— Что вы будете пить? — допытывался Септимус.
— Все равно что! — нетерпеливо крикнул Сайфер, весь захваченный новой идеей. — Скажите, месье Крюшо, вы ведь уже употребляли крем Сайфера, — он хорошо известен во французской армии или еще нет? Где вы его купили — в полковом аптечном складе?
— О нет, месье. Это моя мать купила его и натерла мне пятки.
На лице Сайфера выразилось разочарование, но тотчас же он снова просиял.
— Не беда. Главное, вы мне подали мысль. Очень вам признателен.
Эжезипп засмеялся.
— Ваша признательность должна относиться не ко мне, а к моей матери.
— Я охотно подарил бы ей разрешение всю жизнь бесплатно получать мой крем, если бы только знал, где она живет.
— Ну, это дело простое, — она служит консьержкой в том доме, где находится квартира прекрасной дамы месье Септимуса.
— Квартира? — Сайфер круто повернулся к Септимусу. — Как же так? Я думал, вы живете в отеле Годе.
Септимус растерялся.
— Ну да, конечно. Я живу в отеле, а Эмми — в отдельной маленькой квартире. Ей неудобно было жить в отеле — это неподходящий отель для дамы. Там во дворе есть пес, который воет по ночам. Я как-то утром, часов в шесть, попробовал бросить ему ветчины, чтобы его унять, но попал в какого-то старьевщика, который съел ветчину и взглядом попросил еще. А ветчина была чудесная — я ее держал себе на ужин.
— Но, дорогой мой, — Сайфер положил ему руку на плечо, — разве вы не живете вместе?
— Да нет же, конечно, отдельно! — И тотчас же Септимус, совсем смутившись, ухватился за первое попавшееся объяснение: — Видите ли, у нас такие разные привычки: мы в разное время встаем, едим…
Сайфер недоуменно покачал головой. Хозяин кабачка, без пиджака, в рубашке с грязными засученными рукавами, поставил перед ним кружку пива, Эжезипп, который уже приготовился выпить свой абсент и дожидался только, чтобы и его новому знакомому подали заказанное, поднял стакан.
— Как раз перед вашим приходом я собирался выпить за французскую армию, — опередил его Септимус, протягивая свою кружку, чтобы чокнуться.
Эжезипп засмеялся.
— Да нет же! За месье, мадам и беби!
— Беби?! — воскликнул Сайфер, и Септимус почувствовал, что его быстрый острый взор проникает ему в самую душу.
Все чокнулись. Зуав, пренебрегая всеми законами потребления алкоголя, одним глотком выпил свой абсент и поднялся.
— Ну, господа, я покидаю вас. У вас, наверно, найдется, о чем побеседовать. Мое почтение.
Он пожал руки обоим, снова щелкнул каблуками и отошел, покачивая бедрами, сдвинув кепи на самый затылок, так что передняя половина его бритого черепа была открыта.
— Красивый малый ваш друг и неглуп, — заметил Сайфер, глядя ему вслед.
— Он хочет поступить в лакеи.
— Ну теперь, когда он догадался натирать больные пятки кремом Сайфера, у него есть возможность расширить пределы своего честолюбия. Действительно, неглупый малый — подал мне блестящую идею. Немного нескромен, правда. Ну ничего, — добавил он, отвечая на молящий взгляд Септимуса, — я буду скромен за двоих. Ни словом не заикнусь об этом никому.
— Благодарю вас, — сказал Септимус.
Наступило неловкое молчание. Септимус, обмакнув палец в пролитый чай, чертил на столе диаграмму. Сайфер курил сигару, держа ее в уголке рта.
— Ах, волк меня заешь! — пробормотал он, наконец, пристально посмотрел на Септимуса, продолжавшего что-то чертить, и нетерпеливо перекинул сигару в другой угол рта. — Да нет же, черт возьми, не может быть!
— Чего не может быть?
— Послушайте. Мне очень совестно, что я так бесцеремонно вторгся в ваши дела. Но я не могу не интересоваться вами обоими — и ради вас самих, и ради Зоры Миддлмист.
— Вы для нее готовы на все?
— Ну да.
— Я тоже, — тихо проговорил Септимус. — Есть женщины, для которых живут, и есть такие, за которых умирают.
— Она одна из тех, ради которых хочется жить.
Септимус покачал головой.
— Нет, она второго типа, гораздо выше. В последние месяцы я много думал, — добавил он, помолчав. — Разговаривать было не с кем, кроме Эмми и Эжезиппа, и я много размышлял о женщинах. До этого мне редко приходилось с ними сталкиваться, и я ровно ничего о них не знал.
— А теперь знаете, — усмехнулся Сайфер.
— О, многое! — серьезно ответил Септимус. — Это удивительно, какие они бывают разные и как по-разному мужчины относятся к женщинам разного типа. Одну хочется взять за руку и вести за собой, а для другой готов ковром расстелиться, чтобы только ее ножки не ступали по острым камням. Странно, не правда ли?
— Не очень. Все дело в том, что к одной женщине человек испытывает добрые дружеские чувства, а в другую влюблен до безумия.
— Может быть, и так, — задумчиво ответил Септимус.
