[20] школа, и кричать мы умели, да и работать зетемповцев заставлять не надо было. А принимала меня партийная организация училища. Биография, какая там у меня биография? Родился тогда-то, в школу ходил там и там, отец. Союз польской молодежи, организация военной молодежи. И тут кто-то вылез, может, для формальности, чтобы в протокол вписать этот вопрос: „Товарищ Соляк, а скажите, почему вы хотите вступить в нашу партию?“ Почему? Я опешил, хотя должен был предвидеть и предвидел такой вопрос. „Нужна мне партия“, — тихо сказал я. „Постарайтесь развить свою мысль, товарищ, как это надо понимать, что партия вам нужна?“ Кажется, Зволяк меня тогда спрашивал, да, точно, Юлек Зволяк. „Так и надо понимать, — говорю я громко, потому что меня этот Зволяк начал потихоньку злить своей любознательностью. — Да, партия мне нужна, чтобы я увереннее себя чувствовал, вот почему я хочу в нее вступить“. Курсанты — это курсанты, головы горячие, ну и философов там хватает. Вот кто-то и спрашивает из зала — а там одних курсантов сидело человек тридцать, несколько преподавателей, командир роты, замполит курса, весь партийный комитет: „Если я правильно понял, товарищу Соляку партия нужна для того, чтобы он себя чувствовал увереннее, это значит, товарищ Соляк, что от своего вступления в партию вы надеетесь получить какую-то выгоду?“ Тишина в зале, приятели смотрят на меня с жалостью, вот, думают, попал парень в переделку. Спокойно, ведь я искренне говорю и к тому же я прав. Итак, отвечаю: „Да, от своего вступления в партию, если, конечно, я буду удостоен такой чести, надеюсь получить выгоду… — Жду, нет ли вопросов, но стоит тишина, тогда я заканчиваю: — Выгоду такую — если я буду членом партии, то надеюсь, что меня будут использовать в полную силу, и еще одна выгода — в случае нужды, я думаю, партия для меня не пожалеет доброго совета и помощи, а увереннее я буду себя чувствовать потому, что указания партии станут ко мне приходить непосредственно из моей организации, от моего секретаря, а не только из газет или с трибуны, а кроме того, вообще, товарищи, я не очень-то понимаю, как можно, не видя в этом пользы, заниматься чем-нибудь серьезным, а тем более вступать в партию?“ Ну и этой своей, как я ее теперь понимаю, немного риторической концовкой я вызвал большую дискуссию. Ох и принципиальные же были наши курсантские собрания, хотя и довольно крикливые, да и пофилософствовать мы любили, но все же самое главное — это наша принципиальность! А первое собрание на „Морусе“? Здесь я тоже произнес речь, но короткую и без философствования. Мы собрались в матросском кубрике. На меня смотрело несколько пар глаз. Это были уже не только матросы, мои подчиненные, а мои товарищи, члены той же самой партии. И вот тогда я и проникся уважением к боцману Домбеку — он говорил именно так, как нужно говорить с товарищами, впрочем, он и сейчас остался таким же. На том первом собрании Домбек сказал приблизительно так: „На учет в нашу парторганизацию встал новый товарищ, Станислав Соляк. Товарищ Соляк является членом нашей партии с… — и потом несколько слов из моей биографии, а закончил он так: — Желаем вам, товарищ Соляк, чтобы вы полностью выполнили задачи, которые, направляя вас на ракетный корабль „Морус“, поставили перед вами командование и партия. А теперь, товарищи, переходим к повестке дня, которая звучит так…“ — ну и дальше все пошло своим чередом. Мало того, тут же, на первом собрании, мне дали партийное поручение: установить контакты с городом, который шефствует над нашим кораблем. Этим городом была Затока. Требовалось согласовать детали воскресника, который обязались провести в Затоке не только партийная организация и кружок военной молодежи, но и вся команда „Моруса“. Мне показалось, что я уже давно служу на этом корабле, действительно, я находился среди моих товарищей по партии. В прениях я попросил слова и попросту им обо всем этом сказал, а в том, какой крепкой опорой для меня стала партийная организация, убеждался неоднократно».
