Моя челюсть сжимается. Я знал; конечно, я знал, но впервые мама говорит это вслух. Мне не нравится, что поднимается у меня внутри в ответ: смесь вины и гнева, беспокойства и страха. Я щурюсь, смотрю на свои руки на коленях и сильно моргаю.
– Эй. – Мама на мгновение берет меня за руку, и я удивленно поднимаю голову. Ее глаза полны тревоги. – Об этом трудно говорить, не так ли? – Пожимаю плечами. Она качает головой. – Мы должны были больше общаться все эти годы. Я должна была. Попытаться все сбалансировать – карьеру и заработок, и вас, ребята, и вашего папу… – Ее глаза затуманиваются. Это самое близкое к плачу, что я когда-либо у нее видел. – Прости, если я не очень хорошо справилась. Если он не смог. Но ты должен понимать, депрессия – это зверь. Она все еще там, внутри, и теперь, когда твой отец наконец получает помощь и принимает правильные лекарства… Ты ведь наверняка заметил, что он старается больше участвовать в жизни семьи?
Я неохотно киваю, вспомнив, сколько раз папа стучал в мою дверь за последний месяц и совал голову в мою комнату. Сколько раз я отсылал его прочь.
Мама откидывается на спинку стула и замолкает, и в тишине я понимаю, что это наша с ней самая долгая беседа об отце.
– Мэй терроризировала наш дом все это время, – слова выскакивают, прежде чем я успеваю их остановить.
Она поднимает брови.
– Мэй? Твоя подруга, что приходила на ужин?
Я киваю.
Мама прочищает горло.
– А. Она тебе это сказала?
– Да, – мой голос звучит грубо и хрипло. – На том мемориальном собрании. Произнесла речь, а потом, когда я попытался ей помочь, похоже, решила расставить все точки над i или что-то в таком роде. Не знаю. Я с ней не разговаривал – я не собираюсь говорить с ней, – буквально рычу последнее слово; получается злее, чем я хотел.
Мама устало проводит рукой по волосам.
– Слушай, Зак. Не буду говорить, что ты не должен сердиться. Она воспользовалась твоим доверием. Но имей в виду, эта девушка… она прошла через ад. Надеюсь, ты это помнишь. Надеюсь, ты это понимаешь. Я видела ролик, и похоже, Мэй во всем винит себя, хотя у нее нет для этого никаких оснований. Груз скорби может делать с человеком странные вещи.
– Все равно, – пожимаю плечами я.
Мама поднимает бровь.
– Все равно? – Она снова наклоняется ко мне. – Слушай, это я взяла дело. Она не пыталась причинить боль тебе – она пыталась причинить боль мне. Я не говорю, что Мэй вела себя правильно, но также не утверждаю, будто она не заслуживает прощения. По крайней мере, я готова ее простить. Тем не менее, надеюсь, ты будешь с ней осторожен. Ей еще предстоит долгий путь исцеления.
– Я с ней не разговариваю, – скрещиваю руки на груди.
– Возможно, тебе не нужен мой совет, но я думаю, стоит попробовать. Готова поспорить, ей сейчас очень пригодился бы друг. Как и тебе, – прибавляет мама после паузы.
Я пожимаю плечами.
Мы оба молчим. Я лежу на подушках, смотрю в потолок, на созвездия над моей кроватью. Папа наклеил их много лет назад. По ночам, когда я засыпал, они дарили мне утешение – мягкий свет, знакомые узоры.
Мама нарушает тишину.
– Мне жаль, что я не была лучшей матерью.
– Мама… – Как обычно, мой первый инстинкт – защищать.
Она поднимает руку, чтобы остановить меня.
– Тебе не нужно ничего говорить. Я знаю, что не была идеальной мамой. Надеюсь, ты сможешь меня понять, когда станешь старше, – иногда проблемы тянут тебя в разные стороны. Тем более если ты женщина и мать… найти баланс нелегко. – Она качает головой. – Я постараюсь быть лучше, вести себя лучше, чаще присутствовать в вашей с Гвен жизни. Что касается твоего отца… может, дашь ему послабление? Посмотрите вместе какую-нибудь игру. У него выдались тяжелые несколько лет. И он отчаянно хочет быть твоим другом.
Я сдерживаю свой первоначальный ответ, желание съязвить обо всем, что она только что сказала, и вместо этого киваю. Не знаю, действительно ли между нами что-то изменилось, но это самый длинный наш разговор за последние годы, и вопреки упрямству я должен признать, что мама старается.
Когда Конор заезжает за мной через час, я готов пойти на концерт.
Глава 53Мэй
Так странно. С той ночи мы с мамой разговариваем. На самом деле так, как никогда раньше.
На следующее утро после того, как мы проснулись в постели Джордана, между нами что-то изменилось, и она словно увидела меня впервые за многие годы. Сказала, что провела большую часть прошлого года в своем офисе, пытаясь спрятаться от мира, потому что чувствовала себя такой виноватой. Мама видела, как все ожидания, которые они с отцом возлагали на Джордана, начали вбивать клин между ним и мной, и чувствовала ответственность за то, что мы так рассорились. Она жалела, что бесконечно подпихивала Джордана, думая только о его будущем и потенциале, но забывала, кто он как личность. Думаю, отец не пришел к такому же выводу, потому что, очевидно, он съезжает. Официально. Не могу сказать, что удивилась.
А потом мама сказала мне, что пришло время попытаться жить дальше, как раньше уже сказала Люси. Я пообещала ей подумать, если только она тоже задумается.
