Разговоръ пошелъ вяло. Говорилъ и смѣялся одинъ Платонъ. Глафира Осиповна не спускала съ него глазъ, какъ бы стараясь запечатлѣть въ своей памяти малѣйшія подробности его наружности и одежды; Ольга безпокойно вертѣлась на стулѣ, сгорая нетерпѣніемъ узнать что-нибудь о планахъ брата; Татьяна Алексѣевна чувствовала себя почему-то очень неловко: она старалась улыбаться, глядя на счастливое лицо Платона, но въ душу ея невольно вкрадывались сомнѣнія и ее не на шутку сердили и пристальный взглядъ Глафиры Осиповны, и небрежность костюма, и скромная простота обращенія ея сына. Какъ бы поддаваясь общему настроенію, Платонъ вдругъ притихъ и лицо его стало серьезно и печально.
— Каковъ годикъ-то выпалъ, мама! — началъ онъ дрогнувшимъ голосомъ:- вы съ сестрой мало писали мнѣ о томъ, какъ обстоитъ дѣло у васъ, но и здѣсь, поди, круто пришлось: недородъ, болѣзни. — Татьяна Алексѣевна вяло усмѣхнулась.
— У насъ, благодаря Богу, ни болѣзней, ни недороду. Напротивъ, по высокимъ цѣнамъ годъ вышелъ удачнѣй другихъ,
— Ты это про себя, мама, — перебилъ ее Платонъ и чуть-чуть покраснѣлъ;- а я спрашиваю про село, про мужиковъ.
— Другъ мой! — замѣтила Татьяна Алексѣевна:- тебѣ должно бы быть извѣстно, что съ мужиками у меня ничего общаго нѣтъ; никакихъ сношеній.
Платонъ быстро взглянулъ на мать, покраснѣлъ еще больше и замолчалъ.
— Про мужиковъ вы изволите интересоваться, — вмѣшалась Глафира Осиповна, — такъ я хотя съ ними компаніи не вожу, а все по сосѣдству знаю. Тяжело было, очень тяжело! Хлѣбъ такой ѣли, что я однова взглянула, да сплюнула. Нужда вотъ какая! крайняя нужда! Еслибы не помощь отъ земства, — не прожить бы, куда! А только, Платонъ Михайловичъ, я вамъ скажу: отчего нужда? Все оттого же: грубость, лѣнь, пьянство. Ему бы работать, а онъ въ кабакѣ валандается; ему бы копѣйку беречь, а онъ ее цѣловальнику тащитъ. Вотъ и нужда откуда; вѣрьте мнѣ, Платонъ Михайловичъ.
Платонъ пересталъ пить чай и разсѣянно мѣшалъ ложечкой въ своемъ стаканѣ.
— Та-акъ, — протянулъ онъ, какъ бы въ отвѣтъ на слова Глафиры Осиповны. — А нужда, говорите вы, велика?
— Велика! Это что и говорить. Опять же и этотъ годъ плохой. Кто будетъ счастливъ, а у кого и послѣднее прахомъ пойдетъ, ничего не удержитъ.
— И эпидемія?
— Это что-же — эпидемія? — переспросила Глафира Осиповна.
— Болѣзни, значитъ. Болѣзни у нихъ ходятъ? Много больныхъ?
— Больныхъ-то? У насъ, слава Богу, въ селѣ тихо, а вотъ въ трехъ верстахъ, въ Шаховѣ, изволите помнить? Тамъ валится народъ, валится… Сперва въ жаръ человѣка кинетъ и станетъ онъ что твоя плеть…
— Въ Шаховѣ? — задумчиво переспросилъ Платонъ. — Знаю, помню.
Татьяна Алексѣевна тревожно слѣдила за сыномъ.
— Полно вамъ! Что это за разговоры для первой встрѣчи, — наконецъ, забормотала она. — Разскажи ка, Платоша, про себя; а отъ здѣшнихъ новостей, заботъ, да печалей чѣмъ дальше, тѣмъ лучше. Мужикъ вездѣ и всегда одинъ и тотъ же: ноетъ, жалуется, а когда ему протянутъ руку, — онъ сейчась же зазнается, избалуется и запьянсгвуетъ хуже прежняго,
— Не хуже Митюхина, — замѣтила Ольга и на ея губы набѣжала брезгливая гримаса.
— А что такое про Митюхина? — освѣдомился Платонъ.
