Я сокращаю расстояние между нами. Обнимаю ее. Притягиваю к себе. Говорю первое, что приходит на ум:
– Хотел бы я его знать.
Мэй отстраняется и смотрит на меня. Ее лицо сморщивается, но не в плохом смысле – может быть, впервые в жизни я сказал правильную вещь.
– Ты знаешь… – ее голос срывается, и Мэй снова и снова прочищает горло. Она изо всех сил пытается держаться, и я хочу сказать ей, что не нужно, что она может себя отпустить, что я потом помогу, но нужные слова не приходят. – Я так много раз мечтала, чтобы его не было. И теперь, когда он… все, чего я хочу, это увидеть его еще раз. – Она закрывает лицо руками. – Боже. Я никогда не говорила этого вслух. Насколько я ужасный человек?
– Эй. Ты знаешь, сколько раз я хотел, чтобы моя мама просто исчезла? – спрашиваю я. Около триллиона. В прошлом году, когда она взяла дело и моя жизнь превратилась в ад, я девяносто процентов времени жалел, что не родился в другой семье, в другой жизни. – Это нормально. Я знаю, сейчас это трудно понять, но так думать нормально. Правда.
– Ну да. Наверное. – Она тупо смотрит в комнату, как будто ее разум находится в миллионе миль отсюда. – Знаешь, в выходные перед… Дэвид пришел на вечеринку, где была я. По крайней мере, так считают некоторые люди. – Ее лицо бледнеет. Она трет виски, как будто у нее ужасная головная боль.
Ого.
– Боже. Это… – Я даже не знаю, как закончить предложение. Мои руки покрываются гусиной кожей. Я морщу лоб. – А в смысле – «некоторые люди»?
Она качает головой.
– В смысле, – ее ноздри раздуваются, – мой бывший парень. Майлз. Он мне это сказал. Через несколько дней после стрельбы. Утверждал, что видел Дэвида. Со мной. Как мы разговаривали. – Она глубоко вздыхает, прежде чем продолжить. – В ту ночь я была не совсем в себе. Ничего не помню после первого часа. – На ее лице появляется какое-то выражение, но оно исчезает, прежде чем мой мозг успевает его расшифровать. – Я напилась. Прямо сильно. В дрова. – Ее глаза встречаются с моими, и она щурится, будто думает, что я собираюсь ее отчитывать. Стараюсь сохранить нейтральное лицо. – И не только тогда. Впервые я выпила в девятом классе, и мне понравилось. Слишком понравилось, наверное. Моей подруге Хим тоже. Мы вдвоем бегали на каждую вечеринку, пили все, что нам предлагали. Мой бывший… – Мэй мгновение молчит, затем продолжает: – Майлз. Отчасти проблема была и в нем. Если бы ты спросил его, он бы попытался тебя заверить, что просто эталон порядочности, но я слышу, что они творят, даже сейчас, на вечеринках, с его гребаными друзьями из футбольной команды, – похоже, они думают, что будут жить вечно. – Она горько смеется. – Раньше я тоже так думала.
Она глубоко вздыхает.
– Неважно. Люси и Джордан оба ненавидели это – насколько мы с Хим испорчены, какие глупости творим. Брат иногда ходил с нами на вечеринки, как будто надеялся присмотреть за мной, и это всегда бесило. Хотя, возможно, он был прав. – Мэй молчит, смотрит в пол. А когда снова поднимает голову, ее глаза блестят. – Так вот. Либо он отвозил нас домой, либо мы просили Люси. Она не пила – ее отец ужасно себя вел до того, как попал в клуб анонимных алкоголиков, – и постоянно твердила нам, что нельзя так опускаться. Я никогда ей не верила. А жаль. Не творила бы все это дерьмо. Проводила бы время с ней и Джорданом, как порядочный человек, а не злилась на них за желание помочь. Как дура.
Я хочу что-то сказать, но не могу связать слова в осмысленное предложение. Хочу придумать абсолютно правильную вещь, такую, что убрала бы всю боль Мэй, ее горе и вину, но знаю: таких слов не существует. Вместо этого, на пороге комнаты брата Мэй, я беру ее за руку, и мы стоим там, молча глядя на его покрытую пылью мебель.
Глава 27Мэй
Возможно, из-за того, что Зак меня слушает, а не просто ждет возможности вставить свою реплику, мне хочется ему что-то рассказать. С тех пор как брат умер, я ни с кем о нем не говорила и сегодня просто не могу остановиться. Я рассказываю Заку, как мы в детстве разыгрывали родителей, до того как внешкольные занятия Джордана захватили нашу жизнь, что мы с ним делали, до того как родители, похоже, осознали, что я никогда его не догоню. Никогда не буду на его уровне. Никто никогда не озвучивал эту мысль, но она все набирала силу, пока, наконец, брат не стал центром мира, а я не осталась дома одна, в своей комнате, ища выход наружу. А потом мы с Хим пошли в старшую школу и узнали, сколько людей в нашем классе устраивают вечеринки. Сколько этих вечеринок подразумевает выпивку.
Но сидя здесь, сейчас, я все это забываю. Я говорю о лучших временах, например в начальной школе, когда родители все еще умели веселиться. Однажды ночью они пошли спать, а мы с Джорданом сварили вкрутую все яйца и на следующее утро валялись от смеха, наблюдая, как папа пытается разбить на сковородку одно яйцо, затем следующее, затем следующее, все больше раздражаясь с каждой неудачной попыткой.