— Гражданин капитан, а вдруг мне отрежут эту ногу?
— Юрек, о чем ты говоришь? У тебя случайно не температура? Люди по нескольку раз ноги ломают — и ничего. Да еще постарше тебя. А твои кости молодые, срастутся, даже думать нечего. Что это тебе в голову пришло?
— Когда вот так лежишь часами, то разные мысли могут в голову прийти. Что бы я, к примеру, без ноги делал? Руки на себя наложил бы, как этот Кудельский…
— Кожень, если вы сейчас же не успокоитесь и не прекратите глупостями заниматься, я вас так разделаю, что своих не узнаете!
— О, лучше уж я буду лежать тихо, а то вы, гражданин капитан, когда в форме, то так можете человека пропесочить, не дай бог!
— Ты так думаешь? А мне всегда казалось, что я слишком мягок, как барашек. Любишь в увольнения ходить?
— Как сказать, гражданин капитан. Летом можно поехать в Затоку, в Сопот, походить по молу, посмотреть на девушек, пошутить, потанцевать.
— Бутылочку плодово-ягодного распить…
— А кто без греха, гражданин капитан? Хотя на эти чернила у нас на «Морусе» не так уж много охотников. Найдется один или два, не важно кто, правда ведь? Они любят скинуться, купить пару бутылок, забраться в кусты и выпить эту заразу. Но большинство не очень-то ее уважает. Пивко, если попадется, дело другое, любителей много найдется, да и карман это позволяет. А хуже всего, когда какой-нибудь пьяница привяжется. Говоришь «не хочу» — обижаются, а некоторые даже в драку лезут, если с ними не выпьешь. Тут всегда окажется, что этот тип или родом из тех мест, где родился кто-нибудь из наших ребят, или сам мореходом был, а у того брат в армии, знаете, гражданин капитан, как это бывает…
6
Наконец-то он дома! Его здесь не было две недели. Две недели — много это или мало? Бывают дни, часы, минуты, которые тянутся как годы… Анна, Малгоська, даже собака, даже домашние шлепанцы! «Стареешь, Соляк, да ладно, главное, что мне здесь хорошо; стакан крепкого, темно-коричневого чая, ложечка сахара, телевизионные новости, какой-то фильм или спектакль, впрочем, все равно».
Малгоська спит. Соляк лежит на тахте и одной рукой пытается перевернуть шелестящие страницы газеты. Анна еще какое-то время возится в кухне, выставляет за дверь молочные бутылки, потом входит в комнату.
— Ну, пан капитан, гасим свет, а то уж поздно.
Они лежат рядом. Не спят. Голова Анны покоится на здоровом плече мужа. Супруги разговаривают шепотом. Анна приподнимает голову.
— Мне тебя так не хватало.
— Мне тоже, Аня.
— А сейчас уже все хорошо, спокойно. Помни, Сташек, что я всегда хочу быть с тобой, я должна с тобой быть, я должна…
Его пальцы с нежностью дотрагиваются до влажных глаз жены.
— Аня!
— Я тогда подумала, что…
— Все уже хорошо.
— Но ведь все может повториться снова, а у меня уже нет сил, чтобы пережить это еще раз.
— Мы же договорились.
— Да, но это другое дело… Слушай, Сташек, ведь столько офицеров работает в штабе, на суше… Идут к восьми, возвращаются к трем, иногда какое-нибудь дежурство или командировка, тут уж ничего не поделаешь. У этих людей нормальный дом, у них есть дети, жены… Ты даже себе не можешь представить нашу жизнь: ведь мы с Малгоськой варимся в собственном соку, девочка растет на глазах, ей все больше нужны родители, а отца не видит целыми неделями. Слушай, сейчас, по-моему, прекрасный повод, ты мог бы написать рапорт…
— Аня, не сердись, но лучше давай на эту тему не будем говорить, хорошо? Ведь это же моя профессия! А если бы я плавал на торговых судах, то меня целыми месяцами не было бы дома…
— Я ни за что не согласилась бы. И при чем тут твоя профессия?
— Что, разве я не моряк?
— Но не только моряк! Ты, мой дорогой, прежде всего командир корабля! И ты меня еще упрекаешь.
