Слышу, как хлопают внизу кухонные шкафы, а затем на лестнице раздаются тяжелые шаги. Через несколько секунд с треском закрывается дверь ее спальни. Я тоже рада тебя видеть, мама.
Ложусь на кровать и несколько минут смотрю в потолок, но уснуть больше не могу. Переворачиваюсь на бок; чертово письмо падает с кровати на пол, и его страницы растекаются по ковру, как пятно. Я подпрыгиваю. Это все оно. Я больше не могу лежать здесь, с этой ерундой, загрязняющей мое пространство.
Наклоняюсь и собираю страницы, стараясь не думать о том, что на них может быть написано, стараясь не дышать. Комкаю их в один шар и выхожу из дома.
Когда добираюсь до мусорных баков, то начинаю рвать бумагу в конфетти. Клочья летят во все стороны, но я просто хочу, чтобы его слова исчезли. Хочу стереть их существование. Вырвать из головы. Вычистить из моего мозга.
Когда заканчиваю, пальцы кровоточат, а лицо горит. Я ни за что не пойду спать. Поэтому достаю рюкзак из-за старого холодильника в гараже, где бросила его накануне, и отправляюсь в путь на велосипеде.
Примерно полчаса спустя останавливаюсь возле бордюра, задыхаясь и обливаясь потом. Ночной воздух густой и тяжелый. Дом передо мной темный. Сбрасываю рюкзак с плеч, прячу его и себя за куст во дворе.
Теперь, когда я знаю, что здесь живет Зак, все кажется другим. Раньше это было просто здание, место, где живет женщина, которую я презираю. На секунду мне становится интересно, которое окно – Зака, но я гоню мысль из головы. «Соберись, Мэй». С каких это пор я позволяю себе отвлекаться на всякую связанную с парнем фигню, когда мне надо сосредоточиться? Расставание с Майлзом прошло совершенно безболезненно. Никакой сентиментальности – я выбросила несколько его подарков, высохшие цветы, старую футболку, которую одолжила у него однажды после того, как мы пошли купаться. Выкинула все одним махом. Стерла его текстовые сообщения.
Он ушел.
Я ничего не почувствовала.
С этой последней мыслью я вынимаю из рюкзака баллончик, встаю и стискиваю челюсть. На этот раз я не полезу прямо на дорогу. Не буду до конца ночи обниматься с кошкой.
Крепче сжимаю банку и иду через лужайку. Здесь так жарко, как в прошлый раз.
Я почти у дома, когда наверху в окне включается свет. Бросаюсь в сторону, обратно в темноту, сердце грохочет. Такого никогда не было. Смотрю на часы и понимаю, что сейчас только девять тридцать – еще рано. Я забыла проверить время, прежде чем отправиться сюда; так на меня непохоже. Уж это я никогда не упускала. Меня так вымотал этот день, эта неделя, этот год.
Эта жизнь.
Я прижимаюсь к стене, прячусь в тени, наблюдая за светом. Пытаюсь отдышаться, успокоить свое сердце, которое, клянусь богом, можно услышать в восьми штатах отсюда, и наконец – наконец! – свет гаснет. Вся моя маниакальная энергия уходит, заменяясь бесконечным повтором слов Дэвида: «Здесь одиноко… Здесь одиноко… Здесь одиноко».
Возвращаюсь к своей сумке, опускаюсь на землю и кладу голову на колени. Делаю глубокий вдох, затем сую руку в рюкзак и достаю телефон.
– Привет. – У меня хриплый голос. Вытираю нос, злюсь, что он течет, и пытаюсь проглотить комок в горле. – Нет, нет. Я в порядке. Я… – На секунду закрываю глаза. – Ты не могла бы меня подвезти? Прости, я знаю, что уже поздно. Не заскочишь за мной? – Молчу, слушая. – У Теллеров. – На другом конце телефона повисает тишина. – Я знаю, что ты хочешь сказать; я все объясню, но ты можешь просто сюда приехать? Я буду ждать в конце их улицы. Спасибо.
Когда Люси подъезжает, я торчу у знака «стоп», и мне едва хватает сил оставаться в вертикальном положении. Она опускает стекло со стороны пассажира и при виде меня вскидывает брови.
– Уберем велосипед назад?
Я киваю, и она открывает багажник. Несколько секунд спустя Люси с вытянутыми руками обегает вокруг машины.
– Залезай. Я сама возьму велосипед. – Снова киваю и падаю на пассажирское сиденье, отчаянно пытаясь не расклеиться еще несколько минут.
Еще несколько минут.
Глава 16Зак
Вечером, после нашего глупого семейного ужина, когда все остальные заснули, я включаю свет в своей ванной и смотрю на свое отражение в зеркале, пока фрагменты моего лица не отделяются друг от друга и не теряют всякий смысл.
Глава 17Мэй
Каким-то образом мне удается продержаться в школе почти две недели, не вылетев и не сойдя с ума (по крайней мере, не совсем). Не собираюсь вспоминать ту ночь у дома За… – дома Теллеров на прошлой неделе. Она не считается. Мой срыв был результатом случайного пересечения критической черты, которую я отныне планирую избегать.
Кстати, об этом… Я пыталась бросить уроки театрального, но мне не позволили. Роуз-Брэйди заявила, мол, мне нужен факультатив, а все остальные заполнены. Разве я не хочу закончить школу в июне? Киваю, потому что не могу позволить себе никаких неприятностей, но на самом деле думаю, что мне ПЛЕВАТЬ – так и есть. Какого черта я собираюсь делать после окончания учебы? Все мои планы на колледж умерли в тот день, когда умер Джордан.
