– Без разницы. Это то, что они хотят, чтобы мы сказали – кучу банальных воспоминаний о людях, которые умерли, – и мы все могли продолжить жить, верно? Можем сделать вид, будто выполнили свое дело, вспомнили людей, которые погибли, прочитали эти воспоминания и дружно согласились притвориться: «О, мы все были так добры друг с другом, все было чертовски здорово». Но это фигня. Я здесь, чтобы рассказать вам правду о том, как все было, – мой голос срывается, но я беру себя в руки. – Я была ужасной сестрой. Кошмарной, дерьмовой сестрой, – мой голос дрожит на последнем слове. Меня мутит. Я поднимаю взгляд. Думала, все ахнут, но люди в основном выглядят растерянными. Некоторые даже скучают, как будто прикидывают, когда смогут выбраться отсюда и продолжить свою жизнь. Краем глаза вижу, как Энн и ее приятели подталкивают друг друга, типа «Какого черта эта сумасшедшая сейчас творит?» Роуз-Брэйди, которая увлеченно беседовала со своим коллегой, теперь полностью уделяет внимание тому, что я говорю. У меня осталось мало времени.
Я спешу продолжить.
– В прошлом году мы постоянно ссорились. Я бросала его снова и снова, и в последний раз – в тот день. В день стрельбы я осталась в той долбаной кладовке и слушала, как он умирает. Как они все умирают. Я осталась там, потому что была трусихой. – У меня вырывается хрип. – Нет, я и сейчас трусиха. И я заслуживала смерти больше, чем кто-либо из них.
Роуз-Брэйди уже рядом со мной. «Мэй, остановись. Мэй. Дай мне этот микрофон. Мэй, не делай этого». Однако она бессильна – не имеет права меня трогать, если хочет сохранить свой пост. Итак, я продолжаю.
– Я рассказала Дэвиду Эклсу о своем брате то, что никогда не должна была говорить вслух – никому. Я сказала ему, что ненавижу Джордана. Я и правда ненавидела его. А потом Дэвид убил всех этих людей из-за меня. Видите, что я пытаюсь сказать? Вот почему я все еще жива. Это моя вина.
Я делаю паузу, пытаясь отдышаться. Слезы быстро стекают по моему лицу, прорезая неровные линии на щеках. Сквозь них я мельком вижу Люси, она уже готова встать, но учитель рядом ее удерживает; я вижу, что Зак уже на ногах.
Роуз-Брэйди исчезает. Страницы блокнота влажные под моими потными руками, в голове стучит, но я заставляю себя оставаться здесь. Им всем нужно знать, что я монстр. Это я заслуживаю наказания.
Директриса снова появляется слева от меня в сопровождении двух школьных офицеров. Они быстро идут ко мне. Мой желудок падает.
Я хватаю микрофон и притягиваю его ближе ко рту. Он свистит. Люди, сидящие в первых рядах, закрывают уши.
– Вы все меня слышите? Я убила его! Я убила своего брата. Я убила всех этих людей. Я это сделала. – Я пытаюсь поскорей все выложить, говорю так быстро, что путаюсь в своих собственных словах.
Краем сознания я понимаю, что отключаюсь. Уже не совсем помню, чего хочу, и мой рот не может произнести слова, которые я репетировала снова и снова перед зеркалом в ванной.
Один из сотрудников тянет шнур, но я крепко держу микрофон в руке. Горло саднит. Все болит, и ничего не будет снова хорошо.
Роуз-Брэйди спускается ниже сцены и, видимо, находит розетку, потому что микрофон отключается, погружая комнату в тишину.
Затем школьные офицеры обступают меня, один вынимает микрофон из моей руки, а другой осторожно пытается меня оттащить, более аккуратно, чем кажется, хочет. Я уверена, что это Роуз-Брэйди им сказала быть со мной аккуратными, – но не хочу так. Я заслуживаю того, чтобы меня бросили на пол, надели наручники и забрали, поэтому борюсь, и его хватка становится все сильнее и сильнее.
Внезапно передо мной возникают Зак и Люси. Люси пытается заставить охранника отпустить меня, крича: «Вы не можете этого сделать, уберите от нее руки!» – но он игнорирует ее и только крепче меня сжимает. Я обмякаю. Я рыдаю. Я не могу держать себя в вертикальном положении.
В зале царит хаос – дети сидят на своих местах, держат телефоны, возможно, записывают этот кошмар, но мне все равно. Неважно. Я надеюсь, что они снимают. Зак протягивает мне руку: «Мэй, все будет хорошо», – его голос успокаивающий и добрый. Какой же он дурак, раз хочет мне помочь, дурак, раз хочет обо мне заботиться. Я сломлена. Это бесполезно. Я едва в состоянии говорить, но мне удается сказать одну вещь, которую я сама от себя не ожидала. То, что он заслуживает знать.
– Это была я.
Сначала он меня не слышит. Или не обращает внимания. Неважно, потому что я повторяю:
– Это была я.
На этот раз он замирает, склоняет голову набок, словно не понимает, о чем я.
– Что ты?
– Твой гараж. Твой газон. Все те разы. Когда тебе приходилось наводить порядок.
Мой голос сам на себя не похож. Я глотаю воздух.
– Это все была я.
На этот раз я знаю, что Зак слышит меня, потому что его лицо искажается, и он отступает прочь. Смотрит в пол. Охранник все еще ждет указаний от Роуз-Брэйди, и его хватка – единственная вещь, которая удерживает меня в вертикальном положении.
