Поль, приходите ко мне. Я буду дома весь день.
София
Сердце Поля стучало. Ее готовность ждать его свидетельствовала о покорности духа, редкой для такого рода женщины. Она протягивала ему руку… Но он остановил взволнованное биение своего сердца. Сказка кончилась. Перед ним была только действительность. Это свидание было опасно, однако он не из тех, кто избегает опасности. Он вышел, нанял кэб и поехал на Берклей-сквер.
Она встала, когда он вошел, и двинулась ему навстречу. Он поцеловал ее руку, но когда хотел освободить ее, то почувствовал, что София задерживает его руку. — «Боже мой! Как плохо вы выглядите!», — сказала она, и губы ее дрожали.
— Я только устал.
— Вы постарели, — она отодвинулась от него со вздохом. — Садитесь. Я думаю, вы догадываетесь, почему я попросила вас приехать. Но это трудно сказать. Я прошу вас простить меня.
— Тут нечего прощать, — ответил Поль.
— Будьте же великодушны: вы знаете, что есть за что. Я оставила вас одного нести ваше бремя.
— Вы были более чем правы. Вы увидели, что я обманщик. Вы были оскорблены во всем, что для вас священно. Я сознательно оскорбил вас. Вам ничего не оставалось, как уйти. Поверьте, что я и не думал упрекать вас. Нет. Я понимал.
— Да, но я не понимала, — произнесла она, разглядывая кольца на своих пальцах. — Да. Вы правы. Я была ранена и, как раненый зверь, бежала в лес. И надеялась, что вы напишете мне. Это было безумно — я знала, что вы не напишете. Потом я почувствовала, что если бы я любила вас, как должна была, то никогда не ушла бы.
— Я считал за лучшее сразу убить вашу любовь!
Она откинулась на подушки, прекрасная и грустная. Со своего места он видел ее нежный профиль, и им овладело страстное искушение броситься перед ней на колени.
— Я тоже думала, что вы убили ее.
— Продолжайте думать так, — сказал Поль тихо.
Она выпрямилась, наклонилась вперед, и он утонул в бесконечной глубине синих глаз.
— А вы? Ваша любовь?
— Я ничего не сделал для того, чтобы убить ее.
— Но я сделала все для этого.
— Нет, вы не могли. Я буду любить вас до моего смертного часа. — Он увидел, как засияли ее глаза. — Я говорю это, — прибавил он холодно, — только потому, что не хочу вам больше лгать. Но это касается лишь меня одного.
— Как вас одного? А обо мне вы не думаете?
Он поднялся и встал у камина, глядя ей в лицо.
— Я думаю о вас все время.
— Послушайте, мой дорогой, — она подняла на него глаза, — поймем же наконец друг друга. Есть ли что-нибудь в вашем происхождении или жизни, чего я еще не знаю? Я хочу сказать, что-нибудь существенное?
— Ничего больше, что могло бы быть интересно, — ответил Поль.
— Так поговорим же раз и навсегда, и от души. Мы с вами принадлежим к числу тех, которые могут сделать это. Итак… Я происхожу из старинного рода, ношу княжеский титул, богата — вы…
— Благодаря смерти моего отца, — сказал Поль во второй раз в этот день, — я тоже богатый человек. Мы можем, таким образом, обойти вопрос о богатстве — если только не говорить о том, что деньги, которые я получаю в наследство, добыты торговлей рыбой. Это предприятие велось моим отцом на своеобразных идеалистических основаниях. Моим долгом будет продолжать его дело, по крайней мере (он внутренне отталкивал мысль о том, что будет покупать рыбу в Биллингсгэте, в пять часов утра) настолько, насколько это необходимо для поддержания его принципов.
— Хорошо, отбросим вопрос о деньгах. Итак, вы человек простого происхождения, добившийся самостоятельно своего положения.
— Я человек без имени и с омраченной репутацией. Что хорошего в том, что мы будем мучить друг друга? Если я и раньше не просил бы вашей руки, пока не совершил чего-нибудь такого, что могло бы дать вам возможность гордиться мной перед лицом всех, то что же, думаете вы, сделаю я теперь? Неужели это было бы счастье кому-нибудь из нас, если бы я под прикрытием вашего титула проник в общество? Это было бы смертью для меня, и вы возненавидели бы меня, как низкое ничтожество.
— Вы? Низкое ничтожество? — голос Софии сорвался и слезы выступили на ее глазах. — Вы не сделали ничего, чем я могла бы гордиться? Вы? Сделав то, что сделали вчера вечером? Да, я была там! Я видела и слышала. Послушайте! — Она поднялась и встала против него, глаза ее сверкали, и она, забыв всякую сдержанность, страстно жестикулировала в своей французской манере. — Когда я прочла в газетах о вашем отце, все мое существо устремилось к вам. Я понимала, что это значило, понимала, как вы должны были страдать. Я чувствовала потребность быть около вас и не знала, как это сделать. Я не хотела, чтобы вы видели меня. Я позвала дворецкого: — Как я могу видеть выборы? — Мы обсудили. Он поехал и снял комнату напротив здания мэрии. Там я ждала в темноте. Я думала, это будет длиться бесконечно. Потом был объявлен результат, и толпа зашумела, и мне казалось, что я потеряю сознание. Я рыдала, рыдала! Потом вышли вы. И я слушала вас, и протягивала к вам руки в темной комнате, вот так, и звала: — Поль! Поль!
