Я никогда не перестану скучать по Джордану.
Впервые за почти год я захожу в его комнату и подхожу к его кровати. Провожу по ней рукой, вспоминая, а затем ложусь, вдыхая его запах, шепча снова и снова: «Я люблю тебя».
Наверное, я заснула, потому что просыпаюсь, когда кто-то садится на край матраса. Я переворачиваюсь и вижу маму, которая смотрит на меня с грустной улыбкой. Она смахивает волосы с моего лба, как раньше, когда я была маленькой, а затем жестом просит меня подвинуться. Ложится рядом и обнимает меня сзади. Мы до утра спим в постели Джордана.
Глава 52Зак
Внезапно я – местная школьная знаменитость. После собрания стало известно, что я встречался с Мэй последние пару недель, и теперь каждый день какой-то дебил спрашивает: «Теллер, ну что, каково это было – обжиматься с чокнутой?»
А еще эти первокурсницы, которым так нас жалко, громко вздыхают, когда видят меня в коридоре, и свято верят, что мы с Мэй – какая-то долбаная реинкарнация Ромео с Джульеттой. Даже Гвен ведется на эту чушь, говорит мне, что я должен позвонить Мэй и простить ее.
История будто переписывается прямо у меня на глазах.
Как обычно, единственный человек, который обращается со мной адекватно, это Конор.
Я научился цеплять фальшивую улыбку, когда иду по коридорам. Теряю концентрацию лишь во время уроков. Учителя монотонно рассказывают тот или иной предмет, и мои мысли улетают прочь. К Мэй.
Всегда к Мэй.
Я не могу не думать, как у нее дела – вряд ли ей сейчас легко. Я слышал, ее на неопределенный срок отстранили от школы из-за выходки на собрании. Так это называют люди – выходка, как будто Мэй решила произнести эту речь, лишь бы привлечь к себе внимание. Больше всего на этой неделе я узнал, как мало людей заботит истина.
Несколько раз я встречаю в коридорах Люси и Хим, но не могу заставить себя остановиться, сказать привет.
Каждый раз я первым отвожу взгляд.
Дни тянутся.
У Конора сегодня вечером концерт, и друг пытается убедить меня приехать, но он чокнутый, если думает, что я пойду. Мы вместе едем домой на моей машине – я, он и Гвен. Сестра сзади, что-то печатает на телефоне. Конор продолжает рассказывать о своем концерте, но я едва его слушаю.
К счастью, пока ему хватает, что я время от времени киваю или невнятно ворчу. Конор хочет одолжить у меня машину, чтобы перевезти новую барабанную установку или что-то такое. Мне все равно.
– Эй, осторожно! – Конор хватает меня за руку, и в самый последний момент я жму на тормоза. Едва не проехал на красный свет.
Через несколько секунд на перекресток въезжает грузовик, туда, где были бы мы.
Твою мать. Я глубоко вздыхаю и закрываю глаза.
Когда открываю их, Конор обеспокоенно смотрит на меня и качает головой.
– Зак… какого хре…
– Я не хочу это слышать.
– Ты же едва…
– Но успел, так? Успел. Все в порядке.
Гвен заглядывает между нами:
– Что такое? – Слава богу, за возней с телефоном она все пропустила.
– Ничего. – Я бросаю на Конора предупреждающий взгляд, мол, заткнись, и он сердито смотрит в ответ. Я знаю, что мы потом еще серьезно поцапаемся.
Мы добираемся до моего дома, и конечно же, как только Гвен выпрыгивает, Конор поворачивается ко мне с выражением, которого я у него никогда не видел.
– Чувак. Вытащи голову из задницы. Ты нас чуть не убил. – Он говорит так серьезно, что это бесит.
– Нет, я не…
– Вообще-то да. Да. Разве ты не видел тот грузовик? Он бы врезался в нас…
– Но этого же не случилось? – Я до боли сжимаю руль. – Мы в порядке.
Он качает головой.
– Не уверен, что ты в порядке.
– Я в порядке, – выплевываю я.
Он тяжело вздыхает и пожимает плечами.
– Отлично. Ты в порядке. У нас все хорошо. Как скажешь, чувак. Проехали. – Замолкает. – Ты ведь сделаешь мне одолжение и придешь сегодня вечером на концерт?
Он не отвяжется от меня с этим гребаным концертом.
– Хорошо. Я пойду, если ты перестанешь меня доставать. Боже.
Он ухмыляется, как всегда, когда добивается своего.
– Отлично. Тебе будет полезно выбраться из дома.
Я открываю дверь своей машины, и вдруг меня осеняет. Поворачиваюсь к другу с прищуренными глазами.
– Мэй ведь туда не явится, верно? Это же не какая-то нелепая попытка заставить меня поговорить с ней?
Конор кривится.
– Серьезно? Во-первых, я не девочка-первокурсница, которая считает вас влюбленными, рожденными под несчастливой звездой. Во-вторых, думаешь, она захочет выйти на публику так скоро, после всего? Точно нет.
Я едва не задаю ему все вопросы, что крутятся у меня в голове – вернули ли ее в школу, как у нее дела, – но останавливаюсь.
Это больше не мое дело.
– Заберу тебя через пару часов. – Конор ухмыляется. Я закатываю глаза и выпрыгиваю из машины. Он перебирается на сиденье водителя и газует.
Его стиль вождения всегда вызывает у меня легкий сердечный приступ. Черт его побери, еще лекции мне читает. Козел.
