Счастливецъ(Разсказъ)
На краю села Ветелки стоялъ маленькій старый домикъ съ желѣзной, давно некрашенной, крышей. Домикъ покосился, одно крыльцо развалилось, и ступени его замѣняли большіе, проросшіе травой камни. Здѣсь жила мелкопомѣстная дворянка, вдова капитана, Татьяна Алексѣевна Шишкина. У нея были сынъ и дочь; дочь Ольга, жила съ матерью въ Ветелкахъ, сынъ, Платонъ, кончалъ свое образованіе въ московскомъ университетѣ, часто писалъ матери и сестрѣ, но не видался съ ними даже во время лѣтнихъ вакацій: онъ уѣзжалъ на урокъ, стараясь заработать лишнюю копѣйку. Когда Платонъ кончилъ курсъ гимназіи — отецъ его былъ еще живъ; старикъ сочувственно отнесся къ желанію сына поступитъ на медицинскій факультетъ, помогалъ ему, какъ могъ, высылая кое-какія крохи, но когда старикъ умеръ, Татьяна Алексѣевна не только перестала высылать Платону денегъ, но начала настойчиво звать его къ себѣ и просить, чтобы онъ бросилъ ученіе и помогъ ей управляться съ ея маленькимъ имѣніемъ. Она писала ему жалобныя письма и Платонъ жалѣлъ мать; онъ отвѣчалъ длинными посланіями, выяснялъ ей причины своего отказа, умолялъ обождать и дать ему возможность окончить курсъ; онъ писалъ много и убѣдительно, а Татьяна Алексѣевна сердилась. Пробѣгая глазами горячія строки письма, она негодовала на упорство сына и за отказомъ его не хотела видѣть ничего, кромѣ упрямства и своеволія. Письма Платона становились все длиннѣе, но самъ онъ не высказывалъ ни малѣйшаго колебанія въ своемъ рѣшеніи продолжать курсъ, Татьяна Алексѣевна поневолѣ свыклась съ своимъ новымъ положеніемъ и даже нашла въ немъ свои выгоды. Она стала утѣшаться тѣмъ, что Платонъ непремѣнно будетъ хорошимъ докторомъ, что съ его упрямствомъ и силой воли ему легко будетъ пробить себѣ дорогу, и тогда положеніе ихъ, Татьяны Алексѣенны и Ольги, сразу измѣнится: Платонъ будетъ зарабатывать большія деньги и всѣ они будутъ жить въ довольствѣ, если не въ роскоши. Мысль о возможности такой перемѣны такъ по нравилась Татьянѣ Алексѣевнѣ, что она все чаще и чаще стала останавливаться на ней; мечты и предположенія незамѣтно перешли въ увѣренность и вся жизнь обитательницъ маленькаго домика перешла въ тревожное и нетерпѣливое ожиданіе. Мать не скрывала своихъ надеждъ, она подробно повѣряла ихъ дочери, а та жадно ловила каждое ея слово, докторская карьера Платона, его успѣхи и денежныя выгоды ихъ являлись чуть не единственной темой разговора двухъ женщинъ. Обѣ онѣ часто сидѣли въ маленькомъ зальцѣ, за неопрятнымъ, нечищеннымъ самоваромъ и лѣниво пили одну чашку чаю за другой. Ольгѣ было уже за двадцать лѣтъ; у нея было очень полное, безцвѣтное лицо, щеки ея преждевременно обрюзгли, а глаза глядѣли вяло и сонно. Она такъ не любила какое бы то ни было дѣло, что часто цѣлыми днями ходила непричесанная и неодѣгая, въ одной юбкѣ и грязной бѣлой кофточкѣ съ оборванными пуговицами.
— Ты бы хотя кофту чистую надѣла, — говорила ей иногда Татьяна Алексѣевна.
Ольга лѣниво оглядывалась.
— Нѣтъ у меня чистой, — отвѣчала она. — Наша Матрена такая лѣнивая! никогда ничего не приготовитъ вовремя. Вотъ не могу добиться, чтобы она мнѣ пуговицу пришила.
— Я тебѣ дамъ пуговицу, пришей сама, — говорила мать.
— Стану я сама! — сердилась Ольга и надувала губы.
