В тот раз Соляки прекрасно провели свой отпуск. Все праздники они просидели в отцовском доме в кругу семьи. Вместо елки стояла большая пихта, доходящая до самого потолка, или, как говорили в Калиновой, «до самого наката», на рождество подали двенадцать традиционных блюд, по избе разбросали сноп соломы, на котором все, а в первую очередь, конечно, Малгоська, возились, в полночь было кормление скотины, и приходили колядовщики-ряженые с большой звездой, Иродом, ангелом, смертью, чертом, евреем и туром… Заснеженная Калиновская гора заглядывала в покрытые инеем окна. Катались на санках, кидались снежками; радости, смеха было вволю. А на Новый год Соляки поехали на другую сторону Струга в Дом культуры. В Калиновой всегда веселились шумно. Калиновские гулянья, хотя когда-то здесь и драк хватало, славились на всю округу. Может, причиной тому были калиновские девушки — смуглолицые, гибкие, как ивы, а может, парни, крепкие, как дубки, которые, правда, любили подраться, но и повеселиться тоже. И музыкантов Калиновая имела отличных: братья Рацкевичи известны были во всем районе. Однако Новый год жители Калиновой встречали всегда в своем кругу. Деревня как деревня — и в семьях, и между соседями часто бывали ссоры, размолвки из-за пустяков, но по случаю Нового года объявлялось перемирие. Не было года, чтобы не нашлись организаторы, которые взяли бы на себя подготовку к встрече Нового года. Определяли размер складчины, забивали солидного кабанчика, коптили знаменитые калиновские колбасы, варили кровяную колбасу, покупали несколько бочек пива. Девушки и парни устанавливали елку, украшали цветной бумагой зал, натирали воском пол, чтобы лучше было танцевать. В новогодний вечер жители Калиновой собирались не спеша, по установленному порядку. Сначала молодые, — понятно, им хотелось поскорее дорваться до танцев и музыки. Потом пожилые, которые приходили только закончив все работы по хозяйству. Большой зал, около стен стоят составленные столы, гнущиеся от еды и питья. И здесь тоже по установленному порядку: старики у стен и поближе к сцене, чтобы лучше все видеть и слышать, а молодые посреди зала, откуда им рукой подать до танцевального круга.
Дед не совсем хорошо себя чувствовал, поэтому он остался с Малгоськой дома, у телевизора. Анна, Зося, Франек и Сташек побрели по заваленной снегом дороге к Дому культуры. Долго, долго потом вспоминали они с Анной этот калиновский снежный и веселый Новый год. Сташека Соляка все здесь знали и любили. К тому же на нем был единственный в этом зале темно-синий мундир. Сташек никогда головы не терял, пить не пил, но если другого выхода не было, как здесь, в новогоднюю ночь в Калиновой, то от рюмки не отказывался. Его посадили на почетное место, рядом с секретарем партийной организации, директором школы и солтысом. Секретарь поздравил собравшихся с Новым годом, поднял рюмку, и вечер начался.
— Сташек, мы с тобой сто лет не виделись!
— Как там у тебя, на море, в порядке?
— Ты совсем не постарел!
— Где это ты такую красивую жену нашел?
— Почему так редко приезжаешь?
— За твое здоровье!
— За тебя!
— За тех, кто в море!
— За здоровье супруги капитана!
— Дай, я тебя поцелую!
— Что, не хочешь со мной выпить?
— Брезгуешь, да?
— Друзей не узнаешь? А Анна не пропустила ни одного танца. К ней подходили старые и молодые, с уважением целовали ручку, а потом крутили ее в польке так, что платье поднималось в вихре танца и искры летели из-под каблуков. Дело в том, что в Калиновой, вопреки моде на «биг-биты» и другие громкие танцы, старики и молодые любили сплясать по-старому — самым большим успехом здесь пользовались польки. Рацкевичи играли так, что смычки у них просто летали! Сташек, которого недаром учили тактике, от лишних рюмок спасался танцами.
Поиграй мне, музыка,
Спой-ка мне, смычок,
С молодухой женится
Мой дядька-дурачок!
Домой они возвращались перед рассветом. От сильного мороза снег скрипел под ногами. Над некоторыми хатами первые утренние дымы уже поднимались прямо к небу. С разных концов Калиновой был слышен лай собак и пение возвращающихся с гулянки домой парней.
Пусть вас будет много,
Как на сосне шишек,
От меня сбежите,
Словно стайка мышек!
Сташек остановился, привлек к себе Анну.
— Послушай, сейчас ему второй «разбойник» ответит.
И действительно, как по заказу, с другой стороны деревни в чистый, морозный утренний воздух ворвался молодой голос, по-петушиному тонкий:
Сколько вас ни будет,
Даже двадцать два.
Мне ли вас бояться,
Самый сильный я!
Сташек огляделся вокруг и глубоко втянул в себя глоток чистого, как кристалл, воздуха. Он любил свою родную деревню, ее людей, холмы, рощи и узкие полоски полей. Ведь это было его родное гнездо, тот самый близкий сердцу уголок родины, который всегда живет в душе.
