Мое сердце сжимается. Я качаю головой.
– Отлично. Ты не просил. Но и я тоже. – Разворачиваюсь на каблуках и несусь по коридору, не оглядываясь.
Глава 14Зак
Я заруливаю на подъездную дорожку после самого ужасного дня в жизни и встречаю свой худший кошмар: мама дома. Бампер ее машины торчит из недавно покрашенного гаража, и мой живот падает куда-то вниз. Она уже несколько недель не обедала дома и решила вернуться именно сегодня? Отлично. Извините, меня сейчас стошнит.
Гвенни же визжит «мама дома!», как будто это самое замечательное событие, что когда-либо с ней случалось, а не причина бежать куда подальше. Я не понимаю сестру. В этом году ей пришлось почти так же плохо, как мне, но она все еще любит нашу маму. Логика Гвен не поддается осмыслению.
Как только я паркуюсь, сестра выпрыгивает из машины и бежит к дому. Я кладу голову на руль, где та, кажется, слишком часто бывает последнее время, и подбадриваю себя, прежде чем войти внутрь.
Вспоминаю недавний разговор с Мэй – ее обвинение, что у меня есть роскошь не думать о матери, кажется теперь особенно ироничным.
Когда я наконец захожу внутрь, мама нарезает овощи, а папа сидит за стойкой. Они болтают о погоде. Я как будто в Сумеречную зону[3] попал, у меня вот-вот голова взорвется. Что сегодня творится с моей жизнью?
– Привет, Зак, – мама кивает в мою сторону, но я ее игнорирую. Вместо этого наблюдаю, как моя сестра выставляет себя дурой, как обычно, когда наша родительница появляется дома.
С тем же успехом Гвен могла бы повиснуть у мамы на шее: скачет, ведет себя как бездомный щенок, которому наконец-то удалось привлечь чье-то внимание. Я люблю сестру, но ей действительно нужно научиться держать себя в руках и сохранять спокойствие, если хочет выжить с нашей чудесной матерью.
Что-то ворчу в ответ.
– Зак! Друг мой. Поешь с нами сегодня вечером? – Папа пытается слегка стукнуть меня по плечу, будто мы приятели, но я в последний момент отхожу в сторону, и его кулак проносится мимо. Я пожимаю плечами.
Мама отрывает взгляд от готовки.
– Было бы неплохо. Я пораньше ушла с работы, чтобы мы могли наверстать упущенное.
– Да, конечно, – бормочу я. – Без разницы. – Не то чтобы мне было куда идти.
– Отлично. Будь добр, накрой на стол. – Моя мама говорит только в приказном тоне.
– Уже? – Сейчас только половина пятого.
Она смотрит на меня поверх очков.
– Да, пожалуйста.
Я раздуваю ноздри и думаю сказать «нет». Убежать из дома и никогда не возвращаться. Уехать куда-нибудь с Конором или что-то в этом роде, хотя я знаю, что домашняя жизнь Конора такая же дерьмовая, как и у меня, просто в ином плане – вряд ли кто-нибудь в школе об этом догадывается, учитывая, как друг себя подает. Решаю, что оно того не стоит – конфликт, спор с матерью-адвокатом, – поэтому вздыхаю, вытаскиваю из ящика столовое серебро и молча принимаюсь за дело.
Когда заканчиваю, мама приходит посмотреть мою работу, потому что не дай бог я сделаю что-то неправильно. Напрягаюсь в ожидании критики, но мать слегка кивает мне и похлопывает по плечу. Похоже, я свободен, пока ужин не будет готов. Выбегаю из кухни и прячусь в относительной безопасности своей спальни.
Безопасность, конечно, временная. Два часа спустя я снова спускаюсь вниз, сажусь за обеденный стол со своей семьей, мечтая как-то ускорить время, чтобы все закончилось и я мог вернуться в свою комнату.
– Как дела в школе? – спрашивает мама, передавая салат Гвен, и думает, что может обмануть нас, притвориться, якобы ее волнует ответ. Если бы она действительно заботилась о нас, возможно, проводила бы дома больше трех вечеров в месяц.
– Здорово! – Гвен практически слюной исходит от внимания. – Учитель истории сказал, что моя предыдущая курсовая работа – одна из его любимых… и в следующем году я подумываю попробовать себя в чирлидинге! – Бросаю на нее взгляд, когда слышу это. – А еще Эмери Ламберт пригласила меня на свой день рождения на следующей неделе, и это здорово, ведь она никогда не разговаривала со мной раньше, поэтому мне, очевидно, лучше пойти. – Сестра молчит, чтобы сделать вдох.
– Отлично, Гвен, – перебивает мама и отворачивается, прежде чем та успевает сказать больше. Лицо Гвенни вытягивается. Я пытаюсь поймать ее взгляд, но она смотрит в свою тарелку, как будто это самая интересная вещь в мире. Папа молчит на другом конце стола.
– А что нового в школе у тебя? – Мама обращается ко мне, но я ее игнорирую. Я все еще пытаюсь заставить Гвен улыбнуться или, по крайней мере, встретиться со мной глазами. – Зак. Алло? Я задала тебе вопрос.
Я наконец поворачиваюсь к ней:
– Почему ты вообще здесь?
Я застал ее врасплох, и она на мгновение откидывает голову назад.
– Прошу прощения?
– Говорю, зачем ты здесь?
Она оглядывает стол, мою сестру и моего отца.
