С обер-лейтенантом Куртом Ведельманом Соляк познакомился во время визита кораблей ПНР в Росток. Был июнь. Они попали в Росток в прекрасные солнечные дни. Перед Ростоком эсминец обменялся с хозяевами салютом наций. Корабли расцвечены флагами. Толпы встречающих на набережной; девушки и парни из FDJ[25], пионеры, цветы, красные платки, обмен значками. Соляк был впервые в ГДР, и, хотя старался этого не показывать, все его здесь интересовало. Какие они, немцы, у себя дома? Какие следы оставила война на старшем поколении, что знают о ней, как оценивают ее молодые, его, Соляка, ровесники? Какая здесь молодежь, дети? Каково их отношение к нам, к полякам? И вдруг такая встреча! Спонтанная, радостная, как этот весенний солнечный день. Ну и будь тут осторожным скептиком, если в тот момент, когда ты спускаешься на набережную, к тебе подбегает улыбающаяся, с волосами, как лен, девочка в возрасте твоей Малгоськи, что-то там щебечет и, приподнявшись на цыпочки, пытается повязать тебе на шею пионерский галстук. Наклоняешься, улыбаясь, а потом берешь малышку на руки, поднимаешь вверх и чувствуешь, как в сердце что-то приятно щекочет, когда эта маленькая Карин доверчиво тебя обнимает и прижимается к твоему морскому кителю. Ты лихорадочно ищешь в карманах хоть какую-нибудь безделушку, чтобы оставить ее девочке в память о встрече в Ростоке польского морского офицера и маленькой пионерки из ГДР.
А потом вечером, на торжественном ужине в офицерском клубе, Соляк познакомился с обер-лейтенантом Куртом Ведельманом и его красавицей женой с испанским именем Росвитта. Впрочем, в Росвитте действительно было что-то испанское: темные глаза, черные волосы, смуглая кожа. Она покраснела от смущения, когда, представившись, Соляк галантно чмокнул ей ручку.
От этих воспоминаний Сташек улыбнулся. Уже давно у него ничего не осталось от давнишнего, щенячьего, дерзкого решения не целовать рук женщинам, даже собственной теще. К тому же он не хотел разочаровывать эту красивую девушку так, как когда-то у него получилось в Ленинграде. Они с Сашей Крутовым пошли в гости к знакомым. Поздоровались, сели за стол, кто-то поставил хорошую пластинку, начали танцевать, и тогда Валя, бойкая, курносая блондинка, сказала Соляку:
— Вы, Стасик, видно, не настоящий поляк?
— Самый настоящий. Но, скажите, Валя, почему вдруг вы в этом усомнились?
— Потому что настоящий поляк целует даме руку, а вы не целуете!
С тех пор, если ему случалось быть в Ленинграде, не желая разочаровывать милых русских девчат, он всем без исключения целовал руки. Ну что же, «каждый верблюд свой горб носит», — не преминул заметить Курт, когда Соляк рассказал ему эту историю. «Немец женщинам руки тоже не целует, но зато, вопреки немецкой пословице, часто сам сидит в кухне и чистит картошку». Но это уже было значительно позже, у Ведельманов дома. Пока что судьба их заставила сидеть рядом за банкетным столом, и это привело к тому, что они разговорились по-русски и представились друг другу. Как обычно на таких приемах, вначале была довольно натянутая обстановка, по протоколу, — высокие звания, официальные тосты, — но постепенно стало посвободнее, люди оживились. Играл хороший оркестр, и морячки пустились в танцы. Росвитта танцевала прекрасно, гибкая, приятные ухоженные руки, милая улыбка и хорошие духи. У Соляка немного кружилась голова, но он не знал от чего — то ли от танца, то ли от вина. Солистка пела по-польски: «До любви один шаг». Естественно, что по желанию гостей и обрадованных удачной неожиданностью хозяев ей пришлось спеть эту песенку на «бис» дважды. Но сразу же после этого весь зал безумствовал в ритме огненного «казачка».
Несмотря на довольно позднее время, на улицах Ростока было многолюдно и шумно. Возможно, этому способствовала удивительно прекрасная теплая ночь. Сотни ламп, разноцветное мерцание неонов, белые пятна огромных витрин. Ведельманы пригласили Соляка к себе домой. Он отказывался, ссылаясь на то, что поздно, что не стоит беспокоить детей, — из разговора он уже понял, что у Ведельманов их двое, — но ничто не помогало. Росвитта взяла офицеров под руки, и они пошли по городу.
Оказалось, что Росвитта родилась в Ростоке, а Курт родом из Гамбурга. Так что ничего удивительного не было в том, что жена Курта показывала Соляку и заодно расхваливала свой город; она говорила о нем не закрывая рта, так что Ведельман еле успевал переводить. Росвитта работала модельершей и сейчас как раз остановилась перед витриной с дамской одеждой, требуя, чтобы Соляк похвалил одну из ее моделей, потом вдруг попросила, чтобы он описал ей выходные платья Анны. Сташек и Курт никак не могли справиться с этой темой, поэтому Росвитта махнула на них рукой, а Соляк обещал, что привезет Анну или они, Ведельманы, приедут в Гдыню, вот тогда женщины смогут вволю наговориться.
— Да уж, с такими переводчиками, как вы, мы наговоримся! Скорее мы с Анной найдем себе какого-нибудь красивого полиглота.
— Не беспокойся, Рози, это только я такой бездарный, моя Анна говорит по-немецки.
