой, не дай бог, станет, то я, наверное, этого не переживу. Горец чуть было не утонул, „Морус“ поврежден, обгорел и водой залит. И все же он на следующий день снова в море вышел. „Корабли всегда в порядке…“ С „Морусом“ у меня никогда хлопот не было. Я его получил от Фредека Трояна, все как полагается: настоящая церемония, командир дивизиона, формальности, потом вдвоем лазали по кораблю, Фредек представил мне людей, они уже стояли на боевых постах; офицеров и старшин, впрочем, я почти всех знал, но пока мы ходили по палубе или когда оставались в каюте одни, я его спрашивал, что собой представляет этот, а что тот. Фредек отвечает, характеризует, у кого к чему склонности, а о корабле молчит как заколдованный. Он не говорил, я не спрашивал, да и привычки у меня такой нет — спрашивать, сам почти все увидишь, а вообще-то очень меня удивило, что Троян с „Моруса“ уходит, ведь из дивизиона он не ушел, просто принял новый корабль; я тогда подумал: он человек опытный, команду новую объединит, но коллеги, как обычно, разные вещи говорили, что будто бы он со всей командой „Моруса“ не ладил, взыскания без конца давал, с заместителем общего языка не нашел, на корабле без конца ЧП были, а как же такому новый корабль дали? „Ну, понимаешь, Марианский к нему слабость питает, моряк он, Фредек, хороший, результаты на учениях у него такие, какие редко у кого бывают, а то, что с людьми справиться не может, так это уже дело другое, дома у него что-то не в порядке, разводиться вроде хочет, наверное, в этом все дело“. Меня как раз тогда несколько месяцев не было в Польше, я в Ленинграде на курсах учился, и Марысю Троян только мимоходом на улице видел, она сетку нагруженную несла, младшего сына вела за руку — у них двое детей — выглядит плохо, постарела, перекрасилась в блондинку, я поздоровался, но времени не было поговорить, и от Анны ничего узнать не успел, я не был в курсе жизни офицерских семей; вот наконец акт сдачи-приемки корабля подписан, Фредека проводили как полагается, при полном параде, дело было вечером, вся команда выстроилась на палубе, — шутка сказать, командир с корабля уходит.
На второй день я, уже в новом качестве, примчался рано, еще до подъема, и уже издалека любовался кораблем, его стройными очертаниями с большим горбом — ракетными установками: это мой корабль, мой „горбунок“, мои конек-горбунок, ни с того ни с сего мне почему-то сказка вспомнилась, вот этот горбунок, уж больно ласково, даже смешно, впрочем, так называют наши малые ракетные корабли — „горбунки“ о нас говорят, так же как мы торпедные катера зовем „шлепанцами“, но это так, чтобы традиции поддержать и чтобы скучно не было, и не знаю, признаваться сейчас или не признаваться, но когда я встал на свое место в ходовой рубке, посмотрел по сторонам, вижу, каждый занят своим делом, тут я легонько корабль похлопал и про себя тихонько говорю ему: „Морус“, не подведи меня, с сегодняшнего дня мы вместе будем бродить по морю и должны друг друга уважать, договорились, старик? И так я похлопываю его по сегодняшний день, каждое утро, как только встаю на ГКП, и мы друг друга уважаем… На верфь его поставят, это ясно. Но ребята — молодцы! Радиостанция, электропроводка. Марианский приехал. Нет, нечего обольщаться, все это мне даром не пройдет, но главное, чтобы к ребятам не прицепились: я — командир корабля, и я за все в ответе. Интересно, что там Полецкий найдет. Уж что-то, а специалист он настоящий. Помню, как я еще курсантом у него на практике был. Озлобился он теперь, раскис. Дарек говорит, что Полецкий все его о скорости спрашивал, о маневрах. Там все записано, пусть изучает. Скорость! Уж в этом-то я разбираюсь! „Морус“ на волне сидел как влитой, я чувствовал, что все в порядке, а тут вдруг… И надо же так случиться, что меня именно сейчас в больницу положили. Справится ли Дарек? Скочек говорит, что не мог узнать моего „профессора“. Славек ему поможет, Стрыяк, Домбек… Этот Домбек — настоящий клад, опытный, спокойный. Черт побери, вот ведь ему не повезло, был бы первоклассным офицером. Правда, не всегда удается то, о чем человек мечтает. А он мужик упрямый — техникум закончил. Я помню первое партийное собрание на „Морусе“. Почти половина команды, у одних стаж большой, другие только недавно в партии. А тут я вспомнил, как меня в партию принимали. У нас была хорошая зетемповская