На первом этаже пусто, поэтому я направляюсь в свою комнату, намереваясь броситься на кровать и утопить свои печали в дерьмовой эмо-музыке, пока жду возвращения Конора. Но едва устраиваюсь, как в дверь стучат. Я откидываю голову на спинку кровати и стону, но мне некуда спрятаться.
– Да?
Думаю, опять папа. Вместо этого в дверь заглядывает тронутая сединой голова мамы, и я вдруг жалею, что не остался в своей машине и не уехал с Конором.
– Привет. – Она кажется нервной. Никогда не видел, чтобы мама нервничала.
– Привет, – отвечаю устало. Я и правда устал. Устал от всего этого – от того, что моей жизнью распоряжаются другие люди. От своей абсолютной неспособности чем-то им ответить. Как я и сказал Конору, мне надоело быть слабым. С этой мыслью я сажусь прямо и смотрю маме в глаза. – Чего ты хочешь?
Она морщится только на долю секунды, но я замечаю.
– Ты не против, если я зайду?
Я качаю головой.
– Нет. Конечно.
Она на цыпочках входит в комнату, берет стул от стола и пододвигает его ближе к кровати. Садится и прочищает горло.
– Я сегодня рано пришла с работы…
– Поздравляю.
Она дарит мне натянутую улыбку.
– Ладно. Я понимаю. Ты сердишься. Можно я продолжу? Я пришла сюда не за тем, чтобы спорить. Извини, я редко появлялась на этой неделе; мы готовимся к суду, и на работе полный дурдом.
– Как и на любой другой неделе, – бормочу я.
– Зак, – ее голос резкий, как пощечина, но мне все равно. Я продолжаю.
– Да, мама. Ты знаешь, эта неделя ничем не отличается от любой другой. Тебя здесь не было? Тебя никогда здесь не бывает.
Ее щеки вспыхивают, губы сжимаются в тонкую линию, и я знаю – я просто знаю, – что она вот-вот обрушится на меня за грубость. Но после нескольких минут напряженного молчания мама кивает.
– Ты прав. Ты имеешь полное право обижаться. Я знаю, этот год был нелегким для тебя и твоей сестры. Надеюсь, вы знаете, что я не собиралась брать это дело.
С отвращением качаю головой. Как будто ей не все равно.
Словно прочитав мои мысли, мама говорит:
– Мне не все равно.
Она смотрит на меня так, как раньше, когда я был маленьким, до того, как начала работать восемьдесят часов в неделю и я перестал ее видеть. До того, как отец превратился в призрак. Когда у меня были настоящие родители. Я прикусываю нижнюю губу, чтобы та не дрожала.
– Помнишь, когда тебе было около десяти лет, я только начала работать в фирме и они дали мне ужасное дело?
– Я помню, что в том сезоне ты пропустила все мои бейсбольные матчи.
Она хмурится и кивает.
– Да. Прости. Я знаю, что за эти годы пропустила еще больше. Ты помнишь подробности того дела?
Я качаю головой.
– Я защищала парня – он был ненамного старше, чем ты сейчас, – которого обвиняли в том, чего он не делал. Редкий случай, когда ты адвокат. – Она издает резкий смешок. – У него было мало денег… Я работала на общественных началах. И его признали виновным. По сей день я помню его лицо, лицо его матери, когда беднягу забрали.
– Это ужасно, – говорю я. Это правда ужасно, но я не понимаю, к чему она клонит.
– С тех пор я делаю все возможное, чтобы обеспечить справедливый суд для всех, независимо от того, виновны они или нет. Я всегда вижу проблески человечности в моих клиентах – проблески того, что я вижу в себе. В тебе. – Ее глаза печальны. – Ты всегда был идеалистом, перфекционистом. Это одна из многих черт, которыми я в тебе восхищаюсь. Я знаю, ты думаешь, мне не следовало брать это дело. Так было бы правильно, особенно учитывая, с какими преследованиями столкнулась наша семья из-за моего решения. Тем не менее одна из причин, по которой я стала адвокатом, и одна из причин, по которой я все еще им являюсь, заключается в том, что я искренне верю – все заслуживают справедливого суда. Никому не позволю сказать, что я не могу выполнять свою работу. И я знаю, что вы с Гвен достаточно сильные, достаточно смелые, чтобы справиться с тем, как ведут себя с вами эти люди. Может, вы думаете, что с моей стороны несправедливо ставить вас обоих в такое положение, но у меня тоже есть убеждения.
Она на секунду останавливается.
– Когда ты станешь старше, то, надеюсь, будешь помнить, что люди – это не просто набор их ошибок. Мир не делится на черное и белое; лучшее, что ты можешь для себя сделать, – это видеть промежутки между этими полюсами и знать, что крайности никому не нужны. Твой отец начинает понимать это сейчас, но до того годами не мог. Ни применительно к себе, ни к кому-либо еще. Иногда ты так на него похож.
Подбираюсь при упоминании отца.
– Я на него не похож.
Она кивает.
– Понимаю. С ним было нелегко.
– Мягко сказано, – бормочу я.
– Я знаю, что тебе пришлось решать проблемы, которые изначально не твои. Управляться по дому, отвозить сестру, все это. Я ценю твою помощь больше, чем ты думаешь, Зак. И твой папа тоже. – Она вздыхает. – Хотя он пытался. Я знаю, тебе кажется, что слишком мало, слишком поздно. Но ты заслуживаешь знать – он много лет страдал от депрессии.