— Это фантастика! Слышишь, Курт? Я должна записаться на курсы польского языка.
— А разве у вас такие курсы есть?
— И не одни!
В этот момент они как раз проходили мимо фешенебельной гостиницы «Варнов», и Курту пришло в голову пойти в ресторан на кофе. Честно говоря, Соляк не испытывал особого желания идти в ресторан: уж раз они собрались домой к Ведельманам, то ему хотелось этот дом увидеть. Не сговариваясь с ним, Росвитта категорически высказалась против выдумки мужа, а окончательно покорила Соляка аргументом:
— Этого еще не хватало! Вы столько выпили и в мундирах пойдете в ресторан! И все равно лучшего, чем у меня, кофе вам нигде не найти.
— Росвитта, ты гений! И надо же мне было приехать в Росток, чтобы слово в слово услышать то, что в таких случаях говорит моя жена.
Смирившийся Курт махнул рукой:
— Все жены одинаковы.
— А особенно жены моряков.
Ведельманы жили недалеко от гостиницы, в недавно построенном квартале, состоящем из нескольких высотных зданий. Территория вокруг домов еще не была приведена в порядок. Курт жаловался на строителей и на то, что сюда пока еще трудно добираться. Росвитта — на то, что дети должны во дворе дышать пылью и им негде играть, а она, пока не откроют здесь магазины, вынуждена, возвращаясь с работы, тащить из центра города тяжелые сумки.
— Вот наш дом, мы живем на шестом этаже.
— Ну и как тебе здесь нравится?
— Знаешь, Курт, если бы я побольше выпил и ни с того ни с сего опустился бы на парашюте среди ваших домов, честное слово, я не заметил бы разницы между ними и домами, что стоят у нас в Гдыне.
— Да, архитекторы не очень-то стараются придумать что-нибудь новое, это правда. Весь мир теперь строит на один лад.
Лифт. Шестой этаж. Они вошли тихо, чтобы не разбудить детей. Большая прихожая. Четыре двери. Вешалка. Домашние туфли у дверей. Росвитта подошла к приоткрытой двери, откуда в коридор лился неяркий розовый свет ночника, и поманила Соляка пальцем. Стараясь не шуметь, он приблизился к двери и остановился на пороге детской комнаты. В двух кроватках, стоящих у противоположных стен, спали дети. Росвитта шепнула: «Эрнст». Мальчик. Лет четырех. «Эльке». Девочка. Соляк улыбнулся: и эта Элька, так же как маленькая Карин на пристани, напоминала ему Малгоську. Он приложил палец к губам: пусть спят. Росвитта поправила одеяльце у мальчика и погасила свет.
— Курт, веди гостя в комнату, а я сварю кофе.
— Пожалуйста.
Курт зажег свет и показал на кресла у низкого столика. Библиотека. Письменный стол. Телевизор. Радиоприемник. Фикус. Морской пейзаж на стене. Бар-холодильник.
— Так что же, Станислав, по морской традиции: «За тех, кто в море!»
— За тех, кто в море…
Еще долго в эту июньскую ночь сидел Соляк в гостеприимном доме Ведельманов за чашкой хорошего, крепкого кофе. Говорили обо всем. Слушали польские пластинки, просматривали книги в библиотеке, сравнивали заработки, продвижение но службе, рассказывали анекдоты, беседовали о политике. И, невзирая на протесты Соляка, утром Курт вызвал такси и отвез его в порт. И, возвратившись на корабль, Сташек долго не мог заснуть. О чем он думал? О Польше и о Германии, об истории, о сегодняшнем дне, о народной Польше и о ГДР, об обер-лейтенанте Ведельмане и его жене, о детях, об Анне, о Малгоське…
На следующий день польские моряки посетили судостроительный завод «Варнов». Крепкие рукопожатия немецких рабочих. Поднятые в пролетарском салюте кулаки. Одну мелодию, те же самые слова на всех языках мира имеет «Интернационал». И мысли, мысли. Если история должна учить жизни, то тебе, Соляк, необходимо помнить и о том, что были революционные битвы моряков Киля и Вильгельмсгафена, протесты против войны четырнадцатого года, что в Германии работали Карл Либкнехт и Роза Люксембург, союз «Спартак» и Вильгельм Пик, что к смерти были приговорены руководители матросского бунта в 1917 году: Кобис, Беккер, Сахзе, Эгельгофер, Вебер, что в 1918 году, по примеру русской революции, над Килем реяли красные рабочие знамена, древки которых высоко и до последней минуты держали матросы под руководством кочегара, «красного адмирала» Карла Артельта. А потом, в 1919 году, был еще и революционный Берлин, а там моряки — Вечорек и Тост. В 1920 году была Красная армия Рура. И был 1923 год, когда рабочие и матросы Гамбурга под руководством Эрнста Тельмана поднялись на отчаянную борьбу. А в годы мятежа генерала Франко на защиту Испанской республики встали немецкие рабочие батальоны под начальством нашего «Вальтера» — Сверчевского. А в черную ночь фашистского тотального террора в концлагерях пытали, гильотинировали и вешали немецких коммунистов. «Каждый умирает в одиночку», — говорил Ганс Фаллада. Это правда. Но каждый в последнюю минуту о чем-то мечтает. Умирающему накануне освобождения Эрнсту Тельману и его товарищам, немецким коммунистам, грезилась Германия, социалистическая Германия.