Когда Зак поднимает взгляд, свет в его глазах погас.
Отвращение – все, чего я заслуживаю, и все, чего я всегда боялась, – отражается на его лице.
А потом он поворачивается и уходит со сцены.
Он ушел.
Я опускаю голову на грудь, рыдаю, ноги дрожат, угрожая подкоситься.
Кто-то касается моей руки, мягко, нежно, и я думаю, что, может быть, это Зак, может, он вернулся, но, когда поднимаю глаза, это Люси, как всегда Люси, и тогда мир становится черным.
Следующее, что я осознаю, – я нахожусь в офисе Роуз-Брэйди, флуоресцентные лампы мерцают над моей головой, и она сидит за своим столом, хмуро глядя на меня. Люси сидит рядом, держа меня за руку.
Я едва могу сосредоточиться. Роуз-Брэйди говорит, что остальную часть собрания отменили. Что я лишила всех этих людей возможности вспомнить, что мы потеряли. Она понимает, мне все еще больно, но и другим людям тоже. Ей хотелось бы, чтобы я пришла поговорить с ней наедине, а не устроила все это.
Когда нам с Джорданом было около шести или семи лет, я боялась темноты.
Джордан никогда не боялся. Он всегда был намного смелее меня.
Никогда не бойся глупостей. Каждую ночь я лежала в своей кровати, не смея пошевелиться от страха, а когда однажды уже не смогла этого выносить, выскочила из своей комнаты и побежала к нему. Он спал, но проснулся, увидел меня и, не говоря ни слова, быстро сдвинулся к стене, освободить мне место в кровати. Я залезла, и мы лежали вместе до конца ночи.
Когда мы стали старше, брат пытался заставить нашего отца обращать на меня внимание, побуждал меня попробовать себя в группе, заботился обо мне, ночь за пьяной ночью, и все, чего он когда-либо хотел взамен, – это быть моим другом, моим братом, моим близнецом. Я разрушила это. Я все испортила.
Люси крепче сжимает мою руку, и я понимаю, что хныкаю, слезы текут по моему лицу, мочат рубашку.
Затем Роуз-Брэйди говорит, что мои родители уже в пути, и мой мозг отключается. Я обмякаю на ее офисном стуле с жесткой спинкой и жду, что будет дальше.
Глава 49Зак
Я не могу спать.
Намного раньше, когда я вернулся домой из школы, после того ужасного, ужасного дня, все, что мне хотелось, это спать. Закрыть глаза и никогда не просыпаться.
Вместо этого я лежу на кровати в одежде, даже в обуви, глядя в потолок. Сейчас девять часов вечера, а я все лежу.
Снова и снова прокручиваю в голове слова Мэй, пытаясь соединить их вместе, как будто, если переставлю правильно, они станут означать что-то другое. Но нет – конечно, не станут. «Это была я». Никакого разночтения. Мэй была тем человеком, что портил наш дом, человеком, что на протяжении нескольких месяцев делал мою жизнь несчастной. И она лгала мне, снова и снова.
Решила со мной встречаться, чтобы добраться до моей мамы? Использовала меня ради какой-то ненормальной мести моей семье?
Совершенно очевидно, что она никогда обо мне не думала.
В дверь стучат. Все силы уходят на то, чтобы сдержать крик.
– Что? – рычу я.
– Зак? – Папа заглядывает в комнату. – Не хочешь ли ты что-нибудь со мной посмотреть… – Он замолкает. – Ты в порядке, парень?
Я сжимаю рот в длинную тонкую линию.
– Да. Я в порядке. Я всегда в порядке.
Он колеблется в дверях, а затем проходит дальше в мою комнату. Я закрываю глаза. Неужели никто не может просто оставить меня в покое?
Он садится на кровать.
– Хочешь поговорить об этом? – Папа ведет себя так, как будто все нормально. Как будто мы лучшие друзья. Как будто я вообще хочу о чем-либо с ним поговорить.
– Нет. – Я открываю глаза и смотрю на него.
– Да брось. Может, тебе станет лучше. – Он подталкивает меня.
Я отодвигаюсь от него и скрещиваю руки.
– Прекрати.
Он вздыхает.
– Дерьмо. Зак. Я же стараюсь. Ты не можешь бросить мне кость? – Он снова протягивает руку. Я отдергиваюсь.
– Отстань. От. Меня.
– Эй… – Он протягивает руку в третий раз, и глубоко в центре моего существа что-то ломается.
Я хватаю его пальцы и смотрю ему прямо в глаза.
– Я сказал, отстань от меня. – Он обиженно вздрагивает, но мне все равно. Мне просто все равно. – Что ты вообще здесь делаешь? Именно сегодня решил притвориться, будто заботишься о сыне? Где ты был в прошлом году? Последние пять лет? Пытался создать идиотскую группу, словно мой ровесник? Прятался в своей долбаной пещере, вынуждая меня решать все проблемы, вынуждая меня заботиться о Гвен. Я готовил на двоих обед, возил ее в школу каждый день. Убирал ужасные мерзости, которые люди писали на нашем гребаном гараже. – Желчь поднимается у меня в горле при мысли о гараже и о том, кто эти люди. Я отказываюсь плакать перед моим отцом. Вместо этого беру свой телефон. Встаю. – Не хочу обсуждать это прямо сейчас.
– Зак … – Он снова тянется ко мне, но я двигаюсь слишком быстро. – Да брось. Зак!
Отец все еще зовет меня, когда я выбегаю из спальни, спускаюсь по лестнице и выхожу через парадную дверь.