Мы ужинаем вместе, чего не случалось целую вечность, когда Люси пишет: «Приходи на мой концерт сегодня вечером».
Мама смотрит на гудящий телефон и поднимает брови.
– Прости. – Хочу его выключить, но она качает головой.
– Все нормально. – Мама улыбается. – Кто это был?
– Люси. Кто же еще? Похоже, у ее группы сегодня вечером выступление.
– Ты идешь?
Таращу глаза и мотаю головой так сильно, что удивительно, как та не слетает с шеи.
– Нет!
– Почему?
– Мам. Ты знаешь почему. – Видео с моей речью лежит в интернете и все набирает просмотры, хотя цифры, слава богу, начали замедляться. На днях мама, наконец, его посмотрела. Сказала, ей плевать, кто и что говорит, я не виновата.
Тем не менее Роуз-Брэйди заявила, что совет не примет окончательного решения о моем статусе в школе, пока все не станет намного, намного спокойнее. Она, видимо, борется за меня опять, и это больше, чем я заслуживаю.
Я никак не могу выйти на публику прямо сейчас.
«Нет», – отвечаю я Люси.
Тут же приходит ответ.
Да.
Нет.
Мэй, вытаскивай зад из кровати.
Люси, оставь меня в покое.
Никогда.
Поднимаю глаза и вижу, что мама улыбается. Потому что я улыбаюсь. Я неделю не улыбалась.
– Иди. – Она берет меня за руку. – Все будет хорошо.
– Что?
– Все – все мы. С нами все будет в порядке. Обещаю.
Приходит новое сообщение от Люси: «Там будет Зак».
Сглатываю, смотрю на маму.
– Там будет Зак.
– Иди, – улыбается она.
Опускаю голову к телефону, секунду мешкаю, но отвечаю: «Ладно. Пойду».
Мгновенно: «УРА!!! Заберу тебя в восемь».
– Мне переодеться надо! – Вскакиваю со стула резвее, чем за все предыдущие недели, но замираю. Не могу оставить маму тут одну, когда мы только начали снова общаться.
Она видит мои сомнения.
– Все хорошо. Правда. Иди.
Сглатываю и киваю.
– Мне не хватает Джордана, мам.
Ее глаза полны слез.
– Ах, милая. Я тоже по нему скучаю. Каждую секунду каждого дня.
Люси забирает меня, и лишь несколько минут спустя я понимаю, что на заднем сиденье нет барабанной установки.
– Люси, где твои вещи?
– А? – Она оглядывается назад и секунду, клянусь, не понимает, о чем я говорю. – А, да. Мои барабаны. Их Конор подвезет. Мне нужно было кое-что починить, но я не успевала, поэтому он помог.
Я странно на нее смотрю.
– Ладно…
Подруга ерзает и темнит с тех пор, как я села в машину. На некоторое время мы замолкаем.
На обожженном пейзаже Лос-Анджелеса, на фоне бежевой травы ярко выделяется зелень пальм. Я думаю о Джордане, моей маме и Заке и о том, что бы такое ему сказать, чтоб он понял.
Сворачиваем по направлению к холмам каньона Топанга, и я смотрю на Люси.
– Куда мы едем?
– Почти на месте. – Ее уклончивые ответы начинают меня пугать. За пределами машины темная ночь. Никаких уличных фонарей. Мы едем по едва проторенной дороге бог знает где.
– Люси, куда ты меня везешь? Я серьезно. Мне сейчас не до сюрпризов. – Я напрягаюсь, не могу поверить, что поддалась на уговоры покинуть дом. Это была ошибка, как и почти все, что я делаю. Когда же усвою урок?
Люси оглядывается и видит мое окаменевшее лицо. Наконец решает сжалиться.
– Я же сказала. У меня концерт.
– Неизвестно где? – Не могу поверить, что она так со мной поступит, причем сейчас.
Люси качает головой.
– Успокойся. Просто доверься мне, хорошо?
Мы сворачиваем на крутой подъездной путь, и когда добираемся до вершины, Люси удается втиснуть свою колымагу на одно из оставшихся мест. Здесь куча машин, по крайней мере штук пятнадцать или около того, хаотично припаркованных на гравии возле сараеподобного сооружения. Оно похоже на дом хоббита.
– Это здесь вы играете? – Я скептически поднимаю брови.
Люси кусает губу и отводит глаза.
– Мэй, ты только не психуй, хорошо?
У меня падает сердце.
– Что? – слово выходит плоским. Коротким. Испуганным.
Подруга щурится, избегая моего взгляда, и говорит:
– Слушай. Вот в чем дело. Это дом дяди Энн. Он одолжил ей его на ночь. Я не лгала – группа сыграет, но это тоже своего рода… неофициальное собрание. Раз уж в школе все пошло не совсем так, как планировалось.
Мое лицо горит.
– Дяди Энн?.. Люси. Какого хрена? Зачем ты привезла меня сюда? – мой голос начинает повышаться.
Она вздыхает, и ей хватает наглости закатить глаза. Мне хочется ее ударить.
– Ну же. Ты же можешь просто войти? Пожалуйста? Ради меня?
Мой живот сжимается. Я не столько расстроена, что она солгала мне, сколько напугана перспективой столкнуться с группой людей, которые меня ненавидят. Если бы кто-то сегодня утром попросил меня придумать, что я хотела бы сделать меньше всего, этот пункт стоял бы в самом верху списка. Люси следовало знать, что не надо так поступать.