Татьяна Алексѣевна смотрѣла на дочь; она вспоминала свою собственную молодость, сравнивала свое, когда-то красивое, лицо съ пухлымъ безжизненнымъ лицомъ дочери, мысленно высчитывала число ея лѣтъ и вздыхала. Ей становилось жаль Ольги и она ласково заговаривала съ ней.
— Вотъ подожди, Оленька, вернется братъ, — заживемъ по другому. Матрену прогонимъ; будутъ у насъ и кухарка, и горничная, не Матренѣ чета.
Ольга оживала и поднимала свои маленькіе заспанные глаза.
— Да неужели же мы здѣсь жить останемся? — съ безпокойствомъ спрашивала она.
— Ну, зачѣмъ же здѣсь? — улыбалась мать. — Развѣ съ Платошинымъ образованіемъ сидятъ въ такой глуши? Да здѣсь и заработокъ-то на грошъ: кругомъ голь одна, мужичье.
— Прежде всего попрошу Платошу купить мнѣ такое пальто, какъ на городской попадьѣ было: съ отворотами, знаешь?
— Много енужно, многое, — грустно улыбалась Татьяна Алексѣевна:- и платья, и бѣлья… Намъ съ тобой и въ люди показаться не въ чемъ, не въ ситчикѣ же щеголять!
И мать съ дочерью вновь принимались мечтать о томъ, какъ и на что употребятъ онѣ деньги, заработанныя Платономъ. Когда самоваръ остывалъ, а чай уже не шелъ въ горло, Татьяна Алексѣевна звала Матрену.
— Возьми самоваръ, — говорила она, — да если ты еще посмѣешь подать его такимъ грязнымъ, — я его со стола швырну.
— Когда же мнѣ самоваръ чистить? — визгливо завопила Матрена, — Я и комнаты прибери, я и обѣдъ сготовь, я и бѣлье выстирай, и за коровой уходи. Я себѣ минуты спокою не вижу!
— Молчи, дармоѣдка! — кричала Ольга. — Думаешь, лучше тебя не найдется? Вотъ, подожди, пріѣдетъ Платонъ Михайловичъ, увидишь тогда! увидишь, какъ лѣниться!..
— Каторжная я! чисто каторжная! — взвизгивала Матрена.
Она сморкалась въ фартукъ, брала самоваръ и уходила съ нимъ въ кухню. Татьяна Алексѣевна и Ольга оставались съ глазу на глазъ. Мать принималась за вязаніе, а дочь, зѣвая, раскрывала книгу. Если ей случалось напасть на интересную страницу, гдѣ разсказывалась любовная исторія, она читала съ удовольствіемъ; въ большинствѣ же случаевъ книга не занимала ее, она потягивалась, зѣвала и, наконецъ, тоже уходила въ кухню, привязывалась изъ-за чего-нибудь къ Матренѣ, обѣ поднимали такой крикъ и гвалтъ, что Татьяна Алексѣевна должна была отложить свое вязаніе и идти разбирать ссору.
По праздникамъ и воскресеньямъ мать и дочь надѣвали свои лучшія платья и ѣхали въ церковь. Эти поѣздки служили имъ развлеченіемъ; но веселѣе всего проводили онѣ время тогда, когда въ гости къ нимъ приходила сестра дьяконицы, извѣстная за свой злой языкъ и любовь къ сплетнямъ. Тотчасъ же отдавалось приказаніе Матренѣ ставить самоваръ, Ольга доставала банку варенья, и бесѣда завязывалась горячо и велась неумолкаемо. Говорили про сосѣднихъ помѣщиковъ, о семьѣ священника, перемывали косточки всѣмъ, кто только подвертывался подъ языкъ. Ольга оживлялась; глазки ея разгорались, она громко смѣялась разсказамъ гостьи. По временамъ Татьяна Алексѣевна или Ольга пользовались случаемъ повернуть разговоръ на излюбленную тему.
— Когда кончитъ Платонъ, — говорила мать, — онъ, конечно, будетъ получать не меньше какого-нибудь Крымова (фамилія сосѣда) и тогда увидимъ, кто передъ кѣмъ задеретъ носъ.
— Когда братъ будетъ докторомъ, — говорила Ольга, — онъ ужъ, конечно, не пожалѣетъ денегъ на мой туалетъ и тогда я еще покажу этой противной исправничихѣ, какъ надо одѣваться. Нарядилась въ какія-то пестрыя лохмотья и важничаетъ! Вы знаете, Глафира Осиповна, доктора могутъ зарабатывать такъ много, такъ много, что не исправнику какому-нибудь чета.