— Да вотъ такъ же все жаловался, въ ногахъ у мамы валялся, а когда мама сдалась и дала ему денегъ подъ будущій урожай, онъ сейчясъ же напился, сталъ кричать, что мама обобрала его, послѣднюю рубашку сняла, да такъ, съ горя дескать, пропилъ все, до послѣдней копѣечки.
Ольга презрительно пожала плечами, а Платонъ опять покраснѣлъ и опустилъ глаза.
— Комедія! — вставила свое слово Глафира Осиповна.
— Отчего же комедія? — вступился Платонъ, но Татьяна Алексѣевна перебила его.
— Ахъ, полно, Платоша! — заговорила она съ явной досадой въ голосѣ. — Ты давно не жилъ въ деревнѣ, забылъ. А я теперь благодарю Бога за то, что онъ внушилъ тебѣ желаніе учиться и теперь у тебя полная возможность вырваться отсуда какъ можно скорѣй и какъ можно дальше.
Платонъ удивленно взглянулъ на мать.
— Но я нисколько не желаю вырваться отсюда, мама, — замѣтилъ онъ. — Здѣсь болѣе, чѣмъ гдѣ-либо, пригодятся мои знанія. Моя мечта жить въ деревнѣ и служить народу.
Ольга съ шумомъ уронила ложку и отодвинула стулъ.
— Что? Ты не уѣдешь отсюда? Ты не будешь жить въ городѣ? — закричала она.
Платонъ взглянулъ на нее и смутился.
— Что же такъ поразило тебя? — тихо спросилъ онъ.
— Ты не уѣдешь отсюда? — чуть не плакала Ольга. — Но что же ты заработаешь здѣсь? Стоило ли учиться, чтобы работать потомъ за мѣдныя деньги?
— Не въ деньгахъ и дѣло, — еще тише отвѣтилъ Платонъ. — Я не гонюсь за заработкомъ. Лучшая награда за трудъ, — это та польза, которую онъ приноситъ. Ты согласна со мной?
Онъ взглянулъ на мать, но та сидѣла съ холоднымъ, недовольнымъ видомъ.
— Мы поговоримъ объ этомъ въ другой разъ, — сухо отвѣтила она на вопросъ сына.
Глафира Осиповна встала. Она съ слащавой улыбкой поцѣловала Татьяну Алексѣевну и Ольгу, пожала руку Платону и вышла. Не успѣла закрыться за ней дверь, какъ Ольга вскочила съ своего мѣста и съ силой бросила ей вслѣдъ чайное полотенце.
— Иди, иди теперь околачивать языкъ-то. Такъ и подергивало ее, всю подергивало отъ радости; видѣла я! Все село надъ нами теперь потѣшаться станетъ. — Ольга взмахнула руками, бросилась на стулъ и громко заплакала.
— Оленька! — строго окликнула ее Татьяна Алексѣевна. — Оленька! нехорошо!
Платонъ удивленно глядѣлъ, то на мать, то на сестру.
— Въ чемъ-же дѣло? въ чемъ дѣло? — допытывался онъ.
— Не слѣдовало тебѣ говорить при ней, при этой сплетницѣ,- отвѣтила ему Татьяна Алексѣевна, подняла съ пола полотенце и глубоко вздохнула.
Платонъ Михайловичъ на другой же день отправился въ Шахово, обошелъ избы, осмотрѣлъ больныхъ и сильно призадумался. Нужна была дѣятельная помощь, нужны были лѣкарства, но прежде всего нужны были деньги. Онъ вернулся домой задумчивый и печальный.
— Мама, — сказалъ онъ, присаживаясь противъ матери, когда та, по обыкновенію, сидѣла у окна зальца и вязала. — Мама, въ Шаховѣ плохо, помощь нужна немедленная. Я надѣюсь, что выхлопочу всѣ нужныя средства, но медлить нельзя. Не можешь ли пока ссудить мнѣ хотя сколько нибудь? Своихъ денегъ мнѣ врядъ-ли хватитъ.
Татьяна Алексѣевна удивилась.
— Что это ты говоришь, Платоша? Я ничего не понимаю.
Платоша повторилъ свою просьбу и еще разъ объяснилъ причины ея. Но чѣмъ дольше онъ говорилъ, тѣмъ гуще краснѣло лицо Татьяны Алексѣевны, а выраженіе его становилось раздраженнымъ, почти непріязненнымъ.
— Ты что же это, Платоша, смѣяться, что-ли, вздумалъ надъ матерью? — спросила она, видимо сдерживаясь.
— Отчего смѣяться? Я говорю серьезно.