Когда мы наконец сознались, в чем дело, отец рассмеялся и крепко обнял нас обоих.
Я годами не видела, чтобы он смеялся.
В девятом классе мы с Джорданом вместе начали играть в джаз-банде, хотя он уже пару лет занимался на гитаре, а я только освоила трубу. Мы любили репетировать по ночам, и брат помогал мне, когда у меня не получалось, разучить новые песни: у него такой проблемы никогда не было.
Он запоминал музыку мгновенно – иногда даже не глядя на ноты.
До сегодняшнего вечера я не помнила некоторые из этих историй, забыла, что когда-то мы веселились вместе, как одна семья. Мы с Джорданом веселились. Еще до стрельбы между нами двумя и между ним и моими родителями все пошло плохо – отец всегда пытался заставить Джордана сделать больше, бежать быстрее.
Сначала мама это поддерживала, но, когда отец заговорил о том, чтобы Джордан досрочно подал заявление в колледж – главным образом, чтобы самому потом похвастаться перед своими друзьями, – она, наконец, возмутилась.
Не знаю, сколько мы так стоим: Зак прислоняется к дверному проему, я рядом с ним, крепко обхватываю себя руками. Только когда мой живот начинает смешно урчать, понимаю, что уже поздно, а я ничего не ела. Спрашиваю Зака, не против ли он перекусить, и мы спускаемся вниз, чтобы приготовить попкорн.
После мы сидим на диване в гостиной и просто разговариваем.
Я рассказываю ему семейные истории, воспоминания, которые боялась затронуть после смерти Джордана. Я не поднимала их вечность – с тех времен, когда слишком много пила и по пьяни болтала с Люси.
Может быть, она права. Может быть, нужно проговаривать какие-то вещи, прежде чем они начнут разъедать тебя изнутри и в конечном итоге высосут душу.
Я не могу поверить, что Зак – сын женщины, которую я ненавижу больше всего на свете. Он точно был дома в те разы, когда я приезжала на велосипеде с баллончиком краски в сумке и писала гадости на дверях их гаража. Когда мы с Люси посыпали солью их газон. Когда мы оставляли мерзкие записки в их почтовом ящике.
Я вдруг сознаю: он никогда ни о чем не узнает. Я перестала ходить к ним после той ночи, когда испугалась кошки. Просто больше не смогла. Зак был в доме. Если он когда-нибудь узнает, то в жизни меня не простит. И будет прав.
Мне нужно навсегда скрыть то, что я сделала с его семьей.
Теперь он здесь, на коричневом замшевом диване, где раньше сидел Джордан, и это так сюрреалистично. В тот день, на театральном, когда я узнала его фамилию, могла ли я представить такой поворот? Представить, что он будет сидеть рядом со мной, слушать, как я говорю вещи, которые уже и не думала произнести вслух?
Каштановые волосы падают ему на лоб, и у меня в груди возникают эти чертовы чувства. Это нехорошо. НЕХОРОШО.
Я так долго была призраком.
Глава 28Зак
Я хочу поцеловать Мэй. Она сидит здесь, рядом со мной, рассказывает мне все эти истории о своем брате, а я только и думаю, как хочу ее поцеловать. Боже, Зак, ну ты и придурок! Я знаю, знаю, насколько это сейчас неуместно. Ничего не могу с собой поделать.
Я все равно хочу.
Кладу руку на диван в нескольких дюймах от нее, и мне требуется вся моя сила воли, чтобы не обнять Мэй. Я знаю, что, если так сделаю, ее глаза потеряют свет, который начал в них возвращаться, и мы откатимся назад, туда, где и были, к лекциям о неуместных прикосновениях и неправильном выборе времени.
Это сложно. Вслушиваться в ее слова и смотреть ей в глаза.
Очень сложно.
Глава 29Мэй
Я продолжаю говорить. Не понимаю, почему не могу заткнуться, ведь до этого только и делала, что молчала. Зак кладет руку на диван, растопырив пальцы, и на мгновение кажется, что он сейчас меня обнимет, но нет. Я говорю и говорю, и думаю, что, возможно, это к лучшему.
Нет, это определенно к лучшему.
Но затем моя глупая рука решает плюнуть на мои размышления и сделать то, что вздумается, и приближается к его.
Когда наши ладони соприкасаются, глаза Зака расширяются от удивления.
Глава 30Зак
Я пытаюсь решить, не слишком ли много прочел в том, что ее рука приближается к моей, как вдруг мы внезапно соприкасаемся.
Глава 31Мэй
Мое сердце бьется так громко, что наверняка слышно на другом конце планеты. Прежде, в более уравновешенные времена, я никогда не делала первый шаг в отношениях.
Чувствую себя обнаженной.
Глава 32Зак
Я могу либо сидеть и бояться шевельнуться, пока моя ладонь лежит под ее, точно вялая рыба, либо в кои-то веки взять на себя ответственность за свою жизнь.
Да к черту все.
Медленно тянусь к щеке Мэй. Ее кожа такая мягкая. Наши глаза встречаются, на этот раз мне не нужно вычислять, что произойдет, и я не хочу прятаться.
Глава 33Мэй
А потом он целует меня, и все нервные окончания в моем теле, которые, как я думала, умерли в тот день в прошлом году, возвращаются к жизни.