Без разницы. Можно просто избегать ее – критическую черту. Как я уже сказала, в этом я хороша. Мой единственный способ пережить дни.
Избегать родителей, избегать Майлза, избегать людей из моего прошлого, избегать-избегать-избегать. А теперь еще и избегать Зака.
Это относительно легко сделать – сегодня я опаздываю на урок и убегаю, как только раздается звонок. На секунду, перед тем как уйти, я крайне опрометчиво гляжу на Зака. У него на лице такое выражение, что мне становится нехорошо. Едва с ним не заговариваю, но вовремя останавливаюсь.
Что бы я сказала? Нам не о чем говорить.
Иду в кафетерий, когда кто-то стучит меня по спине. Я устала от людей, которые думают, что мое тело является общественной собственностью и что каждый может протянуть руку и прикоснуться ко мне. Готова поспорить, будь я мальчиком, никто бы не посмел.
Не успеваю среагировать, как писклявый голос режет уши.
– Мэй! Я тебя везде искала!
Медленно оборачиваюсь. Я знаю этот голос. Я знаю, кого обнаружу позади себя – одного из тех людей, которых пыталась избегать весь прошлый год. Настойчивая проныра, надо отдать ей должное.
– Энн Ким. – Изображаю откровенно стервозное лицо, но она, кажется, не замечает. – Привет.
Энн обнимает меня.
– Ты как? Держишься? Вернулась? Тут же еще годовщина приближается? Мы думали о тебе… о Джордане… Ты наверняка слышала о поминальной службе, которую я помогаю организовать директрисе Роуз-Брэйди. Соберемся все, поговорим о Мэдисон, Джордане, обо всех. Поделимся историями. Убедимся, что мы их не забудем.
Высвобождаюсь из ее рук и отхожу на шаг.
– Мило. – Сканирую комнату, пытаясь найти Люси.
Энн не затыкается. Как всегда.
– Мы все очень скучаем по Джордану. По нему, моей сестре, остальным. Во время собрания на прошлой неделе Адам, ну, Нейлсон, рассказал очень трогательную историю о Джордане и своем двоюродном брате, Маркусе.
Я фыркаю. Да уж, наверняка. До стрельбы Адам считался самым шумным учеником в школе. Он устроил вечеринку в выходные перед тем, как все произошло, и где я якобы разговаривала с Дэвидом. Адам был легендой среди ребят из нашего класса, потому что умел стоять на кегах две минуты подряд. А теперь он трагически рассказывает истории о своем двоюродном брате и Джордане, как будто заботился о них. Как будто не дразнил обоих в средних классах.
Энн игнорирует мое фырканье и продолжает:
– Мы все так растрогались. Я заплакала. Вот бы еще ты пришла добавить свои истории. Твой брат был замечательным; я так счастлива, что успела с ним познакомиться…
– Ага, – перебиваю я. – Да. Был. Спасибо. – Смотрю через ее плечо на свободу, а затем снова на Энн. – Мне пора.
Собираюсь уйти, но она ловит меня за локоть. Черт возьми, я хочу ударить эту девушку. Делаю несколько вдохов, как рекомендовала терапевт, но нет – желание не пропадает: я все еще хочу ударить Энн по лицу.
Борюсь с ее хваткой, и в ответ Энн сжимает мне руку.
– Мэй, пожалуйста, не убегай. Нам нужно поговорить. Я пыталась тебя перехватить. Хотела спросить, не согласишься ли ты поучаствовать в собрании. Возможность услышать твой голос, твои истории о том, через что ты прошла, бесценна. Это действительно помогло бы людям исцелиться.
Я сужаю глаза.
– Господи, Энн. Я думала, что ясно выразилась прошлым летом, прошлой осенью и каждый раз, когда ты и твоя милая группа выживших пытались завербовать меня в свой культ скорби. Я не хочу иметь с вами ничего общего. Можешь ты уже вбить это в свою тупую голову?
Лицо Энн искажается. Губы сжимаются в едва заметную белую линию. Она так хорошо играет в жертву.
– Отлично, Мэй. Не стоит грубить. Мне самой следовало догадаться. После того как тебя выгнали из школы, я подумала: «Ладно, это печально, но я могу понять ее гнев – она страдает, как и все мы». И когда я услышала, что ты вернулась, то очень обрадовалась, но потом все сказали, что ты все еще… злая. Очень, очень злая. – Она качает головой. – Я думала, наша группа тебе поможет. Мы все переживаем одно и то же, так или иначе. Все кого-то потеряли в тот день. Но большинство из нас не грубит людям, которые просто пытаются протянуть руку помощи.
Я скалюсь.
– Ты когда-нибудь обращала внимание, как говоришь? Прямо бабка семидесятилетняя. Что, черт возьми, с тобой не так?
Энн отпускает мою руку, словно та ее укусила, словно Энн вдруг поняла, что это на самом деле скользкая, отвратительная змея. Она отходит от меня прочь. Ее голос дрожит.
– Отлично, Мэй. Отлично. Я поняла. Я оставлю тебя в покое. Мы оставим тебя в покое. Наверное, некоторым людям просто не помочь. – Поворачивается и выбегает из дверей столовой.
Я стою там, пока меня не вынуждает двигаться поток входящих людей. Когда я протягиваю руку за подносом из стопки у входа, у меня дрожат руки и крутит живот. Волна