— Ну хорошо, хорошо… Согласен, я привык к кораблю, к команде, я доволен, я там вижу свое место, и, честно говоря, мне нравится моя служба. А теперь возьмем тебя. Я знаю, ты любишь свою педагогику, хотя иногда твоя работа стоит много нервов и здоровья. Ведь любишь?
— Люблю.
— Так вот, если бы я потребовал, чтобы ты бросила свою работу?
— Для того, чтобы сохранить семью, — бросила бы.
— Упрямица ты моя любимая.
— Уж большего упрямца, чем ты, нет.
— Аня, ведь мы поссоримся.
— Разве это впервые? Я уже успела привыкнуть к смене настроений моего господина и повелителя. Он обидится, пойдет с гордой миной на корабль, а ты здесь разрывайся между домом и школой…
— Ну хорошо, хорошо… Впрочем, моя дорогая, не исключено, что ты добьешься своего, даже вопреки моей воле.
— Не понимаю…
— Очень просто. А вдруг окажется, что с рукой что-нибудь не так? Ведь инвалида на корабле не оставят.
— Не болтай глупости!
— Глупости? Все возможно! И не только рука может стать причиной…
— Что ты имеешь в виду?
— Ведь ты знаешь, что в связи с аварией на «Морусе» работает комиссия.
— Ну и что из этого?
— Могут, к примеру, сделать вывод, что капитан Соляк в результате полной неспособности командовать или еще по какой-нибудь причине едва не погубил корабль и не утопил людей.
— Что ты мелешь? С кем бы из знакомых офицеров я ни разговаривала, все удивляются, как ты сумел выбраться из такого тяжелого положения, а некоторые меня даже поздравляют. Какое отношение эта комиссия имеет к тебе?
— Видишь ли, они еще о подробностях со мной не разговаривали. И вообще, давай лучше закончим разговор на эту тему, уже поздно, а тебе завтра рано на работу.
— Только ты им не поддавайся! Что они от тебя хотят? Да и что твоя команда на это скажет? Не могу себе представить, чтобы тебя могли снять с должности командира корабля.
— Ох, Аня, Аня! Давай уж лучше спать. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
И Анна, выскользнув из-под одеяла, пошла к раскладушке, чтобы не мешать мужу, обложенному гипсовой броней…
Но Соляку не спалось: гипс давил на руку, которая то чесалась, то немела. Это его злило и мучило, он пробовал лечь поудобнее, поправляя, тормошил подушку, но заснуть никак не удавалось. Он хотел зажечь лампу и попытаться еще почитать, но не решился, услышав ровное дыхание жены. Она только что уснула, а свет мог ее разбудить. Анна… Сколько у нее забот каждый день, сколько энергии, сколько сил приходится тратить. «Ты пойдешь на корабль, а мне придется хозяйство снова взвалить на себя, о великий господин и командир, попробовал бы ты сам себе приказать и тут же самому все это сделать, обо всем помнить, обо всех заботиться». Она права. Спросил бы меня кто-нибудь, знаю ли я, сколько стоит килограмм говядины на бульон, сколько курица, яйца, овощи, джем, ага! Даже хлеб, не говоря уже о том, как различить их сорт, знаю только, что люблю черный хлеб, и капризничаю, когда его нет на столе. А сколько стоят колготки для Малгоськи, сколько туфельки, была ли девочка у зубного врача… На корабле все идет по заведенному порядку: трап, рапорт, расписание занятий, политучеба, завтрак, обед, утвержденное меню, анализы у врача — все в свое время, по очереди, по расписанию. Анна… Она здесь, спит, достаточно только протянуть руку. Она существует, и невозможно себе представить, что могло быть иначе. А ведь все могло случиться — уж нечего притворяться, были у тебя такие мысли, были: какое-то мгновение, доли секунды, а столько пришлось передумать. Тогда на корабле, во время шторма, был такой момент, когда волна рухнула на надстройки, разбила иллюминаторы, ворвалась в ходовую рубку и бросила его о борт. До конца жизни Соляк будет помнить это мгновение, то, о чем он тогда думал, и о