Сайфер снова зорко уставился на него, как человек, которому кажется, что он разгадал заветную тайну другого. Только большое чувство могло заставить его нелепого друга Септимуса высказаться так толково и связно. Все, что узнал Сайфер за последние десять минут, и удивило, и огорчило, и озадачило его. Этот брак увозом оказывался сложнее, чем он предполагал. Сайфер доверительно наклонился к Септимусу.
— И вы готовы расстелиться ковром для Зоры Миддлмист?
— Ну да, конечно, — простодушно ответил тот.
— Но, друг мой, это означает, что вы без памяти влюблены в нее?
В тихом проникновенном голосе было столько сочувствия и доброты, что Септимус, несмотря на свою застенчивость, не смутился.
— Мне кажется, каждый мужчина, на которого она обратила внимание, должен испытывать к ней то же самое. А вы разве не влюблены в нее?
— Я? Я другое дело. У меня большая цель в жизни. Я ни для кого не имею права стелиться ковром, чтобы по мне ходили. Это было бы в ущерб моему делу — но ведь Зора Миддлмист тесно связана с моим делом, с моей миссией. Я это говорил ей с первого же дня знакомства и снова повторил перед ее отъездом в Калифорнию. Она должна быть подле меня и помогать мне. Как — это известно одному мне. — Он рассмеялся при виде недоумевающего лица Септимуса, никогда не слыхавшего о таинственной связи Зоры с распространением крема Сайфера. — Вы, кажется, думаете, что я спятил? Ничуть. Во всех своих делах я руководствуясь разумом и здравым смыслом. Но когда внутренний голос день и ночь твердит вам одно и то же, вы невольно начинаете ему верить.
— Если бы вы не познакомились с Зорой, то не встретились бы с Эжезиппом Крюшо, и вам не пришло бы в голову лечить больные ноги солдат вашим кремом.
Сайфер похлопал его по плечу и назвал чудом прозорливости. Затем красноречиво и напыщенно принялся объяснять, что это незримое влияние Зоры, действующее на него с другого конца земного шара, привело его сюда именно в этот день и час. Как бы в отместку за его неверие, Зора блестяще подтвердила свои слова о том, что географическое местопребывание ее телесной оболочки не имеет значения.
— Вы знаете, я ведь просил ее остаться в Англии, — сказал он уже обычным тоном, заметив, что Септимусу не угнаться за полетом его мыслей.
— Зачем?
— Как зачем? Чтобы помочь мне. Зачем же еще?
Септимус снял шляпу, положил ее на стул, свободный после ухода Эжезиппа, и задумчиво провел пальцами по волосам. Сайфер закурил вторую сигару. Их сторона улицы находилась в тени, тогда как противоположный тротуар был ярко освещен солнцем. Хозяин погребка унес стакан и вытер стол, залитый чаем. Сайфер заказал еще две кружки пива; Септимус задумчиво ерошил свои волосы, пока не растрепал их совершенно. Прохожие изумленно оглядывались на них: хорошо одетые англичане не каждый день сидят на тротуаре перед винным погребком, а таких лохматых англичан они вообще не видывали. Однако во Франции люди учтивы и не имеют привычки сквернословить при виде чего-то необычного.
— Ну? — спросил, наконец, Сайфер.
— Раз уж у нас такой интимный разговор… — начал было Септимус и запнулся; потом он продолжал с обычной своей нерешительностью: — Мне еще ни разу не случалось вести откровенный разговор с мужчиной; по-моему, это так же трудно, как предложить женщине руку и сердце! Но не находите ли вы, что вели себя эгоистично?
— Эгоистично? Почему же?
— Разве не эгоизмом было с вашей стороны просить Зору Миддлмист, чтобы она отказалась от поездки в Калифорнию ради вашего крема?
— Он стоит такой жертвы.
— Это вы так полагаете, но что думает она сама?
— Она верит в мой крем, как я.
— С какой стати ей верить в него больше, чем верю я или, скажем, Эжезипп Крюшо? Если бы она верила, то сочла бы своим долгом остаться. Неужели вы думаете, что такая женщина, как Зора Миддлмист, изменила бы своему долгу?
Сайфер протер глаза, словно их застилал туман. Но нет, он видел совершенно ясно. Напротив него, действительно, сидел Септимус Дикс, который сосредоточил все своим мыслительные и разговорные способности на креме Сайфера и категорически отрицал веру в него Зоры Миддлмист. Сайфер считал себя во многих отношениях простым человеком и не пренебрег бы мудростью, исходящей даже из уст грудного младенца, но какой мудрости можно было ожидать от Септимуса? Поэтому он только усмехнулся и продолжал восхвалять свой крем. Однако его собственная вера дрогнула, как здание при первом слабом толчке землетрясения.
— Почему вы так сказали о Зоре Миддлмист? — неожиданно спросил он.
— Не знаю, — вздохнул Септимус. — Мне показалось, что нужно это вам сказать. Я сам, когда возьму себе что-нибудь в голову, то мне кажется, что ничего туда больше и влезть не может. И все подгоняешь к одному и тому же, все принимаешь на веру. Вот, например, когда я был ребенком, отец почему-то решил, что я верю в предопределение. Я-то не верил и не мог поверить, но не смел ему об этом сказать. Так и жил с бременем чужой веры на своих плечах. В конце концов положение стало невыносимым и, когда отец заметил, что я не верю, он побил меня. У него специально для таких случаев имелась раздвоенная плеть. Мне бы не хотелось, чтобы то же самое случилось с Зорой.