Женщина победила. В безумном порыве он схватил ее в объятия, и губы их слились в долгом и страстном поцелуе.
— Окажете ли вы мне честь жениться на мне или нет, — говорила София, несколько минут спустя, краснея и торжествуя, — но наши жизни соединены навсегда.
А Поль, все еще во власти ее уст и дыхания, и близости ее тела, смотрел на нее, не отрываясь, не в силах вымолвить ни слова. Наконец он проговорил:
— Ничто не может изменить того, что я сказал вам несколько минут назад, — ничто, даже наша страсть и вся любовь. Мы с вами, к счастью, не из того материала, чтобы уединиться на романтическом острове и посвятить свою жизнь мечте. Мы молоды. Мы сильны. Мы знаем, что жизнь — это нечто другое. Мы не из тех, кто уклоняется от ответственности. Мы должны жить среди людей и делать наше дело.
— Мой дорогой, я вполне согласна, — она улыбнулась ему ясной улыбкой. — Я ни за что на свете не уединилась бы с вами на ионийском острове более чем на два месяца в году. С моей стороны это было бы непростительным грехом. Ни одна женщина не имеет права разрушать жизнь мужчины, как бы она ни любила его, равно как и мужчина не имеет права разрушать жизнь женщины. Но если вы не хотите жениться на мне, я согласна два месяца в году проводить с вами на ионийском острове! — и она взглянула на него гордо и бесстрашно.
Поль взял ее за плечи и, нежно целуя, привлек к себе.
— София, не соблазняйте меня безумием, в котором мы оба раскаялись бы.
Она рассмеялась, сопротивляясь его нежной ласке, и освободилась из его рук.
— Может ли женщина предложить больше человеку, который любит ее, если только он действительно любит ее?
— Я не люблю вас?!
Она оттолкнула его и, смеясь, отступила на несколько шагов, когда он приблизился.
— Тогда почему же вы не хотите жениться на мне? Вы боитесь?
— Да! — воскликнул он. — Это единственная вещь на свете, которой я боюсь.
— Почему?
— Насмешки! Сперва вы будете ненавидеть их. Потом станете ненавидеть и презирать меня.
Она стала серьезной.
— Успокойтесь, дорогой мой! Посмотрите же на вещи с практической точки зрения. Кто посмеет насмехаться над великим человеком?
— Я первый, — ответил Поль с горечью самомнения, поколебленного с тех пор, как он узнал суетность того, на чем строил всю свою жизнь. — Я — великий человек, еще бы!
— Настоящий великий человек! Блестящего человека я знала уже давно. Мужественного и честного я узнала, несмотря на мою гордость, за эти ужасные последние дни. Но вчера я узнала, что вы великий человек, настоящий великий человек. Ах, Поль, весь этот сброд, где бы он ни жил, в Уайтчепеле или на Парк-лейн, — какое нам до него дело?
— Но этот сброд, — сказал Поль, — к несчастью, творит общественное мнение.
София Зобраска выпрямилась во всем своем изумительном достоинстве.
— Мой Поль, мой возлюбленный, вам надо еще узнать некоторые вещи. Люди высокого звания живут среди равных им и могут плевать на «общественное мнение». А теперь, — продолжала она, садясь опять на диван среди подушек, — прекратим спор. Если нам еще предстоит спорить, отложим это до другого случая. Оставим вопросы о браке и об ионийских островах и побеседуем, как примирившиеся друзья.
И с тонкостью любящей женщины и умением светской дамы она, высвободив из его рук свои нежные руки и устремив на него улыбающиеся глаза, заставила его рассказать все, что хотела знать. Поль рассказал ей о своей жизни, о Блэдстоне, о Барнее Биле, о роли натурщика, о театре, о Джен, об отце; он показал ей агатовое сердечко и объяснил его значение; он поведал о своей драгоценнейшей леди, мисс Уинвуд, и о закладе часов в Морбэри, о работе в Лиге молодой Англии, о своих неудачных выступлениях во время предвыборной кампании, и снова возвращался к пустырю и к своему побегу в школу жизни, и к мечте о царственном родстве. В самом разгаре этих воспоминаний встревоженный лакей появился в дверях.
— Осмелюсь доложить вашему высочеству…
Она встала. Лакей доложил. Она расхохоталась.
— Мой дорогой, — воскликнула она, — уже больше девяти часов. Весь дом в волнении по поводу обеда! — Мы сейчас, будем обедать, Вилкинс!
Лакей поклонился и исчез.
Принцесса опять рассмеялась.
— Вы, конечно, останетесь. Я оставила Стефанию в Морбэри.
И Поль остался обедать, и хотя ни он, ни она, соблюдая уговор, не касались вопроса о браке и ионийских островах, они до полуночи беседовали о самых великолепных вещах.
23
Итак, влюбленные помирились, хотя вопрос о браке был дальше, чем когда-либо. И принцесса и мисс Уинвуд поплакали друг у друга на плече, по обычаю добрых женщин. И Поль объявил, что не нуждается в отдыхе и горит нетерпением вступить в бой с целым светом.
У него было много дела. Прежде всего он похоронил отца, и принцесса принесла большой венок после свидания с Джен, о котором ни та, ни другая не говорили впоследствии ни слова; но ясно было, что они расстались в восторге друг от друга и с равным чувством уважения. Потом Полю пришлось приняться за ликвидацию и продолжение дела отца. Так как