И в этом году сестра и ее муж приглашали на праздники в Калиновую. Анна была бы не прочь поехать, но Сташек все тянул с ответом, надеясь, что вот-вот решатся его служебные дела. В конце концов он согласился пойти в офицерский клуб, не столько поддаваясь уговорам друзей, сколько не желая огорчать Анну, которая активно участвовала в работе совета военных семей и давно радовалась предстоящему балу. Так думал Сташек. А если бы кто-нибудь спросил Анну, то она ответила бы, что уговаривает Сташека пойти в новогоднюю ночь в клуб только для того, чтобы оторвать его от грустных мыслей.
Соляк сидит в приемной у адмирала. Ждет вызова. Он здесь впервые. Секретарша варит кофе, отвечает по телефону на десятки вопросов, что-то записывает. Время от времени она улыбается Соляку, хочет подбодрить его, и тогда на ее красивом, но немного полном лице появляется складка второго подбородка. Соляк нервничает от этого затянувшегося ожидания. Он знает, что у адмирала находятся командор Марианский, Скочек и председатель комиссии, командор Полецкий. Если ему велели явиться к адмиралу, значит, его делом занимаются, но почему так долго?
Адмирал медленно набивал свою неизменную трубку.
— Командор Полецкий, почему комиссия работала так долго?
— Трудно было собрать все данные. И прокурор только что определил свое отношение к этому делу.
— Я разговаривал с командором Заварским, он мне сказал, что они там ничего особенного не нашли.
— Так точно, товарищ адмирал, прокуратура отказалась от этого дела, они считают, что нет оснований.
— Ну, в законах-то они разбираются. — Адмирал, попыхивая трубкой, взглянул на командора Полецкого, который листал папку с документами. — А каково же ваше окончательное мнение по делу «Моруса», командор?
— Честно говоря, товарищ адмирал, тут есть два мнения. Одно — комиссии, а второе — командора Марианского.
— Вы ссоритесь, а я должен вас мирить? — пошутил адмирал. — Ну хорошо… Давайте вспомним заключение комиссии. Товарищ Полецкий, дайте мне на минутку протокол. Итак, сначала выводы комиссии, а потом, командор Марианский, послушаем ваше мнение. Соляк, Соляк… Это тот самый, который на учениях Варшавского Договора показал хорошие результаты в ракетной стрельбе?
— Тот самый. — Марианский довольно улыбнулся. — Вы его, гражданин адмирал, наверняка помните.
— Правильно. Вспоминаю. Такой видный, подтянутый, шатен.
— Так точно, товарищ адмирал.
Адмирал покачал головой и неприязненно посмотрел на толстую папку с бумагами, лежащую на письменном столе.
— Вот, заваливают человека бумагами, даже на корабли времени нет сходить. Людей понемногу забываешь. Да, сейчас я вспоминаю этого Соляка. Ну хорошо, Полецкий, что там у тебя против него? Коротко, в нескольких словах. Протокол я читал.
Полецкий поправил очки и откашлялся.
— По мнению комиссии, — последнее слово он подчеркнул, — капитан Соляк, как командир корабля, допустил два основных просчета, которые имели непосредственное влияние на аварию «Моруса».
— Могли иметь или имели? — не выдержал горячий Марианский.
Адмирал выпустил клуб дыма.
— Марианский, не горячись. Потом тебе слово дадим. Но, с другой стороны, командор Полецкий, вопрос правильный. Пожалуйста, расскажите нам, какие это были ошибки и имели ли они непосредственное отношение к аварии «Моруса».
— Слушаюсь, гражданин адмирал, — ответил Полецкий, бросая на Марианского не очень приветливый взгляд. — Итак, первая ошибка капитана Соляка заключалась в том, что, узнав о силе идущего шторма, он не приказал изменить курс и не вошел в ближайший порт, а их у него по пути было несколько. Вторая ошибка, по моему мнению, более опасная, которая даже заставляет сомневаться в квалификации Соляка как командира и уж, по крайней мере, в его знаниях и морской дисциплине, основана на том, что он не привел скорость корабля в соответствие со штормовыми условиями. Другими словами, он не сумел справиться со своими обязанностями во время шторма. И имело ли это отношение к аварии? По моему мнению, имело. И уж во всяком случае, без сомнения, могло иметь.
Адмирал перевернул страницу протокола. Потом отложил еще дымящуюся трубку, вздохнул и обратился к Марианскому:
— А что вы на это скажете, командор?
— Слушаюсь. — Марианский нервно шевельнулся в кресле.
Молчавший до сих пор командир дивизиона шепнул Марианскому что-то на ухо и пододвинул к нему поближе лист бумаги.
— Слушаюсь, товарищ адмирал, — повторил Марианский. — Внешне все выглядело так, как докладывал здесь командор Полецкий.
Полецкий, не скрывая своего удивления, пожал плечами.
— Но только внешне. А в действительности же возникает вопрос: когда капитан Соляк мог принять решение свернуть в ближайший порт? В то время, когда сила ветра была четыре, пять или шесть баллов? А может, позже, когда это сделать было уже невозможно?
— Тогда, когда приближалась известная ему теоретически допустимая для безопасности его корабля. — В этот раз уже не выдержал Полецкий. Адмирал подпер голову руками, закрыл глаза и молчал.