– Я здесь живу.
– Ой да ладно. – С такой силой втыкаю вилку в кусок мяса на тарелке, что стол трясется.
Она прочищает горло и дарит мне жесткую фальшивую улыбку, которая не достигает ее глаз.
– Знаю, я редко бываю дома… Это дело набирает обороты, и…
Я перебиваю ее. Не хочу слышать ее неубедительные оправдания.
– Ты не поняла. Нельзя просто появляться здесь, когда тебе удобно, и думать, что все нормально.
Ее глаза расширяются, как будто она сомневается в моем душевном здоровье. Как будто мне тут надо извиняться.
– Прошу прощения? «Появляться»? Я сплю здесь каждую ночь. И напоминаю, что я твоя мать, так что следи за своим тоном. – Она явно готова перейти в адвокатский режим, и силы покидают мое тело.
– Прости, – бормочу я. Гвен выглядит так, будто вот-вот расплачется. Я тяжело сглатываю.
Мама вздыхает и проводит рукой по волосам.
– Все нормально. Я не хочу тратить наше общее время на ссоры. А теперь расскажи, пожалуйста, как у тебя с учебой?
Обвожу взглядом комнату, прежде чем ответить. Гвен все еще горбится над своей тарелкой, папа сливается с обоями, а у матери под глазами мешки, которые выглядят так, словно стали ее постоянными спутниками.
Такой вот наш семейный ужин.
Глава 15Мэй
Уже поздно. Кажется, что всегда поздно, словно дни пролетают мимо и мне остаются только ночи. Я стою в своей спальне и смотрю на пустые стены, где раньше висели плакаты. Афиши групп, на чьи концерты я ходила с Люси, Хим и Джорданом, постеры музеев, куда нас возили родители, когда мы были моложе, вся эта фигня, которой я интересовалась, прежде чем поняла, что ничего из этого не имеет значения.
Я сняла их после смерти Джордана.
Теперь стены моей комнаты пусты.
Толстый конверт, зажатый в моей руке, еще не вскрыт.
Я знаю, что это еще одно письмо от него. Об этом говорится прямо на почтовой марке: тюрьма округа Лос-Анджелес, исправительное учреждение «Башни-близнецы».
Я знаю только одного человека оттуда.
Дэвид Эклс.
Парень, который убил моего брата.
Обычно я не вскрываю эти письма. Решила прочесть самое первое и сильно пожалела. Я прячу их под матрас, рассовываю по комнате, пытаюсь забыть, что они существуют. Я не могу их выбросить; в некотором смысле, это моя последняя связь с Джорданом. Все вокруг меня исцелились, пошли дальше, установили мемориалы, но эти письма – мое напоминание, что ничто не будет прежним. И я заслуживаю напоминания. Наказания.
Это моя плата за то, что я выжила.
Первое прибыло вскоре после того, как Дэвида посадили в тюрьму и отказали в залоге. Однажды днем, через месяц после всего, я вернулась домой из школы и нашла в почтовом ящике адресованный мне конверт. Я никогда не получала настоящих писем – мы ж не в чертовом Средневековье живем, – поэтому мне стало любопытно. Я не представляла, что он может написать мне оттуда.
Дура.
Я не знала, что есть способы добраться до кого-то, сидя в тюрьме. Службы пересылки, которые можно использовать для доставки писем в места, куда они не должны доходить. Заключенные за определенную плату готовы отсылать чужую почту.
Я открыла тот конверт – наивная девочка, которая думала, что она в безопасности. Прочитала первые строки: «Надеюсь, с тобой все в порядке, Мэй. Я так волновался за тебя в тот день», – и внутри все похолодело. Я схватила страницы и сунула их под одежду в глубине шкафа.
А потом пришло еще одно письмо, и еще. Проходят месяцы; я никому не говорю и не собираюсь рассказывать, потому что никто не может меня защитить.
Они не защитили меня от первого письма.
Они вообще меня не защищали.
Я подумываю открыть письмо, которое лежит у меня на коленях.
Что-то внутри меня дрогнуло сегодня, пока я стояла в коридоре, лицом к лицу с Заком. Все дерьмо, которое я пыталась прогнать, начало пробираться обратно, и теперь конверт лежит в моей руке, прожигая дыру в ладони.
Некоторое время смотрю в темную ночь за окном спальни – мозг опустел, тело застыло, – а затем одним резким движением вскрываю конверт.
Внутри лежит рукописное письмо в несколько страниц длиной. Читаю первые пару строк: «Здесь одиноко, Мэй. Ты когда-нибудь чувствовала, чтобы тьма давила на голову так сильно, что ты пугалась, вдруг твоя шея сломается? Мои родители переехали. Они не посещают меня и не звонят. Ты тоже не пришла ко мне. Почему? Я же писал, мне надо кое-что рассказать тебе о том дне».
Я падаю на кровать. Меня колотит, жестоко. Целиком заворачиваюсь в одеяло, прячу под него голову и неподвижно лежу, обхватив руками ноги, как будто, если мне удастся обнять себя достаточно крепко, я перестану существовать. Некоторое время спустя проваливаюсь в беспокойный сон.
Просыпаюсь от хлопанья автомобильной двери. Сердце колотится, мозг все еще полусонный, я вскакиваю и вглядываюсь в окно своей спальни на дорогу внизу. Мама приехала домой с работы. Она выглядит уставшей. Я смотрю на часы: восемь вечера. Рановато для нее.