Татьяна Алексѣевна мечтательно улыбалась, а Глафира Осиповна дѣлала видъ, что нисколько не сомнѣвается въ будущихъ богатствахъ семьи Шишкиныхъ. Она сочувственно вздыхала и выпытывала у разболтавшихся женщинъ всѣ ихъ предположенія и планы на близкое счастливое будущее.
Наконецъ настало время, когда мечты должны были стать дѣйствительностью: Платонъ кончилъ курсъ и написалъ матери, что ѣдетъ въ Ветелки. Разомъ оживился домикъ Татьяны Алексѣевны; испуганная Матрена металась изъ угла въ уголъ, стараясь угодить господамъ, а тѣ на перебой давали ей одно приказаніе за другимъ: надо было вымыть полы, перетереть окна, починить, погладить… Татьяна Алексѣевна и Ольга, обѣ принаряженныя, какъ въ праздникъ, только ходили по комнатамъ, отрывали Матрену отъ одного дѣла, чтобы дать ей другое и поминутно подбѣгали къ окну, прислушиваясь къ шуму всякой проѣзжающей телѣги. Платонъ не назначилъ дня своего пріѣзда, его можно было ждать всякую минуту, и Глафира Осиповна цѣлыми днями не выходила изъ дома Шишкиныхъ: ей хотѣлось первой увидать пріѣзжаго, чтобы потомъ разсказывать свои впечатлѣнія по селу.
— А что, Глафира Осиповна, — безпокоилась Татьяна Алексѣевна, — какъ вы думаете, достанетъ ли Платоша на станціи какой-нибудь экипажъ? Не въ телѣгѣ же ему трястись пятнадцать верстъ!
— Боже упаси! — махала руками Глафира Осиповна. — Тамъ у Чиркина тарантасикъ есть; тарантасикъ возьметъ. Какъ можно въ телѣгѣ!
— Не простой какой-нибудь! — самодовольно замѣчала Татьяна Алексѣевна. — Вы думаете, какъ? У него противъ всѣхъ товарищей отличіе, — съ отличіемъ кончилъ.
Ольга прихорашивалась передъ зеркаломъ и думала только объ одномъ: скоро ли Платоша увезетъ ихъ въ городъ. Она боялась, что братъ пожелаетъ отдохнуть и первый годъ заживется въ деревнѣ.
Цѣлыхъ три дня длились ожиданія, а Платона все еще не было; наконецъ, въ одинъ вечеръ, когда всѣ три женщины пили чай въ зальцѣ, Ольгѣ послышалось будто кто-то быстро вбѣжалъ на крыльцо и вошелъ въ прихожую: она лѣниво поднялась съ мѣста, чтобы посмотрѣть, кто вошелъ, но дверь зальца отворилась и на порогѣ ея показался Платонъ. Татьяна Алексѣевна и Ольга сразу узнали его: средняго роста, худошавый, съ блѣднымъ лицомъ и маленькой бородкой клиномъ, онъ глядѣлъ на нихъ близорукими, немного прищуренными глазами, а губы его улыбались и придавали лицу выраженіе нѣжной, сосредоточенной радости.
— Платоша! — закричала Татьяна Алексѣевна и бросилась къ сыну; но прежде, чѣмъ она успѣла обнять его, она уже замѣтила, что одѣтъ онъ былъ въ поношенное и некрасивое платье и что вмѣсто багажа, онъ бросилъ въ прихожей простой холщевый мѣшокъ. Ольга тоже поцѣловала брата.
— Но какъ же ты подъѣхалъ, Платоша? Гдѣ твой экипажъ? — спросила она.
— Экипажъ? — смѣясь, переспросилъ братъ. — Я пѣшкомъ.
— Пѣшкомъ? Ты?! — въ одинъ голосъ закричали мать и сестра.
Платонъ весело успокоилъ ихъ, увѣряя, что такая прогулка нисколько не утомила его. Онъ узналъ Глафиру Осиповну и привѣтливо пожалъ ей руку. Когда мать стала усаживать его пить чай, онъ попросилъ позволенія сперва умыться и, умывшись, весело принялся за свой стаканъ.