— А если не смѣешься, то я и ровно ничего не понимаю. У меня ты денегъ просишь? На свои мужичьи причуды у меня денегъ просишь? Да что-же, лопатами я, что-ли, деньги-то загребаю, что буду ихъ въ окно швырять? Кладъ я нашла? Отъ тебя я ждала помощи и поддержки, а не тебѣ на разныя причуды готовила.
— Зачѣмъ ты сердишься, мама? — тихо упрекнулъ Платонъ. — Денегъ я у тебя прошу не на причуды: еслибы ты видѣла то, что я видѣлъ сегодня! Наконецъ, деньги я верну, я прошу ихъ у тебя только на время.
— Ни на одинъ дены, ни на одну минуту! — неожиданно вскрикнула Татьяна Алексѣевна. — Платоша! — уже мягче продолжала она:- разскажи ты мнѣ толкомъ, что же у насъ будетъ теперь? Не серьезно же ты говорилъ, что хочешь остаться здѣсь лѣчить мужиковъ? Ты шутилъ, Платоша? Къ чему же ты учился? Къ чему я радовалась твоимъ успѣхамъ, гордилась тобой, полагала на тебя всѣ мои надежды? — Татьяна Алексѣевна достала платокъ и вытерла имъ покраснѣвшіе глаза. — Ты не долженъ забывать: у тебя сестра, Платоша; у тебя есть обязанности относительно твоей семьи.
— Но развѣ сестра и ты въ чемъ-нибудь нуждаетесь, мама?
Платонъ Михайловичъ поднялъ на мать вопрошающіе глаза, но та такъ мало ожидала подобнаго вопроса, что сразу растерялась и только развела руками.
— Да что-же ты не видишь? слѣпъ? — наконецъ заговорила она. — Нуждаетесь ли, спрашиваешь? Или ужъ очень хороши показались тебѣ наши палаты? Не въ лохмотьяхъ еще ходимъ? Сладко, весело живемъ?
— Да ничего, кажется… Я не думалъ, — смутился Платонъ.
— Не думалъ? чего же ты не думалъ? — сердилась Татьяна Алексѣевна; — суму еще на насъ надѣть хотѣлъ бы? въ курную избу запрятать? Хороша, вишь, ему наша жизнь показалась!
— Не волнуйся, мама! — попросилъ Платонъ Михайловичъ. — Ничего такого я, конечно, не хотѣлъ бы; чѣмъ лучше вамъ, тѣмъ пріятнѣй для меня, повѣрьте. Но чего вы отъ меня ожидали? чего вы требуете?
Въ залу тихо вошла Ольга.
— Богъ ты мой! — всилеснула руками Татьяна Алексѣевна, — кажется, требованія не велики! Слышишь, Оленька, онъ спрашиваетъ, чего отъ него требуютъ? Я, Платоша, не могу зарабатывать денегъ, а ты можешь. Тебя учили, за тебя изъ послѣднихъ грошей платили, не одно лишеніе, можетъ быть, изъ-за тебя терпѣть приходилось; такъ вѣдь думала я, что ты вспомнишь, почувствуешь…
— Я ничего не отрицаю… — тихо сказалъ Платонъ.
— Такъ какъ же спрашиваешь ты, чего отъ тебя требуютъ? Оленькѣ за двадцать лѣтъ. Въ этой глуши-то кто ее видитъ? Подумалъ ты о ней? Обносились всѣ: ни платьевъ, ни бѣлья… Домъ чуть стоитъ… Да Богъ съ нимъ, съ домомъ! Думала я, кончишь ты, — все въ аренду сдадимъ, домъ на свозъ, пока не совсѣмъ сгнилъ, и переѣдемъ въ городъ.
Она испытующимъ взглядомъ уставилась на сына; Оленька стояла у окна и жадно ждала отвѣта брата. Платонъ сидѣлъ съ опущенной головой и медленно, задумчиво гладилъ рукой свою бородку.
— Вотъ чего ты ждала отъ меня! — тихо сказалъ онъ. — А ты, Ольга?
Дѣвушка вспыхнула.
— Чего я? — поспѣшно отвѣтила она, — конечно же, въ этой глуши отъ тоски помереть можно. Развѣ это жизнь?
Платонъ Михайловичъ словно не слыхалъ этого отрывочнаго отвѣга; глаза его задумчиво перебѣгали съ предмета на предметъ и блѣдныя губы сложились въ свойственную ему кроткую и грустную улыбку.